Где мы заляжем сегодня?

Ральф работал на стройке, и люди говорили, что он всегда носит с собой Библию и револьвер 38–го калибра. Библию — для чтения во время перерывов, а револьвер — на тот случай, если встретит на работе Антихриста. © За долгие годы, проведенные на дорогах, Питер повидал немало городов, похожих на Касл-Рок. Конечно, каждый из них чем-то отличался от предыдущего — одни стояли в низине, другие располагались на склоне горы, третьи разрастались вокруг полноводных каналов, проложенных еще в двадцатые годы, а может, и того раньше. Эти города населяли разные люди, улицы в них назывались по-разному, однако суть оставалась неизменной. Города, подобные Касл-Року, испокон веков оставались городами, от которых можно ожидать всего, что угодно. В таких городах никто не удивляется, увидев в воскресной газете заметку о том, что полиция обнаружила в морозилке у чудака с Данжен-авеню детские пальчики, а библиотекарша, живущая на окраине, откопала у себя в огороде гребаную летающую тарелку. Если ты живешь в таком городе, то просыпаешься раньше, чем господь бог, смотришь в окно и ничего не видишь. Потому что за окном ничего нет. Но у тебя есть крыльцо, под крыльцом спит собака, готовая отгрызть яйца любому недоумку, а в чулане стоит ружье двенадцатого калибра. И все в округе знают, что если их бейсбольный мяч залетит на твою территорию, они никогда больше его не увидят. Роману город понравился. Питер давно обратил внимание на то, что этот человек, с которым судьба свела его два года назад, и от которого с тех пор ему никак не удавалось отвязаться, испытывает нездоровое влечение к любым проявлениям странности, болезненного отклонения от нормы. Словно плесень, разрастающаяся буйным цветом там, где сыро и темно, Роман Годфри расцветал в окружении противоестественного, уродливого, нечеловечного. Расправлял плечи и даже, казалось, становился выше ростом, напитанный миазмами сумасшествия. Питер не испытывал по этому поводу никаких иллюзий: он полностью отдавал себе отчет в том, что и он сам является для Годфри именно этим. Уродцем, странным существом, рядом с которым тот чувствует себя чуть более нормальным. Еще в школе Годфри наслаждался недоуменными взглядами, которые кидали на него другие ученики, стоило им появиться где-нибудь вместе. «Это половина причины, по которой ты говоришь со мной» сказал тогда Питер, «тебе нравится, как они смотрят на тебя, когда мы стоим рядом». «Уж поверь мне», усмехнулся в ответ Годфри, «куда больше, чем половина». Так что неудивительно, что Касл-Рок понравился ему. Расположенный много западнее Бангора, в стороне от дороги, соединяющей Черифилд и Харрингтон, город был окружен лесами с трех сторон, а с четвертой подперт скалами, за которыми начинался длинный спуск к заливу. Еще один серый, промозглый прибрежный городишко, солнце в котором — редкий гость. От каждого потемневшего от времени здания, от каждого магазинчика винтажных шмоток или ломбарда со старыми «Ундервудами» и ржавыми велосипедами в витрине так и веяло запустением... и опасностью. Тихая, но не дремлющая, она ждала своего часа, словно куница, затаившаяся в углу курятника. По мнению Питера, схожесть Касл-Рока с Хемлок Гроув была даже слишком ярко выраженной. Это напрягало его, а вот Годфри, похоже, успокаивало. Несмотря на то, что большинство местных отнеслось к чужакам с подозрением, ему все же удалось разговорить барменшу и одного-двух завсегдатаев занюханного паба на главной улице. Ни один из них не слышал о докторе Арнольде Спиваке, добродушном веселом мужичке, держащем в городе практику, однако всем был знаком некий мистер Джаспер Монтгомери, отвечающий всем этим критериям. — Из приезжих докторов у нас только он, — сказала барменша, тщательно протирая и без того сверкающую стойку, отчего ее коричневая грудь, аппетитно подчеркнутая щедрым декольте, так и ходила из стороны в сторону. — Практикует здесь по нескольку месяцев, потом вдвое больше отсутствует. Держит дом на окраине, в двух милях от водохранилища. Я была у него раз или два, давно уже, а вот Тони так и вовсе из его кабинета не вылезает. Верно, Тони? — А? — Тони, толстозадый мужик в вытертой кожаной куртке, которая была старой уже тогда, когда президентом был Рейган, оторвал лоб от стойки. — Джаспер, — подняла голос барменша. — Тот врач, что лечил тебе колено после того, как Дорис шарахнула по нему битой? — Стерва, — горячо подтвердил Тони. — Парни интересуются, в городе ли он сейчас. — В городе, еще бы! Только вчера встретил его в супермаркете. Заходил за супом — страсть, как люблю луковый суп из пакетика. Штуки вреднее и придумать нельзя, но он вкусный, как дьявол! Я пью его вместо чая. Джаспер сказал, что однажды у меня от этой мерзости закупорятся сосуды, но, по-моему, Дорис добьет меня раньше. Он грустно посмотрел на дно своего опустевшего бокала. Роман сделал знак барменше, и та повторила Тони его выпивку. — Значит, он хороший парень, этот Джаспер? — Самый лучший! И веселый. Когда я лечил у него колено, он все рассказывал мне, как побывал с женой в Норвегии. Оказывается, тамошний народ хуже французов: по-английски ни бум-бум, да еще и обижаются, если ты имеешь наглость не говорить на их гребаном языке. Тони все продолжал и продолжал болтать, однако Роман уже перестал обращать на него внимание. Взгляд его стал собранным, и в то же время очень серьезным. Залпом допив свой виски, он грохнул стаканом о стойку, оставил барменше пару купюр, скрепленных красивым металлическим зажимом, и соскочил со стула. — Это он? — спросил Питер, когда они оказались снаружи. Он мог поклясться, что всего четверть часа назад, когда они входили в паб, на улице ярко сияло солнце... Сейчас же холодный ветер гнал по улицам мусор и неубранные листья, а небо затянули невесть откуда взявшиеся тучи. Роман поднял воротник своего пальто, защищаясь от ветра. — Сучья ящерица, — выплюнул он. — Точно он. Он всем приседает на уши со своей Норвегией... Достал меня этими россказнями, еще когда я в школу ходил. *** Ни один план штурма не увенчался бы успехом, если бы герои, разрабатывавшие его, не провели прежде серьезной исследовательской работы. Роман знал об этом из дюжин приключенческих романов, которые