Дождливое настроение

Луми Йокела плакала. Просто плакала, а Йоонас не знал, как ему её утешить. Что сказать, что сделать… Он просто взял ей пива и просто сидел рядом, опасаясь отойти. Хотя уже очень хотелось: она пришла в бар, когда он пригубил вторую пинту, и его пенный эликсир уже явно подошёл к концу. Ему не на кого было оставить её, да и не хотелось, чтобы кто-то ещё видел её дождливое настроение. Кажется, это он придумал называть это так. Когда-то давно, когда Луми была просто подружкой в их большой компании. Достаточно пёстрой, чтобы не запоминать лица. И достаточно большой, чтобы позволить себе случайный секс без обязательств. Паркконен изначально зауважал Луми именно за то, что у неё с ним ничего не было. Хотя он и подкатывал. Он, помнится, был пьян, настойчив и казался себе весьма привлекательным. «Не хотите ли немного потрахаться, роува Йокела?» «С вами-то, херра Паркконен?» «А то, роува Йокела!» «Вы красавчик, конечно. Но как-то… нет. Хотя, признаться, всерьёз боюсь обидеть вас отказом» «Очень жаль, очень жаль…» Разговор этот происходил на балконе гостиничного номера, в одной из комнат которого подруга Луми уже во всю отдавалась Артту: Йоонас об этом знал и был немного обескуражен. Но они продолжили болтать, а уж по ходу беседы выяснилось, что Луми Йокела и вовсе не поклонница Санта Круз. «Не настолько, как она» — девушка кивнула в сторону полураскрытого окна, из которого доносилась весьма характерная возня. Паркконен пожал плечами: в этих краях женское «нет» всегда означает «нет». Когда они встретились во второй раз, Йоонас узнал её, хотя она осветлила волосы и выкрасила их концы в фиолетовый. Он и сам вовсю щеголял пегой гривой неопределённого цвета, потому, первым делом, рефлекторно протянул руку к её причёске и пощупал концы. «Я могу посоветовать тебе хорошего мастера, Антти Йоонас» У него был свой. Точнее, была. «Мой хороший мастер с радостью затонирует меня обратно. Со всеми этими вашими кератинами и прочей лабудой» Так завязался второй их разговор, и, кажется, родилась эта маленькая дружба, прямо сейчас дающая ему право обнимать её худые, дрожащие плечи, иногда ныряя узким длинным лицом в серо-сиреневое облако волос Луми. Просто, чтобы сказать, что всё будет хорошо. Даже если ему придётся стать блондином окончательно, в чём он преуспел буквально три дня назад. Его хороший мастер увидела художества на его голове в Инстаграм, и грозилась убить его своими руками за испорченные волосы. «Ты дебил!» — всего два слова в директ от @annikamerimaa — и он самостоятельно равняет сухие концы своих кудрей, склоняясь над раковиной. Нет, если бы он пришёл к ней в «Vattuhillo», она бы не выгнала его… Но Паркконен всегда немного опасался её гнева. — Всё будет хорошо. — Не будет, Йоонас. Всё закончено, и я… — всхлип, сменяющийся тихим стоном. — О, перкеле… Я не знаю, как дальше жить. Понимаешь? — Понимаю, — соврал он. Единственное, что он понимал — дело в Артту. Немного поёрзав на стуле, он добавил. — Эммм… Может, расскажешь мне, что случилось? Как-то конкретнее, что ли… — Может. Слушай, я дико благодарна, что ты здесь… — Это случайность! — Тем не менее. Я возьму себе пару шотов вискаря, а ты сгоняй отлить, ладно? Видеть не могу, как ты ёрзаешь. — Спасибо. Я быстро! Уходя в уборную, он услышал, как она смеётся. Тоскливым, но вполне живым смехом. Что ж, уже что-то. Луми, как и обещала, сходила-таки за вискариком. Подумав немного, она тут же перелила оба шота в свою пинту тёмного, под ободряющим взглядом бармена. Вечер был ранним, день — будним, и пялиться пока что было особо не на кого. Но Луми Йокела не было до него никакого дела. Помешав пальцем по верхам получившуюся бурду, она тут же пригубила, чуть поморщившись. Да. То самое. Но с крепким алкоголем пора завязывать. Сегодня был третий день её страданий, и они определённо вышли на самый свой пик. При мысли об этом, на её глаза навернулись слёзы, но она только вздохнула. Хватит. В самом деле, надо как-то брать себя в руки. Или уже, в самом деле, пойти да прыгнуть с моста. Вынув мобильный, — голубой айфон «как у Арчи», — она посмотрела на мёртвый дисплей. Ничего. Ни-че-го. Обычно такой щедрый на глупости в сообщениях, Артту уже который день молчал, как рыба об лёд. Интересно, а Йоонас знает, что этот смартфон — вовсе не «как у Арчи», а тот самый? Его собственный, который он так вот запросто сменил на более пафосную модель. — Сменил. На более пафосную модель. Модель, перкеле… — проговорила Луми вслух, всхлипнула и замерла, пытаясь проглотить тугой комок обидной горечи и слёз, которые не хотела бы выпускать наружу. Она не заметила, как влюбилась. А потом всё было слишком сладко и гладко, чтобы продолжаться хоть сколько-то долго. Началось всё как раз с этого чёртова айфона, который Артту долго не мог пристроить: ему было банально жаль расставаться с одним из «огрызков», и он находил тысячу отговорок, чтобы не выставить его на продажу. Митя, кажется, даже предлагал ему замутить что-то вроде аукциона, но идея повисла в воздухе. Впрочем, Артту Куосманен её даже немного развил — в своей обычной манере. Они тогда зависали в Риффе — Санта Круз и стайка приближённых к императорским особам девчонок, половина из которых встречалась с парнями из банд попроще. Так или иначе, основу этого косяка дамочек составляли тайные и явные фанатки Арчи Круза. И это не на шутку прокачивало его чувство собственной важности. По мере того, как он напивался, у него вызрело гениальное предложение, которое он тут же и озвучил. — Господа и дамы, минуточку внимания! Как вы в курсе, ваш король, — он прокашлялся, давая время оценить шутку и посмеяться. — … ваш король уже заказал себе флагманскую модель богомерзкого огрызка. И эта заебатая вещь уже несколько дней в работе. Рекомендую! НО! У меня остался мой старый аппарат… — в долгую драматичную паузу натолкались и неловкие смешки, и девичьи вздохи, оттеняющие двусмысленность сказанного. — … который я не хочу продавать как бывший в употреблении. Он такой клёвый! Он был моим! Это артефакт, практически. — Подари его мне, — донеслось с соседнего стола. Это сказала девушка с синими волосами и лисьим прищуром. Кажется, Мия. Но Артту даже не думал среагировать. — Мы с Тойвоненом подумали, и я решил, что презренные бумажки нужно направить на благое дело. Купим что-то для записи нового альбома. Если вы не догнали, я хочу устроить тут маленький розыгрыш. Победитель, предложивший самую вкусную сумму, получит заветный приз, — он покрутил телефоном в воздухе. — И маленький бонус лично от меня. — И какой же? — скептично поинтересовался Йоонас, сидящий рядом с Луми, и почти весь вечер что-то строчивший в собственном смарте. — Удиви меня… Артту встал со своего места и уселся на столик, обводя всех присутствующих чуть затуманенным пьяным взглядом. — Сладкий-пресладкий, долгий-предолгий поцелуй, Джонни. У тебя этого стаффа навалом, можешь не участвовать. — Действительно, — буркнул Паркконен в ответ, не поднимая головы. — А если победит настоящий мужик, я просто пожму ему руку от всей души. И куплю ему пива. Стартовая цена — двести евро. Минимальная ставка — пять. Погнали? Луми хотела было не встревать в это: на кой-чёрт ей смартфон Артту? Тем более что буквально через минуту после старта этого конкурса Йоонас откланялся, вежливо предложив провести её, если она пойдёт домой прямо сейчас. Но Луми осталась. Через неделю у её лучшей подруги Ээвы был день рождения, и она была бы счастлива заполучить такой вот подарок. Вдогонку к тому сеансу секса, о котором Артту либо не помнил, либо предпочёл не вспоминать. Ээва была влюблена в него. Немножко. Хотя и считала это дуростью. Так почему бы и нет? Луми почувствовала азарт, когда цена старого айфона Куосманена достигла шестисот евро. Митя следил за торгами, покуда Артту прятался за тёмными очками внутри и без того затемнённого помещения. Последняя ставка была за Мией: казалось, все уже сдались, и даже Арчи немного скис, понимая, кому достанется бонус. Эти губы он уже целовал. — Восемьсот, — громко сказала Луми, слыша свой голос почти что со стороны. — Йокела?! — отозвался