Я видел, как тебя скручивало и разрывало.
Расскажи им как любишь свои татуировки, покрывающие мышцы, о которых они мечтают и пишут целые истории. Проведи пальцами по чернилам и ощути, что, да, они поблекнут со временем. А пока, на молодой коже с ровным кашемиром загара, рисунки смотрятся как произведения искусства. Снаружи не видно, как твое израненное нутро не может оправиться. Tom Ford впитался в твои пиджаки и пестрые рубашки. Любой, кто спешит дотронуться до тебя, ощущает этот стойкий шлейф, и все они в восторге, ведь это так похоже на тебя, что даже невероятно. Слова замирают на жадных языках, запах останавливается в воздухе, а ты послушно улыбаешься, внутри дрожа от мысли хоть на метр сдвинуться без охранника. Но, когда ты залезаешь под душ той же ночью, на твоей коже не остается ни отпечатка драгоценного парфюма.И ты совсем, совсем один?
Слышишь, ты начинаешь говорить, а они едва ли стоят на ногах, в живую отличая бархатистость и шелк твоего голоса. Он не дрожит и не повышается, ведь это ты – звезда и вор миллионов сердец. Этот тембр отдается несчастным вздохом в моей груди и тысячами больных воспоминаний, а они просто завизжат, делая фотографии в снепчат. Ты – обольститель, сердцеед, поэтому носишь все эти идиотские костюмы на красную дорожку, путаясь в широких штанинах, или же забывая лишний раз провести по длинным уложенным кудрям и доминантно облизать верхнюю губу. Здесь есть папарацци, поэтому ты закусываешь щеки и чуть подаешься вперед, поднимая широкие брови, глядя на всех них с этой будоражащей претензией. Кольца на твоей руке тотчас блестят в свете вспышек фотокамер, но ты позируешь, позируешь вместе с нами: не признаваясь, усердно стараешься. Ты знаешь, как все внимание приковано к тебе, и уже завтра глянцевые журналы будут пестрить обложками, на которых ты получился как нельзя роскошно и разбалованно. Первые строки займут красноречивые: поп-звезда, бабник и секс-символ, а затем опишут твой наряд от Gucci или от YSL. Ты ухмыльнешься, пару раз показывая ямочки, да, ты используешь их для конечного эффекта, а они расскажут, как мастерски ты флиртовал с интервьюером и уехал с ней тем вечером. Кто же напишет, что ночью ты безостановочно кашлял и задыхался в очередном приступе панической атаки, но никто не мог помочь тебе.Ведь ты один, и ты заполучил их всех, но никто и никогда не заполучит тебя.
Смотри, ты быстро паркуешь машину, выбегая из нее и стараясь не привлекать к себе внимание папарацци, ведь это – не ты. Не ты – человек в свободном худи, без вульгарного костюма. Как и не полагает, ты не разбрасываешься рабочей формой в качестве прилипчивой визитки. Ты просто хочешь вина этим вечером. А ты все еще не научился парковать машину. Папарацци находят тебя, и я смеюсь с твоего сосредоточенного выражения лица на фотографиях, пока не вижу следом и свои снимки. Что с тобой творится, когда ты находишь бутылку глинтвейна, не такого горячего*, но после красного полусухого он прекрасно закипает внутри. Ты смотришь на ножки стола, рядом с которым сидишь, и смеешься – резьба на дереве напоминает узор на твоем новом костюме. У тебя не остается алкоголя, и ты звонишь мне с просьбой принести хотя бы пива, и я податливо ползу к тебе, и ты так счастлив, ты ухмыляешься уголком губ и способен свести с ума. Это выражение лица так кардинально отличается от твоей повседневной маски, которую ты снимаешь и откладываешь на видное место своего шкафа-гардероба. Всем она очень нравится: публика всегда чувствует, что самое лучшее проявляется через боль. Я же вижу: твои милые черты кровоточат вишневой мякотью каждый раз, как ты садишься в лимузин, убегая с афтепати. На холодной постели, с отметинами от колец на пальцах, ты пьешь самое дорогое пиво в городе как воду.Но чего еще ты заслуживаешь?
– Я не хочу напиться по твоей вине. Я хочу просто быть по твоей вине. Можно я буду с тобой?.. Я улыбаюсь, киваю и не слышу тебя. Бутылка передается из рук в руки, пальцы путаются и запах алкоголя тоже. Ты приближаешься, и я закрываю глаза, ресницы вопреки желаниям трепещут, и я шепчу: "...этим вечером". И ты вторишь мне. Ты на все готов, когда твои раны открываются.Так страшно целовать того, кто наглотался собственной крови и замер.
Они говорят, что у такого красавчика, как ты, каждый вечер новая пассия. Сплетни же расстреливают в затылок: может ты кладешь под себя давнего коллегу с ангельским голосом и неинтересным потенциалом? Я стону в шелковые простыни, нежно ласкающие кожу, и иногда в голову закрадываются мысли, что не так уж это и правильно – внутри меня лишь усталость и легкая сонливость. Невероятно, но я как будто счастлив вновь оказаться на твоей постели. Я как будто начинаю дышать впервые за некоторое время. Ты такой милый, забавный и донельзя хорошенький на камере, но знали бы они, как ты любишь держать мои запястья в захвате, пока второй рукой пробуешь мою кожу, нуждающейся хваткой сминаешь её, после долгой разлуки. Наши перерывы всегда такие... Слишком долгие. Твои глаза горят так необъяснимо чисто и трезво, когда ты видишь мое разрушенное, утомленное тело, безвольно повисшее в твоих руках. Дрожащие бедра, слишком мягкие и уставшие от жестких объятий знакомых рук, стремятся навстречу только покладистее с каждым судорожным вздохом. Ты переворачиваешь меня и прижимаешь к себе изо всей силы, выцеловывая скулы, брови, шею и плечи. Каждый раз наступает миг, когда ты обращаешься со мной, словно я – последняя жила твоего прошлого, в которой есть пару капель невылаканного дурманящего спирта. Каждый раз ты берешь от меня так много, и я знаю: считанные секунды ты не чувствуешь эту боль. Я дрожу всем телом и тихо постанываю. Кровь с твоего лица вымазывает мои губы. Когда наступит утро, тебе не станет легче. Я, обернувшись, не решусь поцеловать тебя как прежде, как будто все ещё могу излечить. Одевшись, поправив волосы и покинув дом, я останусь лишь поверхностным ощущением на твоих ладонях, а ты будешь лежать и молча провожать меня взглядом. Через считанные часы все твое вернется к тебе. С прилавков на тебя посмотрит объектив фотокамеры, и, сделав снимок, ослепит яркой вспышкой до полупотери сознания.Уже сегодня я куплю обложку, на которой ты опять получился без своих глубоких ран.