прочел в детстве (раз за разом представляя себя на месте главных героев — сильным, храбрым воином, который не причинит вреда никому, кроме тех, кто посягнул на здравие его семьи или его свободу...), Питер — из нескончаемых боевиков, и, если уж на то пошло, некоторого личного опыта. Ни один из них не представлял себе, в чем именно заключалась подготовка к штурму, но понаблюдать за домом некоторое время, запоминая планировку, а так же лица людей, обитающих здесь более-менее постоянно, показалось обоим хорошей идеей. Они расположились на склоне холма, откуда открывался отличный вид на дом Спивака. Усадьба, за которой они наблюдали, представляла собой небольшое двухэтажное здание в классическом стиле. Никакой готики, как в фамильном особняке Годфри, и никакого холодного модернизма, способного вызвать чувство одиночества даже в самом жизнерадостном из людей, как в жилище самого Романа. Светлая обшивка. Большие окна. Ухоженный сад с разноцветными клумбами и искусно подстриженными кустами, раскинувшийся прямо перед верандой. Ветряные звенелки на окнах... Даже роза ветров на крыше, черт бы ее побрал. Люди, проживающие в особняке, тоже не вызывали особенных подозрений. Ни на первый взгляд, ни на второй. Много ли подозрений может вызвать грузный пуэрториканец с пышными усами, изо дня в день подрезающий вихры живой изгороди и возящийся с цветами? Явно не больше, чем горничные, которых им удавалось разглядеть как следует лишь тогда, когда те покидали усадьбу, чтобы съездить в город. Кроме прислуги и садовника в доме постоянно проживали также двое охранников. Остальные люди, которых им удалось засечь, были приходящими. Самого Арнольда за время наблюдения они видели только раз. Впрочем, Питеру и этого раза хватило с лихвой. Одетый в коричневый пиджак спортивного покроя, доктор прогуливался по садовой аллее с маленькой девочкой на руках. Надя сидела в его объятьях абсолютно спокойно. Однако, когда Спивак сорвал цветок с одного из розовых кустов, в изобилии растущих в саду, и поднес бутон к ее маленькому носику, предлагая понюхать, она вдруг расплакалась — громко и надсадно. Из-за расстояния, разделяющего усадьбу Спивака и их убежище, Питер не мог слышать звук ее плача, однако почувствовал его. Так отчетливо, словно ее голосок достиг самого его сердца. Он отнял бинокль от лица. Впервые с тех пор, как ему исполнилось тринадцать и обращения стали неотъемлемой частью его жизни, Питеру хотелось, чтобы полнолуние наступило поскорее. Судя по выражению лица Годфри, тот разделял его мнение целиком и полностью. И именно это нетерпение в глазах, эта знакомая жажда, и натолкнула Питера на мысль. *** — До полнолуния осталось всего два дня. Ягуар, надежно запрятанный от чужих глаз в зарослях орешника, выглядел не лучшим образом. На боковых окнах красовались мутные разводы от прошедшего ночью дождя. Хвоя и прошлогодние листья облепили дворники. На поднятую крышу и лобовое стекло Питер еще раньше навалил сорванные поблизости еловые лапы, отчего внутри царил полумрак. Маскироваться в лесах округа Касл было не от кого, однако ни одному из них не хотелось, чтобы случайный солнечный луч заиграл на начищенной до блеска дверной ручке, привлекая тем самым внимание обитателей усадьбы. — Я знаю, — Годфри затянулся, выпустил дым в форточку. Напоминать ему о полнолунии было все равно, что напоминать шестилетней девчушке о том, что новый диснеевский мультик вот-вот выйдет на экраны: пустая трата времени, ибо она знает об этом куда лучше тебя. Обвела дату маркером в своем настенном календарике и теперь каждое утро прилежно зачеркивает еще один денек. — Жалко, что ты не можешь перекинуться раньше. У меня уже руки чешутся добраться до этой летучей ящерицы. До этой скотины. Схватить его за горло... Он потряс в воздухе скрюченными пальцами, демонстрируя, как именно будет хватать Спивака за горло. Немного пепла просыпалось на индейское одеяло, в которое он кутался. Питер понятия не имел, где Годфри раздобыл настолько истрепанную вещичку, но спрашивать не решался — одеяло, похоже, производило на Романа какой-то странный утешающий эффект. — Я рад, что ты поднял эту тему, — с этими словами Питер выудил из внутреннего кармана небольшую коробочку. Деревянную крышку украшали причудливые кружевные узоры, вырезанные чьей-то уверенной рукой. Возможно, они были работой Винса, возможно, Николая... а может быть, кого-то, кто умер задолго до того, как Питер, Винс или Николай появились на свет. Отомкнув замочек, он извлек из мягкого замшевого гнезда один из плотно закупоренных бутыльков, размером не больше, чем его мизинец. — Я подумал... — Нет! — Роман затушил сигарету и плотнее закутался в одеяло, как будто это могло спасти его от ненавистной экзекуции. Этот капризный, детский жест мог бы показаться смешным, если бы не его глаза, расширенные в непритворном ужасе. — Я принимал их совсем недавно! Не нужно делать этого снова, пожалуйста. Я смогу держать себя в руках. Будет труднее, если — когда — вокруг будет кровь, но я смогу. Я обещаю тебе, только не надо... Слова лились из его рта все быстрее и быстрее. Питер вскинул руки в успокаивающем жесте, а когда это не помогло, отвесил ему подзатыльник. — Эй, эй! — воскликнул он. — Я не об этом, черт тебя дери. Совсем не это имел в виду. Я просто подумал... Как облачить свою мысль в слова, он не имел ни малейшего понятия. В конце концов, то, что он предлагал, было полноценным убийством. Его народу на протяжении многих веков приписывали целый букет разнообразных прегрешений, кража коней в котором была едва ли наименьшим из зол... И Питер отдавал себе полный отчет в том, что некоторые (многие) из его клана не гнушались преступать закон, который в любом случае не считали своим. Сам он высовывал нос за черту допустимого не раз, не два и не дюжину, однако это? Это было не просто отклонением от людских законов. То, что он задумал, было грехом, который лишь немногие людские деяния могли превзойти по тяжести. Не зная, как подобрать правильные слова, как описать все сомнения, все за и против, роящиеся в голове, Питер понадеялся, что Годфри поймет его без слов. Надломив головку пузырька, он опустил окно и вылил его содержимое наружу — прямо на