Артту со своего места. — Неожиданный поворот, мне даже интересно! — Уймись, ладно? — Только наличные, — напомнил он, расплываясь в улыбке. — Восемьсот пять, — предложила Мия с видимым неудовольствием. — Да, восемьсот пять! Артту поднял бровь, не снимая очков. Луми позволила Мите сказать «раз», а потом и «два». Она дала Мие возможность поверить в то, что она победила, прежде чем спокойно озвучить следующую ставку. — Тысяча евро, Артту Куосманен. — Вау… Йокела, ты меня поражаешь. Зачем тебе это? Митя не знал, как быть — то ли засчитывать, то ли обождать. Он слишком явно ждал отмашки от Артту, а тому явно хотелось ещё немного хвост попушить. — Не имеет значения. Митя? — Тысяча евро — раз… — Девчуля, его слюнявый поцелуй не стоит десять сотенных, остановись! — воскликнул кто-то в толпе. — За эти бабки можно купить три таких же айфона… — Они уже не продаются, — деловито заметил Артту. Он-то был уверен в том, что свои деньги получит. — Ну, так что там у нас, Митя? — Тысяча евро — два… Мия скрестила руки на груди. Её губы дрожали от обиды. — Я могу уступить тебе бонус, — быстро сказала Луми. — Мне нужен только артефакт. Для подруги. Посыл куда подальше она прочла по губам. Что ж, все финки — гордые девушки. — Тысяча евро — три, — выдохнул Митя. — Торги закрыты, — подытожил Куосманен. — И? — Если ты хочешь наличными, придётся прогуляться со мной до ближайшего банкомата. Одна я не рискну, — предупредила Луми, уже готовясь к тому, что Артту психанёт. И тогда приз достанется уже отчаявшейся Мие. — Не вопрос. За косарик я с радостью подышу ночным воздухом, Йокела. Луми хотелось сбежать. Она даже успела пожалеть о том, что не воспользовалась предложением Йоонаса, потому что тащиться в одиночестве до Ильмаринкату было не самой радужной перспективой. А банкомат Отто был здесь, рядом, в трёх скачках от клуба имени Юсси Вуоринена — на Исо Робе. Эти деньги она планировала потратить на отпуск, но, видимо, не судьба. Придётся опять звонить отцу в Йювяскюля и жаловаться на трудную жизнь в столичном регионе… Оказавшись на улице, она поёжилась, но и не подумала дожидаться, пока Артту догонит её. Луми смело шагнула в темноту, надеясь, что не встретит никого по пути. — Не гони, Йокела. На пень наскочишь! — Куосманен уже сопел сзади. — Сказал же, подожди… — Время позднее, сумма немаленькая. Если честно, я немного опасаюсь того, что пойду домой одна. Наверное, умнее будет такси вызвать… Поравнявшись с ней, Артту легонько толкнул её плечом. — А ты уже домой собралась? Не хочешь удачную покупку обмыть или что-то вроде того? — Можно подумать, ты недостаточно выпил сегодня… — Ты зануда, Йокела! Под эту сурдинку он послушно дошёл с ней до банкомата, прикурил, пока она вбивала пин-код, и улыбался, словно чеширский кот, под утробное урчание, означающее выдачу наличных. Луми протянула ему сложенные пополам банкноты. — Пересчитай. И гони приз. — Угу, — он перебросил сигарету в угол рта, сосредоточенно нахмурившись. — Секундочку… Отлистав две сотенные бумажки, он вынул из кармана голубой айфон и вложил его в руку девушки. После чего торжественно вручил ей оставшиеся после размена восемьсот евро. — Дико признателен за то, что ты так прониклась моей клоунадой. Но эта штука… Серьёзно, он хороший, работает, от облака уже отвязан… Кажется. В общем, это чудесный аппарат, но он не стоит таких деньжищ. Сорян, Луми. Не могу взять столько. — Круто, ты даже имя моё вспомнил! — она снова завела банкомат, заталкивая деньги в купюроприёмник, пока он не передумал. — А у Мии взял бы? Руки Артту, сомкнувшиеся у неё на талии, стали полной неожиданностью для Луми. — Мия — взяла бы. Да кто ж ей даст-то теперь… — Как ты помнишь, я на бонус не претендую, — это прозвучало обидно, но он не обиделся. Густо пахнущий алкоголем, тяжёлый и даже слишком тёплый, навалившийся сзади, Куосманен был уверен в себе на сто десять процентов. — Бог с ним, Йокела… Ты такая хорошенькая — я бы тебя съел. — Тебе давно пора на диету, мой сдобный друг, — проговорила Луми, чувствуя, как ноги становятся ватными. — Пожалуйста, мне нужно домой… — Куда там тебе? Три скачка от кладбища? Ну, не вопрос, я пройдусь. Мы пройдёмся. — Тебя ждут в клубе… — Ооооой, кто? Митя? Его ждёт дома Хейди. Тапани там при бабе. Йоонас уже сдёрнул, как обычно. Кто меня там ждёт? Фан-клуб «Монологи вагины»? Я не настолько накидался, чтобы хоть на полшишечки отлюбить кого-то из них. Забей, а… И она забила. Они шли медленно, и не такой уж пьяный Артту будто бы специально петлял по боковым улицам, чтобы пришлось идти дольше. Они болтали о чём-то, о чём раньше даже не заговаривали в присутствии друг друга — и это было страннее всего. Будто её никогда не раздражал надутый павлин, каким он мог быть публично, а он никогда не звал её «Йокела», будто забыв о том, что у неё есть имя. — Может, пригласишь меня? — Куосманен задрал голову, точно пытался угадать, на каком этаже она живёт. — Сколько мы уже знакомы? Года два? — Около того, Артту. И за это время ты исхитрился трахнуть всех моих немногочисленных подружек. — Правда? — удивление в его голосе было праведным. — Слушай, я не специально. Они сами на меня лезут… — Я не из тех. Спасибо, что провёл. Он перехватил её ладони своими. — Такие ручки маленькие… Пальчики… Замёрзла, да? Ещё одна сигарета — и я пожелаю тебе спокойной ночи. Постоишь со мной? Пожалуйста… — Хорошо, Артту. Луми избегала смотреть ему в глаза, а он не торопился закурить, всё ещё держа её руки в своих и пытаясь согреть их дыханием. — У тебя есть кто-то? — Не кто-то, а что-то. Собственное достоинство, херра Куосманен. — А если ответить по существу вопроса? — не отставал он. — Нет. — Тебе нравится Джонни, быть может? — Он славный. Нравится, но явно не в том смысле, в котором ты интересуешься. Мы с ним друзья, Артту. Он — наш с тобой общий друг. Поднырнув, Куосманен положил её ладони поверх своих колючих щёк, удерживая, хотя в этом не было необходимости: Луми Йокела не стала бы вести себя глупо. Ей нравилось ощущение под пальцами… И долгий поцелуй, неизбежно и предсказуемо последовавший за этим маленьким манёвром, тоже понравился. Спокойный, но пробирающий до мурашек. Нежный, но острый. Не удержавшись, она ответила, пройдясь по его коротко остриженному виску. — Не люблю быть должен. Спокойной ночи, Снежинка… — прошептал он, с неохотой отступая на шаг. Она поднялась к себе, но так и не смогла уснуть. Тогда же она решила, что оставит айфон себе. Отвязав его от облака, Артту не потрудился стереть из него свои фотографии. Устроившись в постели, она методично листала их, пропуская глазасто-губастые селфи Пиньи Канон. Снежинка. Так никто не звал её. И она чувствовала, как тает. Спустя примерно час она была готова уснуть, как в дверь позвонили. Сердце ухнуло вниз от неожиданности. Луми была готова не открывать, даже ноги с постели не свесить — мало ли, кому взбрело в голову ломиться к ней в такое время. Но настойчивые трели, выносящие мозг и остатки сна повторялись снова и снова. Она с детства ненавидела звук дверного звонка: домашний был совершенно жутким и пронзительным, будто пробный пуск машины дантиста. И в неурочный час он звонил только тогда, когда случалась беда. Когда пришли сообщить о смерти её деда, маленькая Луми проснулась от этого звука, впервые в жизни испытав парализующий страх, сдавливающий её ноги чуть повыше колен. Перебравшись в столицу, она долго выбирала звонок, который не полосовал бы ей нервы — и он был прикручен до минимальной громкости. Звонки повторялись снова и снова, — Луми уже нашаривала ногой тапки, чтобы встать и хотя бы в глазок посмотреть, от всей души надеясь, что не заливает соседей. Только этого ей сейчас и не хватало, в самом-то деле. Посмотрев в глазок, она увидела только светлые волосы, но догадка была молниеносной. Внутренний голос подсказывал, что не стоит даже скрипеть половицей, выдавая своё присутствие, но руки уже тянулись к замку. Хотя, цепочку она догадалась набросить. За дверью стоял Артту Куосманен. Первой мыслью Луми было то, что он передумал и хочет всю сумму обратно. И ей уже через секунду стало стыдно, что она вообще думает так. Хватило взгляда, чтобы понять: он немного взволнован, и от привычного глазу записного хама не осталось даже воспоминаний. — Прости, пожалуйста. Стою здесь, как дурак… Но иногда я действительно дурак. Можно мне войти? — Даже не знаю, Артту. А зачем? — Дай подумать… Затем, что я вернулся сюда от своей собственной двери. Очень хочу поговорить с тобой. И кофе. И в душ. Завтра у меня автобус в Оулу… — Тогда ты много времени потерял, зайчик. — Луми… — он потрогал пальцем блестящий металл цепочки и улыбнулся, глядя себе под ноги. — Я хочу, чтобы меня ты разбудила, а не будильник. Будильника я и не слышу-то никогда… — Ты проблемный, Артту. — Я? Очень. Иногда это кажется романтичным, нет? — он подошёл вплотную к щели между кромкой двери и стеной, заглядывая внутрь. Не удержавшись, Луми погладила его по колючей щеке. — Иногда я тоже редкостная дура, Куосманен. Сделай одолжение, не извиняйся утром и не пользуйся этим слишком часто. Луми Йокела понимала, что делает глупость. Притом, глупость непозволительную. Понимала, что лучше бы отправить его домой — уже изрядно проветрившегося, оттого не особенно обидчивого. Что не стоит портить несколько лет вполне годной дружбы такими вот спонтанными фокусами. И что сама это всё закрутила — понимала тоже. Но уже через минуту она сбросила цепочку, отступая на шаг от двери, позволяя Артту Куосманену войти — и уже через мгновение оказываясь в его крепких руках. Хрупкая девочка в тонкой пижаме — в объятиях взбудораженного ночной прогулкой начинающего рокера в пахнущей сигаретами косухе. Она прекрасно знала, насколько он неидеален. И не могла понять, что за странное чувство движет ею. Меньше всего это смахивало на благотворительность. Ей хотелось целовать его, быть с ним, слышать его странноватый смех и немного жмуриться от того, как он включает звезду. Никогда раньше Луми не задумывалась о том, что влюблена в Арчи Круза, предпочитая отгонять от себя эти мысли как бесперспективные. Но прямо сейчас эта влюблённость завела её в глухой угол спонтанной связи, продолжением которой могли стать руины дружбы или фундамент отношений. Что именно — покажет только утро. А пока что она сосредоточилась на том, чтобы снять с драгоценной рок-звезды майку без видимого ущерба. «Я хочу, чтобы меня ты разбудила, а не будильник» Сидящая за столом, грустная и заплаканная Луми улыбнулась. Тогда, после их первого по-настоящему близкого знакомства, Артту-таки опоздал на автобус. Но не потому, что она не разбудила его: просто, проснувшись, они решили повторить. Не зная, что его смартфон разрядился и Йоонас уже давно отыскал пятый угол от беспокойства. Глотнув своего импровизированного коктейля, девушка поёжилась. Она действительно не знала, что делать. — Вываливай, — скомандовал Паркконен, вернувшийся из уборной. — Давай, расскажи, что тебя беспокоит. Что натворил этот безумный человек? — Ничего особенного… — она подпёрла щёку ладонью и улыбнулась, хотя уголки её губ прыгали, выдавая сдерживаемые, но неукротимо подступающие к самым глазам слёзы. Луми Йокела очень старалась. — Просто бросил меня, ничего не объясняя. — Не похоже на Артту, он любит обосновать, — Йоонас напрягся, потому что прекрасно знал, что это и есть типичнейший Куосманен, бегущий от проблемы. С одной стороны, мало ли… Жаль, конечно, если они расстанутся. Но, с другой, — если он спрыгнул без объяснений, значит, действительно есть какая-то болезненная для него не-ерунда. Луми только плечами пожала, в очередной раз отхлёбывая. — Хочу напиться и забыться, честно. Мне просто нужно это всё пережить. Я выбираю переживание под анестезией, иначе всё это наше с ним общее сентиментальное дерьмо вырвется из меня наружу… — Луми, может, стоит… — … и я, чего доброго, позвоню ему и потеряю остатки гордости. — Если он молчит, то ему тоже несладко, — Йоонас не знал, что ей сказать. Как утешить. В этом сложном деле он не продвинулся ни на йоту: разве что, теперь мочевой пузырь не мешал ему сосредоточиться. — Тебе ли не знать, чем он занят в последнее время. — Ой… — закатив глаза, Паркконен вздохнул. — Если ты о его похождениях, то слухи о количестве баб в наших гримёрках сильно преувеличены. — От него самого три дня ни слуху, ни духу. Перед этим он просто прислал смс. Написал, что всё кончено. Понимаешь, Йоонас? Он послал меня по смс. Такое чувство, что это не со мной вообще происходит… Врать было неудобно: отмазывать вокалиста, когда его уже бывшая девушка и без того всё знает, Йоонасу не хотелось. Да, за время их отношений, Артту гульнул — и не раз. Но в эти вот несколько дней затишья в Хельсинки придраться было не к чему. Почти. — Если тебя беспокоят последние три дня, то он лежит дома, пьяный в три пизды. Предположительно, страдает. Пафос всегда выходит из него с трудом, я, прямо, скрежет из-за стены слышу. — Отчего ему страдать, Йоонас? У него всё хорошо, это ведь не я с ним по смс рассталась — такого пренебрежения собой он точно не пережил бы. — Слушай, это личный вопрос, конечно… И если прямо совсем личный, ты не отвечай, но… — Паркконен подбирал слова, спотыкаясь на простых и знакомых. — Ты сама к нему — как? — Ни в сказке сказать, ни пером описать — как… Йоонас. Он догадывался. Точнее, он видел по своему другу, что всё серьёзно. Но тогда почему всё закончилось вот так — быстро, глупо и больно для обоих? На его вопрос, хотела бы она, чтобы он отвёз её домой, Луми только пожала плечами. Вечер только начался, но ей уже было решительно всё равно. А от его слов о том, что где-то там, в своей квартире, где она бывала не раз и не два, лежит и напивается Артту, хотелось только лечь спать и не просыпаться до сентября. Он её бросил. Такого раньше с ней никогда не случалось. В жизни Луми и отношений-то особо не было: и со своими двумя бывшими она исхитрилась сохранить чуть ироничный дружеский нейтралитет. Хотя… теперь-то она знала, что и не влюблялась по-настоящему. А потом пришёл Артту. Вломился в её жизнь с какого-то перепугу. Сделал несколько месяцев похожими на странную рок-н-ролльную сказку имени себя, Прекрасного. И что теперь? Теперь её, немного пьяную и зарёванную, везёт домой Йоонас Паркконен, лучший его друг. «Не хотите ли немного потрахаться, роува Йокела?» «С вами-то, херра Паркконен?» «А то, роува Йокела!» «Вы красавчик, конечно. Но как-то… нет. Хотя, признаться, всерьёз боюсь обидеть вас отказом» «Очень жаль, очень жаль…» Как ни странно, даже возвращаясь мыслями в тот день, чувствуя во рту послевкусие не только ерша, но и этого разговора, Луми понимала, что всё так же не хочет. Потому что внутри — и речь в большей степени шла о её душе, о её маленьком сердце, то и дело пускающемся в галоп, — не осталось места ни для кого. Ни для кого, кроме Артту. *** Куосманен действительно был дома и в изрядном подпитии. Проснувшись, он не сразу сообразил, в какой из своих двух столичных квартир он обретается, но потом запоздало включилась логика. Конечно же, в той, где не было вещей Луми. Луми Йокела. Проблема проблем. В груди тянуло, но боль эта была фантомной. Артту даже немного нравилась мысль о том, что так болит оттого, что она сейчас думает о нём. Пускай… Пускай любая и каждая думает о нём, пусть хоть хором страдают, раз так. Голова почти не болела, но это ровно до того момента, пока он не встал с постели. Срочно выпить чего-то, что горит, даже если после этого опять начнутся эти жуткие вертолёты — только бы не разламывало череп изнутри… Полирнув своё полупохмелье ещё одним коротким шотом виски, Артту встал под душ, закрывая глаза. Он хотел бы представить, что это дождь, бьющий прямо в лицо, но его эмоциональный диапазон был сильно урезан алкоголем. Потому он просто глотал воду, пытаясь унять свой внутренний пожар, успокоить свою боль. Ему действительно было больно, хотя дирижировал этим оркестром он сам. Сам поставил эту драму, сам назначил себе главную роль антигероя. Вернувшись с гастролей, он поехал сюда. Сюда, а не в их общее пространство, стараниями Луми превратившееся из его тинейджерской берлоги в некое подобие дома, где она ждала его после