черную, рыхлую после дождя землю, укрытую буйно разросшимися сорняками. Потом проделал то же самое с остальными бутылочками. Несколько секунд ничего не происходило. Ветер все так же трепал кроны деревьев. Роман все так же кутался в свое одеяло, глядя на него с подозрением, опаской, недоверием. Потом в его глазах проснулось осознание, и губы растянулись в улыбке. Искренней, счастливой. Той, что снова, в одночасье, делала его мальчишкой. Той, от которой у Питера горячо тянуло то ли в сердце, то ли в желудке. — Иногда мне кажется, что ты самый крутой сукин сын к западу от Миссисипи, — проговорил Годфри, старательно (хоть и бездарно) подражая выговору Джона Уэйна. — Мы к востоку от Миссисипи, тупица. — Значит, ты самый крутой сукин сын по обе ее стороны. Самый глупый, не без этого, но и самый крутой тоже. — Это все волосы, — скромно заметил Питер. — Будь у меня ковбойская шляпа, ты бы вообще давно валялся у меня в ногах, умоляя взять тебя замуж. Или в поход за приключениями. *** Он помнил молодую женщину в черной одежде, лежащую на заснеженной дороге посреди леса. Он, наверное, никогда ее не забудет. Женщину, которая сказала им, что ее зовут Сарой Чейз, что отступники Ордена похитили ее, когда ей едва исполнилось шесть лет... а потом назвала содовую газировкой и вытащила чеку из гранаты, чтобы убить и себя, и их заодно. Он помнил, как до этого они смотрели друг на друга, ведя молчаливый диалог. «Теперь мы еще и убийцы?» — спросил тогда Питер. В состоянии ли я прикончить человека, не защищаясь, а нападая, — означал этот вопрос. В состоянии ли я совершить хладнокровное убийство? Смогу ли жить с этим и дальше? А ты? Перекусив несколько проводков на приборном щитке, Роман отсоединил сигнализацию. Охраны на территории не было — по крайней мере, не такой, которая могла бы стать для них затруднением. Проникнув в сад через боковую калитку, они наткнулись на трех здоровенных доберманов. Один из них, самый лютый на вид, сидел на привязи, однако двое других шныряли по саду беспрепятственно. Почуяв Питера, все трое сначала замерли, а потом, скуля, поползли к нему на брюхе, виляя обрубками хвостов. Годфри подумал, что, возникни такая необходимость, оборотень с легкостью мог бы заставить псов напасть на собственных хозяев... А может, и заставлять бы не пришлось — может, они бы сделали это с радостью. Однако что-то подсказывало ему, что Питер ни за что не станет подталкивать собак к этой мысли. Одно дело — лезть в змеиное логово самому, и совсем другое — тянуть за собой ни в чем не повинных животных. Двигаясь быстро и слажено, они выскользнули из теней на залитую лунным светом лужайку так тихо, как только возможно. Питер — огромный черный волк с горящими золотом глазами, бесшумно ступающий могучими лапами... И он сам — длинная, стремительная тень. Он чувствовал, как чешутся десны. Так бывало всегда, когда жажда крови туманила разум: когда голод становился почти нестерпимым, и клыки просились наружу, несмотря на доводы разума... практически умоляя пустить их в ход. Двое мужчин, куривших на крыльце, заметили их не сразу. Далеко не сразу. На самом деле, они заметили их лишь тогда, когда под лапой Питера хрустнула случайная ветка. Побросав сигареты — окурки прочертили в темноте две огненные дуги и исчезли за перилами — охранники схватились за арбалеты, однако недостаточно быстро. Вгрызаясь в горло того мужчины, что стоял ближе к нему, Роман подумал, что всегда будет благодарен этим людям за то, что они подняли оружие первыми. За то, что не спросили: «Кто идет?». За то, что не окликнули их. За то, что избавили их от необходимости до конца жизни считать себя хладнокровными убийцами, и подарили альтернативу: возможность врать себе, что все, что происходит сейчас и еще произойдет, когда они войдут в дом — все это просто самозащита. *** Оставив тела охранников валяться на крыльце, он набрал код, отворил тяжелую створку, пропуская Питера внутрь, и сам скользнул следом. Прихожая дома Спивака, плавно выливающаяся в гостиную, блистала великолепием: в сверкающем мраморном полу отражалась потолочная лепнина, диваны на вычурных ножках были обиты тканью, кажущейся немыслимо дорогой даже на вид. На мгновение Роману показалось, что он снова попал в дом Оливии, однако, черт возьми, даже в ее особняке украшающие стены картины не были подключены к сигнализации. Она стояла рядом с высоким, во всю стену, книжным шкафом из красного дерева. В одной руке — бархатная тряпочка, в другой — банка мастики. Пожилая женщина. Может быть, даже старая. Роман никогда не любил смотреть на людей, покрытых морщинами, поэтому в тонкостях не разбирался. Все, что имело значение — глаза ее округлились, когда они вошли в комнату. Глаза округлились, а рот приоткрылся, и она приготовилась закричать. Питер бросился вперед. «Наверное, у нее есть внуки», — неожиданно для себя подумал Годфри, наблюдая за тем, как огромный черный волк сбил женщину с ног и пригвоздил к полу, уперевшись лапами в грудь. «Может, по вечерам она вяжет им свитера и все такое. Может, она не знает, в чьем доме работает. Конечно, откуда ей знать? Она всего лишь старая горничная, всего лишь слабая...» Слабая, старая горничная извлекла из складок отутюженного фартука длинный стилет, который, должно быть, ложился ей в руку куда привычнее, чем метелочка для пыли. Наигранное удивление в блеклых старческих глазах в мгновение ока сменилось холодной сталью — взгляд опытной, беспощадной наемницы. — Ах, ты, гребаная сволочь, — пораженно выдохнул Роман, и с этой секунды всякий намек на сострадание, сковывающий его мысли и движения, исчез, как исчезает лед в кипятке. По лестнице, держа арбалеты наизготовку, ссыпались еще двое охранников. Хлопнула боковая дверь, и прямо на него понесся садовник — огромного пивного пуза как не бывало, пышных усов и подавно, и в руках у него — вот так сюрприз! — оказалась далеко не безобидная пластиковая лейка. Тихая классическая музыка, играющая в гостиной, резко сменилась оглушительным воем сирены. Питер, не тратя времени на раздумья, оскалил клыки и вгрызся в горло горничной. Рука, сжимающая стилет, разжалась и заскребла по полу. Острый запах крови наполнил воздух вокруг, смешался с ароматами цветов, защекотал ноздри. Другого триггера Годфри не потребовалось — он с восторгом ощутил, как удлиняются клыки, как тело наливается силой, жаждой, огнем. Во рту собралась слюна, а взгляд привычно заволокло красным, и с этой минуты он если и владел собой, то лишь отчасти. Охранника, добравшегося до него первым, он швырнул в сторону шкафов. Бросок вышел удачным: мужик ударился головой о полку и рухнул на пол, как подкошенный. Раздался такой звук, как будто сырое яйцо хлопнули о камень. Падая, он попытался было схватиться за декоративный столик на тонких ножках, однако тот выскользнул из пальцев и рухнул на него сверху. Красивый тяжелый канделябр, стоявший на нем, опрокинулся. Запахло паленым. Роман кинул быстрый взгляд на волка. Тот не тратил времени на устрашающее рычание, не скалил зубов: просто убивал, двигаясь быстро и выверенно, словно огромный черный дьявол. Пуэрториканец достал из-за пояса пистолет и прицелился было в оборотня, похожего на смертоносный черный вихрь, однако Роман набросился на него сзади, вонзая клыки в шею. Кожа лопнула, горячая кровь брызнула в рот, и он едва не застонал от наслаждения. Садовник закричал и одну за другой выпустил три пули. За оглушительным воем сигнализации Роман не услышал грохота выстрелов, зато увидел, что первый выстрел ушел далеко вправо, от второго разлетелась люстра, осыпая дерущихся градом осколков, а третий свалил с ног охранника, подбирающегося к Питеру. Мужчина рухнул на пол, воя сквозь крепко стиснутые зубы, и сжал руками простреленное бедро. Быстро свернув шею садовнику, Роман отбросил безвольное тело прочь и направился к раненому. — Я быстро, — пробормотал он с ухмылкой, запрокидывая ему голову, чтобы обнажить горло. Огонь, золотой лужицей расползшийся по антикварному столику, уже перекинулся на занавески. Вспыхнул легкий, как перышко, прозрачный тюль, занялись плотные шторы и обои на стене. Шторы смердели, от них удушающе пахло гарью, а на потолке стремительно разрасталось черное пятно копоти. Языки пламени лизали книжные шкафы, рядом с которыми валялся труп горничной: Роман заметил, что корешки некоторых фолиантов уже обуглились. Где же он? Его дом горит. Его стража перебита. Так где же тот, по чью душу он пришел сюда, почему не показывает себя? Желудок Романа Годфри полон крови — первая положительная, третья отрицательная, четвертая, какая угодно — этому молодому человеку пойдет все, что предложите, все, чем наградили вас родители. Он не привередливый. В чужой крови измазано все лицо: она давно перепачкала его свитер, дробно капает с подбородка. Где-то на периферии сознания Роман отдавал себе отчет в том, что и сам привнес лепту в эту алую мешанину — разодранное предплечье пульсировало болью, и, кажется, кто-то неслабо хватил его ножом по бедру. Однако это мелочи, это детали: с ним все будет в порядке, собственная кровь его не пугает, а кровью Питера здесь не пахнет, а значит, все путем. Влажный нос ткнулся ему в ладонь. Аккуратно прихватив зубами рукав пальто, волк настойчиво потянул Романа прямо к огню, прямо к полыхающим книжным шкафам. — Здесь? Здесь? — принялся спрашивать Роман, одну за другой ощупывая книжные полки. Он давно зарекся разговаривать с Питером, когда тот пребывает в волчьем обличии (опытным путем было установлено, что Руманчек все помнит. И, если попытка заставить его гоняться за фрисби вызывает у оборотня лишь раздражение, то причитания на тему «Господи, какая гладкая у тебя шерсть, какие красивые уши. Можно, я потрогаю твои зубы?» — истерический смех и лавину нескончаемых подколов). Однако, иногда жизненными принципами можно и поступиться. Например, когда вокруг тебя разрастается пожар, пол усеян изуродованными трупами, а ты все еще не имеешь понятия, как добраться до своей дочери, за которой, собственно, и пришел. Одна из книг, по которым он пробежал пальцами, на ощупь оказалась металлической, а не бумажной, и Роман едва не вскрикнул от облегчения, когда, потянув за нее, услышал, как срабатывает пружина. Часть книжного шкафа ушла в сторону, открывая узкий проход и деревянные ступеньки, уходящие вниз. — Есть! Умница, умница, Скуби-Ду! — он потрепал Питера по жесткой холке, и тот в кои-то веки не заворчал недовольно с видом оскорбленной невинности. — Господи Иисусе. Я прямо как Джеймс Бонд. Всегда думал, что эти загоны со шкафами просто выдумка. Пойдем скорее. Она там, я это чувствую. Он и в самом деле был в этом уверен. Ринувшись в открывшийся проем, он в два счета преодолел ступеньки, выбил плечом хлипкую дверь, которой оканчивался пролет, и ввалился в помещение. Сердце у него колотилось, эйфория, вызванная кровью, застилала глаза. «Она здесь», билось в висках, «здесь, здесь, здесь». Роман мог чуять ее, словно кошка своего детеныша. Он не ошибся. Они не ошиблись. Надя и в самом деле была здесь — живая, целая и невредимая. Вот только далеко не одна. *** Комната, в которой они оказались, являла собой бункер, в этом не могло быть ни малейшего сомнения. Питер чувствовал это также отчетливо, как запах дыма, уже начавший просачиваться сюда с первого этажа. Толстые, невероятно крепкие стены, отсутствие окон и дверей, если не считать ту, через которую они проникли сюда. Герметичная железная коробка, вроде тех, которых так много на самом нижнем уровне Белой Башни. И, как и в царстве Прайса, эта коробка была под завязку набита чудесами. Питер ни за что не назвал бы их чудовищами. Тогда бы ему пришлось назвать чудовищем и себя, и Годфри, и Надю. Шелли. Возможно, Дестени. Черт, ему пришлось бы окрестить чудовищами большую часть людей, которых он знал и любил, а это расходилось с правдой, расходилось, и все тут. Чудовище в железной коробке было только одно — человек, стоявший прямо посреди комнаты, и удерживающий в одной руке медицинский скальпель, а другой прижимающий к груди дочь Литы. Остальные, черт возьми, были чудесами. Все они. Начиная двуглавой обезьянкой, тревожно подпрыгивающей и колошматящей маленькими кулачками по прутьям своей клетки. Одна ее голова издавала пронзительные крики, напоминающие то ли призывы о помощи, то ли возмущение высшей степени, другая, безучастная к происходящему, апатично свешивалось на бок. Рядом с обезьянкой, в клетке