тура. Завалился с бутылкой на диван, растравливая себя мыслями о том, как и в каких позах воссоединяется сейчас семейство Косуненов после пяти недель разлуки. Думая и о том, как было бы у него — без проблем, Йокела точно ждала его, и дело было не в чёртовом супе и гренках к нему. При мысли о её гренках, он улыбнулся. Жрать тоже хотелось. — Йокела, Йокела… — сказал он вслух, удивляясь тому, как же проседает голос от долгого молчания и возлияний. — Отпусти меня, будь так добра… Сколько бы Артту ни отмокал в душевой, чище не становился. И дело не в парадных белых джинсах, в которые он снова влез, и которые валялись в стиралке заблёванными уже пару дней. Он накуролесил в Риффе и не только, и теперь о его похождениях не болтают только портовые крысы, наверное. Пьянство и блядство, как сказал бы Йоонас. Вой витту, Паркконен… Молчаливый свидетель всех его подвигов. «Что ты творишь, Арчи?» «А что я творю, Джонни?» «По-моему, ты неадекватен» «Правда?» «Как насчёт Луми?» «О, хорошо, что ты сказал. Сейчас я ей напишу». И он написал. Коротко и просто. «Прости меня. Мы больше не вместе». Кажется, она пыталась ему позвонить, но он тупо выключил свой телефон, чтобы не объяснять ничего. Помня о том, что у неё всё в порядке с чувством собственного достоинства, хотя она и подписана на добрую половину тех, кто вёл прямой репортаж с места событий. Артту Онни Куосманен в белых штанах. Он же — лицом в декольте своей старинной знакомой фитнесс-модели. Он же — в окружении своих групиз, половина из которых приехали из соседней империи. Он не старался, нет. Всё получалось само, как это обычно бывает, когда делаешь глупости. С кем он провёл ту ночь? Дал бы Бог памяти, но номер, написанный помадой на зеркале, он стёр, даже не всматриваясь в цифры. «Какая муха тебя укусила?» — этот вопрос всплыл в памяти, озвученный голосом Вилмы. Кажется, он не ответил. Артту улыбался и пил, пил и улыбался. И если ему хотелось излить кому-то душу, то точно не девушке Тапани. И даже не Йоонасу, хотя тот свою жилетку ему и не предлагал. Артту знал, что Паркконен играет за другую команду, как всякий благородный дон. — Йокела, если он захочет тебя утешить, ты соглашайся… Так будет проще для всех, да. И для меня — тоже. Чтобы уже наверняка, — сказал он вслух, улыбаясь и едва осознавая, что руки сами комкают ладони в кулаки. — Чтобы я оказался прав, бля… Он честно пытался не думать о том, как она. Вообще не думать о ней. Но получалось это лишь тогда, когда Артту Онни Куосманен заливался по самые брови. Обернув бёдра полотенцем, подхватив бутылку, он отправился к холодильнику. Что-что, а искусством сооружения бутербродной классики он овладел давно и в полной мере, а уж лучше, чем исконный отечественный похмельный бутер с яйцом и селёдкой, и придумать ничего нельзя. Сфотографировав кастрюльку с крутым кипятком и парой куриных яиц пять минут спустя, он выложил пост в Инстаграм, приписав: «Breakfast for someone who’s wasting and wounded». Получилось почти что смешно, особенно — тем, кто не знал всей глубины контекста. Отложив айфон, он совершенно по-идиотски загадал, что если она действительно включит достоинство и, быть может, потрёт его из друзей, то хуй с ней. Хуй с ними. На то, что может быть как-то иначе, он не рассчитывал. Это было решительно невозможно. — Если ты как-то проявишься, Йокела, я… Ох, бля. Так и быть, я съезжу к матери с этим вопросом. Бутерброд был съеден, джинсы уже крутились в стиралке, и даже вездесущая Линда Мануэлла уже отписала что-то вроде: «R U nuts, dude?», но от Луми не было ни звука. И Артту понятия не имел, что было обиднее — её молчание или фото из окна машины, которое она запостила. Там проглядывала рука Паркконена, а Артту очень не хотелось быть пророком для себя самого. Хотя… Он прекрасно знал, что они просто друзья. Но он же знал, что и у друзей случается секс. Дружеский. Момент, когда появился новый комментарий, Куосманен почти что почувствовал. Глянув, он только сухо сглотнул, тут же закусывая губу. @lumi_jo Take care, Onni :) Онни. Вот вечно она звала его так. Иногда это бесило, но чаще нравилось. Вздохнув, Артту вынул мокрые джинсы и принялся натягивать их, рискуя ногтями. Интересно, Анника вообще на работе? Домой к ней он не сунется. Не теперь. Втиснувшись в мокрый коттон, он снова приложился к бутылке. Пожалуй, немного анестезии не помешает. То, что переборщил, он понял не сразу, но от этого решимость поболтать с давней подругой никуда не девалось. Он выпал из такси буквально в полуквартале от «Vattuhillo», чтобы немного пройтись, шумно втягивая ноздрями послеполуденный воздух. Стоял апрель, но весной ещё и не пахло. Что-то подсказывало Куосманену, что Анника очень даже на месте — может, фантомное ощущение ножниц у горла? Толкнув стеклянную дверь, он прокашлялся, будто бы не слыша, что колокольчик при входе захлебнулся от звона. Оба мастера были заняты с клиентами, но администратор просто повисла на нём, только что не с ногами. — О, Артту! Как давно тебя не было! У тебя крутая стрижка, это же не у нас? Правда? Он чувствовал прикосновения её губ на своей шее и щеке, судорожно припоминая имя. Иви. Кажется, девочку-с-ресепшна зовут Иви. — Правда-правда, — донеслось откуда-то из глубины салона. Шагов не было слышно: Анника даже не думала вставать из своего кресла. — Вот туда пусть и катится, где ему этот шухер на голове навели. Лети-лети, никого не зацепи, Куосманен. — Мать, не начинай, ладно? — мягко освободившись из рук Иви, Артту шагнул за расписанную морскими волнами ширму, где у Анники было что-то вроде рабочего кабинета. — Поговори у меня… — А я как раз поговорить. — Ты пьян в лоскуты, хороший разговор будет. И похож на чмонстра со своим височком. Смотреть на тебя противно… Куосманен действительно был пьян, но не настолько, чтобы этого не понимать. — Слушай… В самом деле, Анника… — он с мрачным удовлетворением увидел, как она поморщилась. Анника Меримаа не очень-то любила, когда кто-то звал её вот так вот, по имени. — Я могу уйти сейчас. И вообще стричься только в «Glohair». Чтобы тебе больше никогда… — он сделал паузу, переводя дух и растягивая губы в улыбке, хотя радоваться ему было решительно нечему. — … вот вообще никогда не пришлось больше мыть мою пустую голову. Хочешь, я прямо сейчас состригу остатки? Это ёбаная пакля, мне не жаль. Кто-то из твоих займётся мной, пока я достаточно пьян. Для подвига. Окей? — Дамы, если кто-то хоть пальцем до этого говнюка дотронется — загрызу, — сообщила Анника ледяным тоном. Артту видел, как её глаза наливаются синевой, но прекрасно знал: нужно просто поймать момент. И продолжал улыбаться. — Мать… Ну, будь человеком, а? — В пизду иди, — добавила она уже тише. — Насчёт пакли — ты абсолютно прав. Но это, пожалуй, единственное, в чём ты вообще прав, Артту. — Я снова Артту. Уже лучше, — он присел на край её письменного стола и тут же получил ощутимый тычок в бок. — Оу! Поаккуратнее, анестезия не очень-то забирает… — Убери свой откормленный бургерами зад с моих счетов. — Давай, оплачу! — Я тебе катафалк оплачу, если ты вот прямо сейчас не слезешь! — она почти шипела, но Артту уже слезал, прихватывая тонкую стопку бланков и тут же убирая руки за спину — вместе с бумагами. Глядя, как она бледнеет от злости, и действительно собираясь оплатить. Куосманен прекрасно знал, чего стоит держать крошечный салон почти в центре города. И денег ему было не жаль совершенно, хотя этот взнос в фонд мира не смягчил бы сурового характера Анники. Он не чувствовал себя виноватым, нет: она всегда относилась к нему слишком странно, чтобы предполагать стандартную реакцию. Много кто думал, что она немного того, ещё некоторые — что она влюблена в него, но им обоим и дела не было до досужих разговоров. Они знали друг друга тысячу лет, и он — да и все остальные Крузы, — звал её «мать» чаще, чем по имени. Потому что в её отношении к ним материнства было больше, чем чего-либо ещё. — Ты ебанутый, — сдалась роува Меримаа. — Иди, плати. Что хочешь делай, только исчезни с глаз моих. Не могу видеть твою улыбающуюся рожу — сразу хочется задушить тебя обнимашками. — Я