побольше, возбужденно копошились несколько существ, по виду напоминавшие грязные картофелины с глазами и широкими ртами, полными острых, словно иголки, зубов. За ними Питер разглядел олениху. По крайней мере, он решил, что эта была олениха — недоразвитая пятая нога, болтающаяся на брюхе, была не единственной и далеко не самой заметной ее генетической мутацией. Дальше высился огромный подсвеченный террариум, наполовину заполненный водой — ему удалось заметить огромный рыбий хвост с раскидистым серебристо-зеленым плавником, а еще — серое лицо с испуганными глазами и длинные иссиня-черные волосы, переплетенные водорослями и украшенные ракушками... За ним — новые клетки, еще и еще, и все обитатели этих клеток визжали, приветствуя его... Он вздыбил шерсть на загривке и сделал шаг вперед, обнажая клыки. Когти глухо цокнули по отполированному мраморному полу. Арнольд Спивак, держащий в заложниках совершенно невозмутимую Надю, поудобнее ухватил скальпель и поднес его ближе к ее горлу. — На вашем месте я бы не стал делать слишком резких движений, молодой человек, — пропел доктор. — Я старый человек, и рука у меня может дрогнуть в любое мгновение. Из горла Питера вырвалось утробное ворчание. Как всегда, в своей волчьей ипостаси он мог контролировать проявления эмоций лишь отчасти. Если волк хотел рычать, Питер рычал; если хотел атаковать, Питер атаковал бы... если только что-нибудь не воззвало к его человеческому разуму, ответственному за рациональное мышление, однако временно укутанному сильно обострившимися инстинктами. В роли отрезвляющего гласа, как всегда, выступил Роман. Ухватив Питера за вздыбленную шерсть на загривке, он осторожно потянул, заставляя волка прижаться боком к его бедру: — Питер, заткни пасть, — потребовал он. Руманчек подумал, что кто-нибудь должен наконец рассказать Роману о том, насколько опасно прикасаться к готовому атаковать оборотню. Знает ли он об этом или просто любит острые ощущения? А может, полагает, что опасность, исходящая от Питера, не может распространяться на него? — Кажется, мы договорились, что переговоры здесь веду я. — Никаких переговоров, — проговорил Спивак бодрым, почти веселым голосом. Таким голосом говорят, находясь на грани истерики. Таким голосом говорят за минуту до того, как совершить что-нибудь, за что каждый штат, высшей мерой наказания в котором является смертная казнь, будет счастлив предоставить тебе место на электрическом стуле. — Никаких переговоров, и не смейте смотреть мне в глаза, молодой человек. Я слишком искушен в этом де... Наверху, этажом выше, громыхнуло. Кто-то закричал — отчаянно, страшно... послышался новый грохот, напоминающий обвал, и крик оборвался, словно его отрезали. В дверь, через которую они проникли в помещение, повалил дым, а в проеме показались отблески пламени. Питер отчетливо понял, что если они не отправятся в обратный путь в ближайшие минуты, выйти наружу тем же путем, что и пришли, им не удастся. Спивака, по-видимому, посетила та же мысль. — Полезай в клетку, живо, — велел он Роману, крепче прижимая скальпель к шее девочки. Лезвие упиралось в кожу, однако крови еще не было... Впрочем, любое неосторожное движение могло привести к тому, что он вспорет ей артерию, и Питер прекрасно понимал это — волчьей сущностью даже отчетливее, чем человеческой. — Полезай туда сам и захвати своего приятеля. Захлопни дверь, так, чтобы я услышал, как щелкнет замок. Иначе я вспорю ей горло, ей-богу, вспорю. — Ты этого не сделаешь, — проговорил Роман с уверенностью, которой не чувствовал. — Не для того ты вкладывал столько сил в то, чтобы заполучить ее. Ты слишком ею дорожишь! Спивак улыбнулся. Не забывая, впрочем, смотреть в сторону, чтобы случайно не зацепиться за взгляд упыря. — Не больше, чем любым экземпляром моего зверинца. И словно в доказательство его слов, рука, удерживающая скальпель, вдруг метнулась к ее ладошке... Раздался тошнотворный хруст и одновременно с ним — оглушительный, полный боли визг Нади. «Он сломал ей палец», — понял Питер. Мысль была дикой и не желала укладываться в голове, однако факты говорили сами за себя — он своими глазами видел, как торчит в сторону под неправдоподобным углом крохотный беленький мизинчик. «Он сломал ей палец», — снова тупо подумал он, — ей, маленькому, беззащитному детенышу»... Дальнейшие происшествия он воспринимал с трудом. Он помнил, как Роман втащил его в одну из пустующих клеток — огромную, с толстыми стальными прутьями, которые они, возможно, смогли бы разогнуть, если взялись бы за это дело вместе... однако далеко не сразу. Не за минуту, не за десять, а возможно, и не за пятнадцать. Годфри цеплялся за шерсть на его загривке, то ли чтобы удостовериться, что Питер не вырвется и не начнет творить глупости, то ли для того, чтобы окончательно не сойти с ума. В конце концов, не только он всегда считал, что его прикосновения оказывают на Романа положительное влияние. Еще он помнил, как Годфри без устали повторял: «Не трогай ее, только не трогай ее! Я сделаю так, как ты говоришь, только не причиняй ей вреда!», и думал, что однажды уже слышал эти фразы из его уст — давно, на заброшенном сталелитейном заводе Годфри, когда Клементина Шассо умудрилась всадить дротик с парализующей дрянью ему под шкуру и тоже велела Роману не смотреть ей в глаза — точно так же, как и Спивак сейчас. Господи, Клементина Шассо. Он бы отдал все свои деньги за то, чтобы на месте этого психопата сейчас появилась она — жесткая и отчаянная, но умная женщина, могущая думать, способная воспринимать окружающий мир рационально. Надя визжала на одной ноте, останавливаясь лишь изредка — чтобы набрать воздуха перед тем, как снова закричать. Доктор запер их клетку и упрятал ключ в один из ящиков стола, стоящего неподалеку. Наверху гудел пожар — то и дело что-нибудь взрывалось или обваливалось. Человеческие голоса с верхних этажей больше не доносились — приспешники Спивака, умудрившиеся выжить после встречи с ними, то ли уже погибли, то ли разбежались. Позже Питер думал, что, возможно, именно благодаря всем этим звукам — огню, плачу малышки, беспрестанным причитаниям Романа, его собственному утробному рыку — Спивак и не заметил, как в дальнем углу подвала хрустнул вырванный из стены железный штырь. И как лапы с огромными когтями быстро процокали по полу, приближаясь к нему. *** Опомнился он слишком поздно. Опомнился он только тогда, когда гигантский, совершенно белый зверь уже набросился на него, валя на землю. Скальпель выпал из его руки, однако Надю он не выпустил — только крепче прижал к себе, как будто не желал расставаться с ней даже в последние мгновения своей жизни. Даже сейчас, когда крепкие желтые клыки впились в его горло, ломая позвонки и с хрустом вырывая прочь кадык и часть языка... *** Если у Питера и имелись какие-то сомнения насчет того, что это за существо, то когда волчица — волчица, ну конечно же! — остановилась рядом с клеткой, они улетучились. Он узнал ее в мгновение ока, хоть до этого момента и считал, что ее давно уже сожрали черви. Трудно не узнать страшные, вымазанные в чужой крови зубы, которые когда-то начисто избавили от кожи твое же лицо. Роман, похоже, тоже узнал ее. Опустившись на корточки, он вцепился в прутья решетки и заговорил, путаясь и проглатывая слова: — Питер. Скажи ей, чтобы она принесла ключ. Скажи ей. Он там, в верхнем ящике стола — я видел, как он положил его туда. Ты понимаешь меня, девочка? Скорее, пожалуйста. Пока мы все тут не задохнулись к чертям собачьим. И волчица его поняла. Правда, перед тем, как заняться ящиком, она подошла к рыдающей девочке, которая лежала на спинке рядом с неподвижным телом Спивака. Аккуратно, словно кошка котенка, взяла ее за воротник рубашонки, приподняла... И понесла к клетке, ступая настолько осторожно, насколько возможно. — Да. О, господи, о, черт, да, спасибо, — Роман протянул руки, и волчица уронила ребенка к нему в объятья. Зазоры между прутьями клетки оказались недостаточно широкими для того, чтобы он сумел увлечь ее внутрь, однако прижать ее к себе у него получилось. Надя, ошарашенная встречей, на время даже забыла о своем увечье. Волчица некоторое время смотрела на то, как он целует девочку, как гладит мягкие светлые волосы на ее головке. Как прилагает невиданные усилия к тому, чтобы не разреветься. Видит бог, Роман Годфри всегда был крайне чувствительным молодым человеком, хоть и старался всеми силами скрыть это от окружающих. Многие и в самом деле покупались на это, но люди, знающие его достаточно хорошо, были в курсе, что такую трепетную фиалку еще поискать. И волчица относилась к этим людям, вот, в чем дело. Определенно относилась, хоть и очень давно. «Ключ», — мысленно чертыхнулся Питер, в котором сентиментальности было не больше, чем в пачке собачьих галет. Волчица повернула к нему голову. Желтые глаза уставились в его, влажный черный нос почти касался его собственного. Лишенный возможности говорить с ней, лишенный возможности попросить ее поторопиться, Питер заскулил, надеясь, что она поймет, что для воссоединения найдется другое время. То есть, если она сумеет их выпустить. Если не сумеет — воссоединяться ей придется с тремя трупами, с полными дыма легкими. В лучшем случае. В худшем — с аккуратной горсткой пепла, заключенной в стальную клетку. Она поняла. Отвернулась и поцокала к столу Спивака, осторожно обойдя его тело, вокруг которого уже натекла огромная лужа крови. Стол был большим, деревянным. Чужеродный предмет в этой светлой, почти стерильной комнате — эдакому монстру скорее место в кабинете какого-нибудь писателя... Питер не помнил, в какой именно ящик Спивак убрал ключ. Он сделал это, отвернувшись от них, и его спина закрывала обзор, так что ящик мог бы оказаться любым из шести. Однако когда волчица приблизилась к столу и беспомощно ткнулась носом в верхний, ему вдруг стало понятно, что это не имеет значения. Ничто больше не имеет значения. Ручки у ящиков отсутствовали. Она снова ткнула ящик носом, как будто надеялась, что он вдруг решит вывалиться ей навстречу. Когда этого не произошло, она уселась на пол, обернула хвост вокруг ног и попыталась открыть его лапой. Питер услышал, как когти заскребли по лакированному дереву в тщетной попытке найти зацепку, малейшую шероховатость, неровность, за которую можно было бы зацепиться и потянуть. Он слышал это, но не смотрел. Не на что ему было смотреть, не за что переживать. Сразу, как только он увидел, что ящики лишены ручек, всякая надежда на спасение покинула его полностью. Он не знал, как ведут себя настоящие волки перед смертью. И не знал, как ведут себя оборотни. Возможно, не было никакого штампа, никакого общего знаменателя, под который можно было подвести последние часы (минуты) существа, прощающегося с жизнью. Возможно, был. Однажды он слышал, что пантеры, тигры и прочие хищники из семейства кошачьих — да и просто домашние кошки, если на то пошло — уходят подальше от места своего обитания. Уходят подальше от стаи. Что ж, это лишний раз доказывало, что он далек от кошки также, как Гренландия от экватора. Потому что сейчас, когда конец был ближе, чем когда-либо, ему вовсе не хотелось уходить прочь от стаи. Наоборот, хотелось быть так близко к ней, как только можно. Волчица заскулила, заскребла когтями по дереву, оставляя на лакированной поверхности ящиков глубокие царапины... А потом вдруг задрала голову и завыла — долго и протяжно. И этот звук, эта прощальная предсмертная песня, окончательно убедили Питера в том, что волшебного спасения не предвидится. Что ему суждено умереть здесь, в подвале чокнутого докторишки, почитающим за высшее благо свою коллекцию монстров. В компании неизвестных природе существ, и, хуже всего, в клетке... Разве что рядом с Романом Годфри. Питер положил голову на лапы и прикрыл глаза. Здесь, у самого пола, дыма было больше, и чувствовался он отчетливее. Наверное, он мог бы бросаться на прутья решетки, мог бы капать слюной или выть с ней в унисон... но ему не хотелось. Все это уже не имело никакого смысла, и он не собирался тратить свои последние минуты на это. От едкого дыма кружилась голова, его подташнивало. Он надеялся, что смерть от удушья будет не слишком болезненной. Конечно, приятного мало, однако все-таки лучше, чем если бы первым до них добрался огонь... Внезапно к его носу прижалась влажная тряпка. Питер отпрянул и тряхнул головой, однако Годфри с силой схватил его за шкирку, заставляя уткнуться