ещё помню, как вы с Лайхо хотели утопить меня в Бодоме, — отозвался он, делая шаг назад. Сходить к ближайшему банку его совершенно не затруднило, даже притом, что на ногах Артту стоял не очень-то твёрдо. К его возвращению в салоне уже не было ни посетителей, ни мастериц на все руки: жалюзи были милосердно опущены, впуская едва ли треть дневного света. Анника сидела в большом клиентском кресле, разливая виски в два стакана с колой прямо на рабочем месте одной из своих стилисток. Закрыв за собой дверь, Куосманен снял тёмные очки, улыбаясь. Не говоря ни слова, Анника залпом жахнула из своего стакана. — Спасибо, кексик. Ты меня действительно выручил. А теперь садись, будем мыть голову. — Думаешь, стоит? — Я вижу, — тоном, не терпящим возражений, сообщила она. — И пока вода будет журчать, а мыло — пениться, ты расскажешь мне, где у тебя болит. Может статься, я поцелую — и оно перестанет. *** — Наверное, мне стоило бы собрать свои вещи ТАМ. — ТАМ? — уточнил Йоонас, рассеянно глядя сперва в окно, а потом на Луми. Для этого ему пришлось выглянуть с переднего пассажирского, чувствуя, как ремень безопасности шероховато проходится по основанию шеи. — Это где? — Ну… — она вздохнула. Таксист немного притормозил, перестраиваясь, и вопросительно посматривая на неё в зеркало заднего вида. — Ты же помнишь, где я жила ещё совсем недавно. — Тогда нам на Фредрикинкату, да. — Без проблем, ребята, — отозвался водитель. — Любой каприз за ваши деньги… — Вещей много? — Паркконен был немного озадачен сменой курса, но вполне готов помочь с переноской тяжестей. — Машину не отпускаем или как? — В этом мире мало вещей, которых мне жаль для Артту. Так, пара милых безделушек, важных для меня и совершенно бесполезных для него. Теперь. На его коробку с презервативами я не претендую. Выпью кофе, если ты составишь мне компанию. А потом пройдусь, чтобы воздухом подышать. — Окей, Луми. Как скажешь. Оказавшись внутри ставшей вдруг какой-то пустой и гулкой квартиры, Луми улыбнулась. Хотя больше всего хотелось всхлипнуть и уткнуться в плечо Йоонаса. Но сперва нужно было придумать, зачем она здесь. Что взять, чтобы не выглядеть совсем уж глупо… Десяток плюшевых зверей, задаренных Артту в более светлые времена, подождут официального переезда. Пожалуй… Пара туфель, плеер, недочитанная книга, визитница с кучей полезных дисконтов… Всё в один большой бумажный пакет из ИКЕА. — Как же быстро люди обрастаю барахлом, бля! — сев, она попыталась остановить бег мыслей. Йоонас смотрел в окно, улыбаясь чему-то своему. — Слушай, может, кофе? С коньяком. — Обязательно. Особенно, если в доме у этого алконавта есть коньяк. — Было время, он немного сбавил обороты. — Луми… — Паркконен обернулся, и в его взгляде она увидела такое страдание, что замерла, позабыв о кофемашине. — Я честно не знаю, что на него нашло. Это в его бестолковке, он не делился. — Потому что он тебя хорошо знает, Йонни. Знает, что ты будешь утешать меня. — Буду. Потому что он попутал. И мне меньше всего хочется слушать, что ты не знаешь, как жить без этого упыря. — Он твой друг. — Ты — тоже мой друг. — Поверь мне, он увидел фотку в инсте, и уже сочинил себе, как и что у нас было. И почти в это поверил. Я немного знаю его повадки, и иногда он ведёт себя как полный параноик. Ему нравится ковыряться в собственных слабостях. — Так лучше пишется. Поверь мне. — Ну да, творческие люди. Что я могу в этом понимать? Я же всего-то подаю кофе в «Регате». — Успокойся. И подавай уже кофе, — скрестив руки на груди, Йоонас будто закрыл тему. Луми принесла целый кофейник спустя пятнадцать минут. Кофейник и графин с янтарной жидкостью, заполненный примерно до половины. Поставив поднос на столик, она сперва просто села на диван рядом с Паркконеном, замирая в напряжённой позе. Потом выдохнула, будто переводя дух. — Митя виттуа? — спросила она саму себя, неловко улыбаясь. Будто рисуя эту улыбку поверх своего взволнованного лица. — Ох, Паркконен… Не дожидаясь, пока она накрутит саму себя достаточно для небольшого дождя, Йоонас одной рукой обнял её за угловатые плечи, другой пристроил себе на колени диванную подушку. Диванная подушка в доме Артту? Отродясь их тут не было… Ещё минута, и Луми уже устроилась, сворачиваясь в клубочек, по-детски подкладывая сложенные ладошки под щёку и закрывая глаза. Её ресницы были мокрыми. От этого внутри у Паркконена всё сжалось: он представил на её месте свою сестру, чувствуя, как наливаются огнём гнева кисти рук, как это пламя пронзает даже загрубевшую от струн кожу на кончиках пальцев. Убирая её бледно-сиреневый локон за маленькое, трогательное ушко, Йоонас всерьёз боялся обжечь Луми этой внезапной ненавистью. Короткое, но очень сильное чувство. — Не дожди, Йокела… Не буду врать, что он этого не стоит. Он хороший, но… — Он проблемный, как пиздец. Я знала, что так будет. Знала, во что я ввязалась… Я люблю его, и что мне с этим делать теперь? — Ждёшь, что я тебе присоветую? — он запустил пальцы в её волосы, пахнущие чем-то немного резким и свежим, разрушая только что им воссозданную гармонию причёски и будто пытаясь немного остыть. Странно, но помогало. — Угу… — Ебать-копать, ну ты и советчика нашла… Продолжай в том же духе. Ну, я бы продолжал. Любить, несмотря ни на что. Это, пожалуй, единственное, что не может купить его папочка. И чего у него нет. И чего не будет, если ты со своим пакетом сейчас уедешь. — Я так его люблю, Йоонас… — Ты это серьёзно? — он не сомневался, нет. Просто знал, что ей нужно выговориться. Рассказать кому-то, кроме Вилмы, которая будет понимающе кивать и звать Куосманена козлом. — Расскажи. Просто говори, я послушаю. — Глаза закрываю — вижу его лицо. Даже сейчас. Я так соскучилась! Пять недель — ни одного прикосновения. А я даже помню, какие на ощупь его волосы, Йонни. Знаешь, я в детстве часто бывала в Ханко. И если нырнуть на диком пляже, где не убраны водоросли, можно потрогать их рукой. Ты понимаешь, да? — Вот ты дурочка, Йокела! Там можно запутаться и утонуть ко всем шведским хуям… В Ханко. Я бы там и дня не прожил, я не слишком силён в этом их птичьем наречии. — Лучше бы я тогда утонула, Йонни. Потому что сейчас я лежу у тебя на коленках и тону в собственных соплях, вспоминая о его волосах. — Честно сказать? — Скажи. — Если бы мы замутили конкурс на лучший эпитет к этой его соломушке, ты бы выиграла с охуительным отрывом — я гарантирую это. Ты просто мастер говорить какие-то такие… — он запнулся, подбирая слово, — … тонкие вещи, Луми. И я представляю, сколько раз у Артту падала челюсть, когда он пытался соотнести себя-мудака и прекрасного Принца, живущего в твоей дурной фейской голове. Хотя… вряд ли он не принимал это как должное. — Наверное, в лесу на пеньке я смотрелась бы лучше, чем рядом с ним. — Не дури, отлично вы смотрелись! В любом развале, таким счастливым, как с тобой, я давно его не помню. А знаю я его с тех пор, как он дотирал последние ползунки, пытаясь выговорить своё первое: «витту». — Что ты там о конкурсе сказал? — она улыбнулась, не открывая глаз. — По-моему, ты был бы главным моим конкурентом. — Типа того. Ещё… — Йоонас вздохнул, шумно обдавая её лицо чуть пахнущим алкоголем воздухом, заставляя сиреневые стебельки её волос танцевать. — Таким задроченным, как в этом туре, я тоже его не помню. У него только и разговоров было, что о возвращении ради церемонии Эмма Гаала. И, поверь мне, не эпичный удар жопой о сцену его интересовал. — Боже, да на это смотреть было больно… — Я не видел, к сожалению. Только в записи. Так вот, он всё время бубнел что-то о том, какими глазами ты будешь смотреть на него в приличном костюме. И с дурацким сердечком под глазиком. «Я это для неё сделал, чувак». Понимаешь? — Неа… — Для какой попало бабы на морде лица сердечко перманентное не рисуют. Даже такие клинические идиоты, жадные до лайков в соцсетках, как Артту. — Я так его люблю, Йоонас… — повторила Луми свою мантру. — Видать, он поэтому и обделался, — резюмировал Паркконен. — Это всегда очень странно, что кто-то любит тебя. Сильно. И что эта «кто-то» видит в тебе то, чего ты сам за собой и