в свой шарф носом и как следует вдохнуть. Потом отнял ткань от его морды и прижал к личику дочери. Надя, хоть и заходилась в рыданиях, не стала сопротивляться. — Тебе придется обратиться, девочка, — сказал Роман волчице, сплевывая на шарф и быстро растирая слюну. В голосе его звучала непривычная решимость. — Я, может, и протяну достаточно, чтобы сгореть в этой клетке живьем, но у этих двоих такое вряд ли получится. Эти двое хлюпиков вот-вот откинут копыта, а я знаю, что тебе этого не хотелось бы. Так что давай, девочка. Ты знаешь, что делать. Ты делала это уже много раз, не так ли? Знаю, что делала. И тебе не составит труда сделать это еще раз, я уверен. Я буду с тобой все это время. Ты будешь слышать мой голос. Знаю, в прошлом мы с тобой не очень ладили. Но ты любила Литу, правда? И ты любишь его. В этом мы с тобой похожи. Так что, пожалуйста, пожалуйста, ты должна попытаться. Я верю в тебя, Кристина. *** Кристина Вендалл очень сомневалась в том, что сможет пережить еще одно обращение. Силы ее иссякали. Недостаток чистого воздуха, плохая еда и цепь на шее, которая появилась там несколько месяцев назад и с тех пор не исчезала ни разу, сделали свое дело. Однако, дело было не только в этом. Дело было в том, что она не годилась для того, чтобы быть оборотнем. Не годилась, вот и все. Она воровка, вот она кто. Паразитка, подло укравшая чужой дар. Да, она отдавала себе полный отчет в том, что вряд ли переживет еще одно обращение. А если переживет — то ненадолго. Возможно, ей удастся подняться на четвереньки, протянуть ходящую ходуном руку и открыть проклятый ящик в столе Спивака. Возможно, ей даже удастся нащупать внутри ключ. Если боги будут благосклонны к ней, то может быть — и черт ее побери, если она и в самом деле верила, что сумеет зайти так далеко — она даже сможет кинуть ключ Роману. Швырнет его из последних сил, надеясь, что замаха хватит. Надеясь, что ключ не вывалится из измазанных кровью и слизью пальцев. Надеясь... О том, что ей удастся доползти до клетки, и речи быть не могло. Когда-то, в прошлой жизни, Кристина Вендалл мечтала стать писательницей. Новеллисткой. Может, той Кристине такое развитие событий и могло бы показаться правдоподобным. Та Кристина питала слабость к хорошим концам. Но эта давным-давно утратила надежду. Медленно, словно глубокая старуха с прогрессирующим артритом, волчица согнула в колене сначала одну лапу, потом другую. Опустилась на них, а потом тяжело завалилась на бок прямо перед столом. Желтые с красными прожилками глаза не отрывали взгляда от клетки, где Роман Годфри, вцепившись одной рукой в толстый стальной прут, а другой прижимая мокрый от слюны шарф к носу и пасти Питера, все так же смотрел на нее в ответ. — Давай, девочка, — раз за разом повторял он, и, вопреки всему, его голос придавал Кристине сил. — Давай, вот так. Просто слушай меня, хорошо? Иди на мой голос. *** Питер не мог поверить своим ушам. Он всегда знал, что у Годфри пунктик насчет превращений. Трудно, черт возьми, этого не заметить. Каждый раз, когда он заново рождался из волчьего тела — беспомощный, голый, усталый до чертиков, выпотрошенный невероятной болью дочиста — тот всегда оказывался рядом. Сидел поблизости на корточках, пялясь на происходящее квадратными глазами. Пахнул адреналином, волнением. Возбуждением. Удивительно, что на телефон не снимал, черт его раздери. Сейчас все было иначе. Питер не знал, известно ли Годфри о том, что может случиться, если человек, заключенный внутри волка, вернется, не вполне готовый к этому. Он полагал, что нет. Да и откуда бы? «Разве у вас есть другой выбор? — спросил его голос, подозрительно похожий на голос Дестени. — Обращение может убить ее... а может и не убить. Зато дым и последующий за ним огонь убьют обязательно. Если до этого весь этот чертов дом не провалится внутрь, погребая вас под тонной пылающих обломков. Так что, ради бога, перестань ныть и начни молиться, чтобы у нее получилось. А еще, постарайся не отключиться раньше времени». Приподняв ставшие невероятно тяжелыми веки, Питер принялся наблюдать за тем, как Кристина Вендалл из последних сил пытается выкарабкаться из волчьего тела. *** Человеческая нога распорола волчице живот. Та еще дышала, когда это произошло. Дышала, вывалив наружу здоровенный раздутый язык неестественно темного цвета. Ее лапы конвульсивно подергивались, хвост бил по полу. Все слабее и слабее, но все еще бил. Сначала на худом животе, поросшем белой шерстью и отмеченном красными пятнышками сосков, проступил едва заметный бугорок. Так бывает, когда ребенок тычет пальцем в шарик, надутый взрослыми в честь дня его рождения — эластичная ткань поддается, послушно прогибается под давлением его пальца... до тех пор, пока не взрывается. «Большой палец», — понял Роман, когда неподалеку от бугорка появился еще один, побольше и покруглее. «Большой палец, а это — ее пятка. Она пытается пробиться наружу». Он не считал себя бог весть каким экспертом по превращениям. Он смотрел каждый раз, как перекидывался Питер. А однажды, когда на его дом напали отступники Ордена в белых масках, даже убил его волка, когда тот отказался позволить хозяину высвободиться. Однако это... не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы осознать — что-то идет не так. Что-то идет неправильно. Живот волчицы уже напоминал сумку из тонкой ткани, которую кто-то слишком плотно набил всякой всячиной. И теперь эта всячина грозилась прорваться наружу единым потоком. Роман уже не говорил, не упрашивал Кристину поторопиться, не увещал ее, что она хорошая девочка и у нее все получится. Глядя на то, как человеческая нога раздирает живот волчицы изнутри, он начисто лишился дара речи. — Че-е-е-ерт, — прошептал он, когда нога втянулась обратно, а из дыры показались две маленькие ручки. Бледные, дрожащие, они вцепились в края рваной раны на животе волчицы и потянули ее в стороны. Волчица заскулила. Огромные лапы завозили по полу в тщетной попытке найти опору. Как будто она еще не оставляла надежды подняться, и если не убежать, то ухромать (а если надо — то и уползти) от этой невероятной боли. — Быстрее, — проговорил Роман, снова прижимая влажный от слюны шарф к лицу Нади. Девочка до сих пор плакала, и черт его побери, если это не было хорошим знаком. — Быстрее, Кристина. Ты просто обязана поторопиться. *** Она вывалилась на пол. Обнаженная, дрожащая, с ног до головы покрытая кровью, со слипшимися от слизи волосами, ресницами, порослью в промежности... она вывалилась на пол, когда волчица еще дышала. Хвост уже не бил по полу, лапы застыли, однако она все еще дышала, и Кристина припала к ней, прижимая свое лицо к ее морде. — Прости меня, прости! Мы скоро встретимся, обещаю, — прошептала она в волчье ухо. — Я иду за тобой, прямо по твоим следам. Не уходи далеко, ладно? Подожди меня, и я присоединюсь к тебе... Только закончу тут кое-что. Это не займет много времени. Я обещаю тебе. Я люблю тебя. По крайней мере, она надеялась, что это не займет много времени. Потому что, судя по серому дыму, заволакивающему помещение — времени у нее было в обрез. О том, чтобы встать на ноги, не могло быть и речи. Даже для того, чтобы устоять на коленях и не завалиться на бок, ей приходилось прилагать недюжинные усилия. Наверное, если бы стол был немного дальше, она и вовсе не сумела бы до него добраться, однако у нее хватило ума обернуться рядом с ним. Хорошая девочка. Умная девочка. Хорошая, хорошая... Вцепившись одной рукой в столешницу, Кристина кое-как подтянулась и нащупала нужный ящик. Тонким пальцам с мягкими ногтями удалось ухватиться за выемку, которая ни за что не поддалась бы волчьим лапам. Шарниры провернулись, ящик послушно выехал наружу, и она запустила в него руку, ожидая нащупать связку ключей, которую, не глядя, кинул сюда тот человек... Под пальцами металлически зашелестели десятки, а может, и сотни разномастных связок. Кристина заплакала. *** — НЕТ, — орал Роман, что было силы вцепившись в прутья. Их разделяли считанные метры, однако его голос все равно доносился до нее, словно из другого измерения. — Нет, Кристина! Слышишь меня? Твою мать, Вендалл! Не смей! Не смей отключаться, я сказал! Не смей садиться на пол! *** Она села. Не могла не сесть — ноги дрожали, ее мутило, и если бы она не села, то грохнулась бы в обморок, и тогда все было бы напрасно. Словно котенок, вслепую нащупывающий материнский сосок, она наугад прижала ладонь к разодранному волчьему боку. Сдвинула ладонь дальше, и зарылась пальцами в шерсть на шее — когда-то белоснежную, а теперь грязную и свалявшуюся. Пульса больше не было. Грудь не вздымалась и не опадала. Волчица ушла. — Помоги мне, — попросила она шепотом. И вдруг с изумлением почувствовала, как жизненное тепло, покидающее тело волчицы, переливается в нее. На то, чтобы снять ящик с шарниров и извлечь из пазов, ушла вся ее сила. На то, чтобы дотолкать его до клетки — все то, чем сумела поделиться с ней волчица. *** Ключей в ящике и в самом деле была целая пропасть, однако к каждому прилагалась бирка, подписанная удивительно разборчивым для врача почерком. Впрочем, возможно, у врачей-перевертышей в этом деле имелись какие-то свои стандарты, отличные от прочих. Перед глазами плыло, читать каждую бирку по отдельности не было никакой возможности, поэтому Роман положился на удачу. Нужный ему ключ попал в ящик последним, поэтому должен был лежать сверху. Если, конечно, не ускользнул куда-нибудь к дальней стенке. А может, Кристина растрясла ящик, пока тащила его сюда, и теперь нужная связка находится на самом дне, погребенная под грудой других, в точности похожих на нее. — Я не верю в бога, — сказал Роман Кристине, вцепившейся в прутья клетки. Одной рукой девушка прижимала шарф к лицу Нади, давая девочке шанс вдохнуть как следует сквозь фильтрующую дым ткань, пальцы другой запутались в шерсти Питера. — Но если ты веришь, то теперь самое время помолиться. *** Первое, что осознал Питер, придя в себя от мощного толчка под ребра — кто-то снова тащил его за шкирку. Хватать оборотня за шкирку, словно отставшего щенка... На свете существовало лишь три человека, которым в голову могла прийти такая дурацкая идея. Первому из них отрубили голову, когда Питер был совсем мальчишкой, вторая вот уже несколько месяцев вела новую жизнь в Румынии, а третий... третий сейчас должен быть уже мертв. Как и он сам. Вот только если он умер и попал в ад, какого черта здесь делает Надя? — Стойте! — закричал кто-то совсем рядом, у него над головой. Кристина? Голос у нее хриплый и плохо ее слушается, как будто она не использовала свои голосовые связки уже много месяцев. Скорей всего, так и было. — Надо освободить их! Мы ведь не можем бросить их здесь! Рядом что-то грохнуло. Пронзительно завизжала обезьяна. Откуда-то Питер знал, что она двухголовая. Рука, тянущая его за шкирку, упрямо не желала разжиматься, хотя он и сопротивлялся ей, как мог. Не надо его никуда тащить. Он устал. — Нам надо уходить, Вендалл! Тут скоро все порушится! — Я не оставлю их! — снова грохот, снова дым. Откуда-то донеслось испуганное ржание. — Они были его пленниками, так же, как я! Так же, как малышка Надя! Нужно найти ключи, отомкнуть клетки... — Послушай, я даже запасного выхода не могу найти! Где-то здесь обязана быть еще одна дверь. Не может быть, чтобы такой хитрый сукин сын не устроил себе запасного выхода... Словно в ответ на его слова, в дальнем конце помещения вдруг прогрохотал выстрел. Потом еще один. А потом кто-то пинком распахнул дверь, тщательно замаскированную под часть стены. Поток свежего воздуха — словно глоток воды после вечности в пустыне, словно поцелуй ангела. Дым рассеялся, недостаточно для того, чтобы вздохнуть как следует, но достаточно, чтобы разглядеть появившуюся в дверном проеме фигуру. Андреас, с револьвером в одной руке и с охотничьим ножом в другой, выглядел словно стрелок из старого вестерна. Если бы стрелки в старых вестернах носили ярко-фиолетовые рубашки и бейсболки «Бостон Ред Сокс». — Извините за опоздание, ребятки, — жизнерадостно проорал он и почесал рукояткой ножа затылок, отчего бейсболка съехала ему на глаза. — Навигатор, как всегда, завел нас черти куда. И на этот раз я не о Дестени. Дороги здесь просто дрянь и извиваются как попало. «Поверни налево после развилки», — говорит она мне, а откуда я... Ой, кисуля, — наконец осекшись, он смерил Кристину удивленным взглядом. — А тебе разве не холодно?