с натяжкой припомнить не сможешь. Я знаю Артту с его лучших сторон, но мне сложно вкурить, чем ты так очарована. — Если бы он тогда не потащился со мной… Со своим айфоном. Ты, наверное, не знаешь эту историю. — Я смутно припоминаю тот аукцион, Йокела. И твой аппарат казался мне знакомым, да. Немного неожиданно, хотя… — он усмехнулся. — Я уже отудивлялся, когда тем дурацким утром, когда всё было через жопу, этот прогульщик автобусов нашёлся у тебя дома. Я же твой лучший друг, не забыла? Мне свойственно о многом догадываться даже по интонациям. — Если бы он не остался у меня, я бы сейчас тут не рыдала… — Ну… — Йоонас взъерошил ей волосы и тут же снова аккуратно убрал их с лица Луми, надеясь, что она улыбнётся хотя бы от этой лёгкой щекотки, но тщетно. — Он много кого трахнул в нашем славном Хельсинки. Но далеко не под каждую юбку он нырял дважды. Так что дело и в нём, и в тебе, и в том, что звёзды встали так, как надо… — Конечно, виноваты звёзды, Йонни. Вали всё на них. И я тоже — пореву и успокоюсь. Увезу отсюда его наволочку, чтобы хоть что-то… Хоть что-то… Ох уж эти судорожные вздохи. В очередной раз представив на её месте свою сестру, Паркконен вполне закономерно почувствовал желание поговорить с вокалистом по-мужски. — Луми… Если это тебя утешит, сюда он блядей не водил. Но ещё парочка таких вот твоих пассажей — и я найду его и в эту самую, дурной башкой, видимо, пахнущую наволочку целиком затолкаю. Что он тебе сказал? — Сказал, что всё кончено. Я пыталась поговорить с ним, но он не отвечал на звонки. Как ты понимаешь, чем дольше всё это тянется, тем унизительнее это для меня. Подумываю, не метнуться ли мне к отцу. Чтобы на меня тут с жалостью не смотрели… — Эй! — Йоонас усадил её так же быстро, как и уложил, чуть встряхивая. — Не, я понимаю, что носить кофе в «Регате» — не предел твоих мечтаний, но валить домой из-за Арчи неумно! Ходи со мной, если ты боишься разговоров. Пусть думают, что мы — пара. — Вся тусовка знает, что ты уже сто лет один, Йонни, — она коснулась его щеки ладонью и тут же убрала руку. — Будут трещать, что подбираешь крошки с барского стола… — Знаешь, что! — гитарист фыркнул, пытаясь не рассмеяться. «Барский стол», блин. — Пусть хоть сочинят, что я пидор под прикрытием! Мне как-то фиолетово на эти разговоры. Одна фотография в инстаграм… Ну, скажем, ты в моём Том-самом-свитере на босу ногу, в интерьерах за дверью напротив — и наше тухлое болото возбурлит так, будто в Кайвопуйсто нашли остов жертвы плотоядного слизня creedus iegorus! — Не смешно, херра Паркконен, — Луми приложила палец к его губам, призывая к молчанию. — Я вполне серьёзен, роува Йокела. К вашим услугам, — возразил он упрямо, чуть дрогнувшим голосом. — Ты нетрезв. — Я знаю. Ты тоже. — Скажи мне, что твой знаменитый свитер в стирке. — Неа… — Антти Йоонас… — Я, Луми. Одна фотография. Давай поджарим его. Давай всех на уши поставим, Йокела. Ни от тебя, ни от меня никто не ждёт ничего подобного. — И как мне потом доказать, что ничего не было? Кофе остыл, но с коньяком было вполне себе съедобно. Паркконен усмехнулся. — А тебе ничего не придётся доказывать. Пусть сам тебя ищет и сам доказывает, что он не совсем идиот. Пускай извинится за свой блядский фортель после тура. Пусть скажет тебе всё то, что мне о тебе говорил, валяясь в турбасе. Пусть. Пусть шевелит мозгами и боится потерять то, что даже не начинал ценить. — Йоонас… — Знаешь, где он сейчас? Не по чекинам, по опыту своему скажу: он залил бельма и пополз к Аннике. Чтобы накрыться её подолом и исповедаться. И я примерно в курсе, что он будет там говорить, и что услышит в ответ. Она его обожает до трясучки, будто сама родила это священное чудовище. Но даже ей чаще всего хочется ткнуть его лицом между грудей и придушить. — Я слышала о ней, да. — Она о тебе — тоже. Знаешь, он — мой лучший друг, но временами я ненавижу его. Ненавижу за его самолюбование тотальное. И если он заявится ко мне с претензиями, я с огромным удовольствием дам ему в бубен. — Наверное, я должна бы сказать тебе: «нет», но свитер у тебя легендарный. — Понял, — аккуратно отставив чашку на поднос, Паркконен подхватил Луми, которая только и успела, что коротко взвизгнуть, вцепляясь в его плечи. Поднимаясь, он легко забросил её к себе на плечо, почти как добычу. — Сейчас всё будет. Мелкая серая рябь кольчужного свитера, знакомого едва ли не всему городу, острое плечико, беззащитно виднеющееся из растянутой горловины, сползшей на одну сторону. Расписанные глифами пальцы на выступающей тонкой ключице и обнаженный торс Паркконена в качестве фона. Лиц не было видно, но по подбородкам и волосам в кадре угадывались оба. Рука Йоонаса с ловцом снов была уликой номер один в этом селфи в зеркале. Босая Луми была похожа на фарфоровую балерину из музыкальной шкатулки, потому что привстала на носки, будто пряча лицо за край кадра. И стояла она аккурат на суровых ботинках Йоонаса. После фотосессии девушка осторожно поцеловала его в щёку, тут же отступая на шаг и поправляя растянутый трикотаж. — Спасибо, Йонни. Это было весело — позировать с тобой. Но ему же будет больно… А это всего лишь провокация. «Всего лишь»? «Всего лишь» — он не ослышался?! Паркконен усмехнулся, закусывая губу и мгновенно притягивая Луми в таком знакомом ему сером коконе, — он-то знал, что за ним можно спрятать внутреннего волка, — обратно, к своей груди. Но теперь — лицом к себе, чтобы посмотреть в её удивлённые глаза. — Всего лишь? — повторил он возмутивший его вопрос. — Да я согласился свою кристальную репутацию нерда скомпрометировать! И нашу с тобой дружбу, между прочим. — Не выкладывай тогда… — едва слышно сказала она, не отводя взгляда. Зрачки её светлых глаз были огромными. — Дурочка ты, Йокела, — ответил он, облизывая вдруг пересохшие губы и чуть отстраняясь. Выпуская её из опасной близости и в очередной раз ставя на её место сестру. — Хорошая, правильная, записная дурочка. Прямо, зависть берёт… Одевайся, ладно? Хороший терапевтический метод, чтобы успокоиться. И чтобы не вставать на место Артту, в самом-то деле. И не вставать… Зажав в зубах сигарету, Йоонас вышел на балкон. Чтобы накидать фильтров и сочинить хештеги позаковыристее. Что-то типа #НеТоЧтоВыПодумали #ЛюбимаяПодруга #ЛегендарнаяВещь #ДрузьяНавеки и #СкайдайвингБезПарашюта — так, ради пиара будущего сингла, о котором пока никто толком и не слышал. Во рту было горько и слишком жарко: он то и дело разбавлял это дело кока-колой. Луми была права: это хороший такой удар с ноги в пах для Куосманена. Но ему нужно было думать об этом раньше. Особенно с его хамской манерой вести себя как король жизни, которому закон не писан и чужие чувства ничем не дороги. Первый лайк и комментарий — от Ларса. «Ребят, художественно» Второй — от Пиньи. «Знакомые волосёшки. Поздравляю, Йоонас!» Он усмехнулся. Понеслась. Спустя час снимок уже набрал полторы сотни лайков, и их количество стремительно увеличивалось. *** За помывкой головы и прочими ритуалами, немного выветрившими хмель из головы, Артту было решительно не до отслеживания обновлений в соцсетях. Он позволил Аннике разбирать его спутанные, жёсткие от постоянного обесцвечивания и действительно похожие на водоросли волосы, просто, чтобы расслабиться. Его напрягали собственные телодвижения, собственный психомазохизм и собственное же желание быть этаким непонятым страдальцем. — Какого чёрта ты творишь, кексик? — спросила Анника, обдавая его тщательно промазанные бальзамом кудри струёй воды. — Я не знакома с ней близко, но мне казалось, что ты встретил приличную девочку и у вас всё хорошо. — Тебе не казалось, мать. Так оно и есть. Так оно и было. — И чего тебе не хватало, идиоту? — Иногда кажется, что ремня папиного, — честно признался Куосманен, тут же рассмеявшись. — Я не знаю… Я давно так не вляпывался. Прикинь просто… Я о Пинье даже в душе не вспоминаю теперь. Вообще. — Слава Одину, в самом деле! — Я так люблю её, мать… У меня кишки переворачиваются каждый раз, когда она говорит это своё: «Онни». Я в последний день тура был бабами облеплен как берёза — муравьями, но думал только о том, как подержусь за застёжку её лифчика… — Ты романтичен как эта самая берёза, если честно. Но суть я уловила. И где всё это? — Я не вспоминаю Пинью, но прекрасно помню, чем моя большая к ней любовь закончилась. Она пнула меня. Выкинула, как ненужную вещь. Отряхнула, как дерьмо с подошвы. Луми… — он поморщился, будто произнесение имени доставляло ему определённый дискомфорт. — Она не такая. Она домашняя. Она любит меня даже больше, чем я заслуживаю. Она видит мои тёмные углы — и они её не пугают. Она моих тараканов приручила и по именам знает… — И при этом ты не можешь держать свои яйца в трусах, кексик? Не сидится тебе на попке ровно? Скажи ещё, что она тебе не даёт все сколько там месяцев вы вместе! — Да полгода почти… Ну, без этих пяти недель меньше, конечно. Мать, ну как можно было мне не дать, не шути так! Это же я… — Слышал бы ты, что о тебе рассказывают твои бляди, сынок. Про твой кривой ятаган и его потрясающую скорострельность… — Это всё зависть, тебе ли не знать! — Великий Один миловал меня видеть тебя голышом, так что… — О, не начинай. Сейчас ты начнёшь фантазировать насчёт того, как мою жопку обосранную в Бодоме мыла, а потом вспомнишь, что в Бодоме-то меня надо не то покрестить, не то утопить. В общем, если ты о сексе, то с этим всё было в полном ажуре. — Ой ли… — Я тебе точно говорю! Мы в этом смысле совпадали как штепсель и розетка. Ничего выдумывать не надо было. Она с виду такая вся интеллигентная девчонка, но стоило мне дверь запереть — всё. Нам соседи в стену только не долбили, чтобы мы вели себя потише. И Паркконен с балкона свистел иногда. Ему спичит среди ночи на гитаре там упражняться, вот и… Ну, ты понимаешь. — Тогда ты реально дебил у меня, мальчик… — Не пытаюсь даже это оспаривать. Мне тоже больно, если тебя это порадует. — Нисколько, — Анника прошлась полотенцем по его волосам, отжимая, пожалуй, чуть сильнее, чем следовало. Артту морщился, но не возникал. — Чему радоваться? Ты сам себе хуже сделал. — Я скучал по ней. Все пять недель. Я Йоонасу плешь проел этими разговорами. Я ждал, что увижу её, когда мы притащимся на премию. Ну, если ты помнишь, там я эпично наебнулся, и Луми пришлось терпеть моё не самое хорошее настроение. Но она была так искренне мне рада, что я и не особенно пиздел… Было, чем рот занять. А потом возвращаться к Реклессам в Европы — а меня ноги не несут. Я был злой, как чёрт! Я не хотел из постели вылезать, не то, что ехать куда-то… И снова: турбас, города и веси, ящики-коробки… Исскучался так, что внутри всё ссохлось! — … а потом ты вернулся и бросил её. Видимо, мозг тоже ссохся. Выжил только мозжечок и тот стручок, которым ты себе проблемы наживаешь. — АААА, мать! Стеби меня, конечно… Да, бросил. Пока она меня не бросила. Потому что всё слишком идеально. Она слишком идеальная. Так не бывает. Не со мной. Моя баба должна уметь меня раззадорить. Я же прекрасно знаю, что вернусь домой — она там. И что сейчас она тоже дома. И что её чувство собственного достоинства не позволит ей бегать за мной. Или сделать что-то, что заставит меня бегать за ней. — Мда… Небезызвестная белобрысая сука-таки что-то в тебе поломала. Предположительно, соображалку. — Нет, мне льстит, что она любит меня таким, какой я есть, но я… — … но ты просто никогда говна не ел. Так, однажды тебя обидела одна заносчивая баба с силиконовыми сиськами, с которыми тебе было позволено поиграться какое-то время. И теперь ты жаждешь поклонения. Ёбушки-воробушки, Артту! Ты понимаешь вообще, что делаешь? «Я её так люблю» и тут же: «Мать, пусть побегает за мной». Любить — это не только трахаться, кексик. Это ещё немного ответственности за того, с кем ты в койку ложишься. Для тебя ответственность — это гандон натянуть, я в курсе. Куосманен молчал. Когда она закончила с моционом, он пересел в обычное кресло, угрюмо уткнувшись в айфон. — Ладно, ты права. Я сам не очень-то понимаю, зачем это сделал. И мне плохо. Мне хочется выжрать ещё с тобой. И потом — без тебя ещё выжрать, мать. Потому что так я чувствую только отголоски этого нытья внутри. Я идиот. И я всё ещё жду её реакции на мои фотографии, даже когда решил запостить какую-то ерунду… — О, припоминаю… Как там было? «Самый большой достоверно задокументированный пенис в мире?» — Угу… И сегодняшний завтрак. Знаешь, что она написала? — Я надеюсь, что: «Чтоб ты подавился, уродец», но чувствую, что совсем не это. — Она написала: «Береги себя, Онни». Моя крошка… Налей, что ли… — Покажи, — Анника, тем не менее, налила и уже подошла к нему со стаканом, когда Артту полез в инстаграм. — Витту сто сорок восемь раз, что это вообще такое… — выдохнул он мгновение спустя, натыкаясь на обновление в ленте от Йоонаса. — Дай, я гляну, — она настойчиво отобрала у Куосманена айфон, вручив взамен стакан с алкоголем. — Пей, как ты хотел. — Мои кошмарные желания сегодня стали сбываться, или что? — всадив половину, он потянулся за своим телефоном. — Эй… Анника смотрела на дисплей и улыбалась. — Я так понимаю, это Луми? Умница девочка. Всё же, ты был прав, когда говорил, что она фразы за тобой заканчивает. Ты просил повода побегать? Ты говорил, что тебе не страшно её потерять? Ты сам сказал, что ты дебил? На, бери. Смотри. Надеюсь, хоть так до тебя дойдёт, что ты наделал, кусок дурака. — Ты не поверишь, мать. Ты просто не поверишь… — он хотел вкратце поделиться своими переживаниями на тему того, как сам недавно хотел, чтобы Луми Йокела утешилась, как его душевные раны приятно саднили при допущении, что такое возможно. Но реальные ощущения от более чем натуральной имитации не-дружбы между этими двумя оказались другими. Анника Меримаа видела, как раздуваются его ноздри. Как глаза становятся невыносимо грустными, будто ему снова пять и он вот-вот заплачет. Грустными, но сухими, хотя нижняя губа предательски дрожит. — Красивое у тебя сердечко, Артту, — задумчиво изрекла Анника. — На твоей щёчке хорошо сидит. И, сколько бы ты ни корячился, оно всегда будет выдавать в тебе сентиментального романтического придурка. А стрела — это символ твоего психомазохизма. В этот раз, мне кажется, ты перестарался. И с идеей, и с дозой страданий. — Надо было снежинку бить. Луми — это снег… — Надо было думать головой, а не только пить в неё. — Думаешь, это серьёзно? — он спросил её так, будто она и правда знала ответ. Глядя на него, Аннике стало немного не по себе, но она нашла в себе силы сказать правду. — Без понятия. Йоонас не из тех сволочей, кто способен трахнуть девушку друга. — Она уже три дня, как мне не девушка, — взвился Артту, и тут же захлопнулся, заливаясь остатками виски с колой. — Извини… — Зато он прекрасно знает, что ты — с придурью. Красивая фотка. Они давно дружат? — Очень. — И близко? — Не надо, мать… — Ох, кексик… Зашло, да? Вштырило? Всадило тебе? Что больше? Что под свитером одежды мало? Или что он слишком нежно её обнимает? Видно же, что ничего у них не было, но и что ему не всё равно — тоже видно. Всё же, Джонни всегда был толковым мальчиком. Даже жаль, что он всё больше заколдованный последнее время. — Бесит этот свитер… Всё бесит! Разве я был не прав, мать?! Я же говорил тебе… — Ты говорил мне, что тебе перцу на хвост насыпать некому. По-моему, ты получил именно то, что просил. Если ты сам её бросил, то чего ты хочешь теперь? — Сдохнуть я хочу… — Ты столько не выпьешь. — Знаю! — Напиши ей. Прямо сейчас. Напиши, что ты — чёртов идиот. А лучше позвони и скажи, что любишь её. — Чёрта с два! — Ты теряешь время, мой сахарный. Просто теряешь время. И твоё, и её. Потому что, даже если она очень страдает по твоей сиятельной персоне, однажды появится тот, кто даст ей больше, чем ты. Кто приложит усилия. Кто проявит заботу. Кто будет говорить ей то, что она заслуживает услышать, а не ждать от неё поклонения в обмен на священное право играть на твоей кожаной флейте. Без пизды, Артту… Ты хороший мальчик, но с некоторых пор ты не умеешь никого любить из-за этого своего вечного страха налететь на вторую суку подряд. — И пускай… Сделай мне виски. Без ёбаной колы! — Напиши ей, — ещё раз назидательно повторила Анника, отходя к импровизированному бару. Сколько-сколько комментариев? Строчки перед глазами расплывались, но Куосманен взял себя в руки. Почти. «Не скучаете там без меня, друзяшки? :)» Сморгнув, он усмехнулся и добавил недрогнувшей рукой: @lumi_jo I take care, sweetie <3 Hang yourself to velvet rope, please. Здесь и сейчас он казался себе остроумным, в то время как внутри всё просто заходилось от жгучей смеси боли, возмущения и безысходности. Коктейль этот он намутил сам, и никаким вискарём было не перебить его послевкусия. *** «@archiecruxx Не скучаете там без меня, друзяшки? :) @lumi_jo I take care, sweetie <3 Hang yourself to velvet rope, please» Йоонас перечитал дважды, прежде чем осознал. В его голове будто шипела газировка: колкие пузырьки тёрлись друг о друга и с шипением лопались. На мгновение сердце пришпорилось, и тут же наступила оглушительная тишина и ясность. Удалив комментарий, он едва не бросил собственный айфон об пол, врываясь обратно в комнату прямо с сигаретным окурком в пальцах. Судя по звуку бегущей воды, Луми была в душе. Только бы не ревела, и только бы без телефона… Сверкая белками, словно вставшая на дыбы лошадь, Йоонас обшаривал взглядом комнату, всё ещё надеясь, что всё успеет. Голубой 5С нашёлся под лежащим на диване свитером. Естественно, он был запаролен. — Виттуйен кевят… — пробормотал Паркконен, роняя окурок и тут же забывая об этом. Знать бы, что может служить паролем в этом девайсе и сколько у него времени, чтобы хотя бы попытаться. — Ну, пожалуйста! Всплывшая клавиатура ни на какие идеи не наталкивала. Что? Что-что-что? Имя? Нет. Фамилия? Нет. Её? Нет! НЕТ. Покусав губу, Йоонас сел. Онни. Да. ДА! Значок Инсты нашёлся сразу, и прямо сейчас родной домашний вай-фай стал казаться ему медленным, словно путающийся в собственных ногах пьяный эстонец. Нырнув в уведомления, он нашёл ссылку на удалённый комментарий. Выдохнув, он вышел из приложения и снова вернул телефон Луми в спящий режим. Твою мать, а? Придурок… Чувствуя, как сердце прыгает снова и снова, захлёбываясь халявным адреналином, Йоонас вернулся на балкон, чтобы перезвонить кое-кому. Но кое-кто отказывался принимать входящие. Тогда он написал короткое текстовое сообщение. «Ты пропил последние мозги, если у тебя хватает ума писать такое. Хочешь в морг на опознание? Готов к тому, что тебя буквально поймут? Поздравляю, Артту. Ты делаешь только хуже. Привет Аннике» Написал и тут же стёр, внимательно глядя на пустое поле для текста. Слишком много слов. Слишком… «Если она с собой что-то сделает, ты — покойник» Второе сообщение повторило судьбу первого. Слишком конкретно. «Возьми трубку. Иначе я позвоню Аннике и передам ей привет сам. Даю тебе десять минут на подобрать сопли, Куосманен. Есть разговор» Отправив свой ультиматум, Йоонас закурил снова. «На хуй иди, Паркконен. Подтиральщик каментов» Чувствуя, как в голове снова начинается неуютное шипение, Йоонас сцепил зубы. «Ещё один комментарий такого рода — и я потру тебя из Книги Жизни. Ну, как хочешь. У меня нет выбора» Номер Анники Меримаа он помнил наизусть. Три секунды, семь тычков по тачскрину и один беспокойный взгляд в комнату, чтобы убедиться — Луми точно не услышит этого разговора. — Боже мой, какие люди на проводе… Привет, мамина радость, — раздалось в трубке. — Этот злобный утырок у тебя? — Кексик? Конечно! Сидит, сохнет. Злой, как сволочь. — Голову ему мыла, мать? — Как всегда, Йоонас. Сам когда нарисуешься? Стыдно всё ещё? — Стыдно, но сейчас немного не тот момент… — Догадываюсь, что ты хочешь мне рассказать. — Понятия не имеешь, мать. Но я пришлю тебе скриншот, который сделал до того, как потёр комментарий от нашего уязвлённого бога. — Он капризничает? — Видимо, он готов сгонять в морг на опознание. А потом плакать крокодильими слезами и писать жалостливые баллады ещё полгодика. — Он капризничает, — констатировала Анника. — Я жду скриншот, Йоонас. И тебя самого тоже очень жду. — Я зайду при случае… Сделай что-нибудь с этим чудовищем, пока он не испортил жизнь себе, ей и мне — за компанию. — Она тебе нравится? — Не начинай, мать. У тебя есть глаза в голове, и ты знаешь меня уже очень давно. Займись уже своим хреново пропечённым кексиком. — Тогда передавай привет Луми. Скажи ей, что он у меня. И что с ним всё будет хорошо, даже если он сам в это пока не верит. Ощущения, что он сделал всё, что мог, пока не возникало. Вторая сигарета сразу после первой была ещё горше. Йоонас прекрасно понимал, что Артту вовсе не обязан выслушивать нравоучения Анники. И что он может написать что угодно и когда угодно. Чувствуя, что остатки опьянения отступают под действием эмоций, Паркконен поднялся со своего места. Луми в комнате всё ещё не было. Вода всё ещё шуршала. В третий раз за последние полчаса ему сделалось очень не по себе — и ноги сами понесли его в тупик коридора. Дверь была на защёлке. Сперва он поскрёбся. Потом постучал. Потом подёргал ручку. — Луми? В ответ — только шум воды. Не позволяя себе паниковать, он просто резко выдохнул и поддал дверь плечом, надеясь не зацепить толстое, но всё же хрупкое стеклянное полотно. Он уже проделывал этот фокус несколько раз, когда кто-то из его перебравших друзей запирался внутри слишком надолго. Солидная с виду, защёлка достаточно легко отжималась, если приложить одно, но значимое усилие. Ввалившись в небольшую комнату, он буквально грудью налетел на обёрнутую полотенцем девушку. Она почти подпрыгнула от неожиданности, увидев его в зеркале: её уши были заткнуты наушниками плеера. Йоонасу пришлось вцепиться в край раковины, чтобы затормозить. Её взгляд в зеркале был растерянным, но не слишком. Остатки туши делали её большие светлые глаза почти детскими… Вынув наушник, Луми не успела ничего сказать — он сгрёб её в охапку, зарываясь лицом в серебристо-сиреневые волосы на макушке. — Как же ты меня напугала, Снежка… — Йоонас, всё хорошо. Ты чего? — выпутавшись из его рук, она повернулась к нему лицом, касаясь прохладными ладонями его всё ещё голой груди. — Ничего… Кажется, я просил тебя одеться, но ты ещё более раздета. — Если ты будешь так добр и выйдешь на минуточку, я это исправлю. Он чувствовал, как дрожат пальцы. И желание унять эту дрожь при помощи огненной воды было просто непреодолимым. — Я схожу напротив и заберу оттуда наш кофе и наш коньяк. Окей? Не дожидаясь положительного ответа, Паркконен метнулся прочь, даже не подумав натянуть майку. Чтобы вездесущие сквозняки немного привели его в чувство, касаясь кожи вот так же, как только что Луми. Йоонас понятия не имел, что на уме у Артту теперь. Но то, что сегодня он никуда не отпустит Луми Йокела, было для него самым очевидным фактом в мире. Куда проще контролировать происходящее, когда не нужно метаться по всему городу, дозваниваться, уговаривать, ругаться… Вернувшись, он расставил добычу на собственном столе, прекрасно понимая, что Куосманен никогда не заметит пропажу кофейника. Ему проще будет посидеть в баре, чем думать, в чём сварить кофе у себя дома. Кофе пришлось вылить и заварить заново. Всё это время Луми сидела, подобрав под себя ноги, и ковырялась в айфоне. И Йоонас мог только надеяться, что у её любимого идиота, по совместительству — его лучшего друга, хватило совести не нарисовать свой шедевральный комментарий заново. Судя по её сведённым у переносицы бровям, она искала что-то важное и не находила. Лёгкие шаги паранойи… Паркконен подумал о том, что был небрежен и подтёр не всё, но она молчала и молчала. — Я не хочу дожидаться момента, пока ты скажешь, что день был длинным и тебе уже пора. Не люблю это. Давай так: если ты действительно считаешь меня своим другом, ты останешься здесь. После всего того, что я видел и слышал, Луми, мне хотелось бы точно знать, что ты легла, спишь, и что утром ты проснулась. — Чего? — удивлённо переспросила Йокела, отрываясь от дисплея. — Ты в моей адекватности сомневаешься? — Честно? Не в твоей. Но твой благоверный, который, что бы ни придумывал, всё ещё остаётся им и сердцем, и рукой, может наговорить или наделать глупостей. А его глупости — штука заразная. Если случится что-то, у меня будет много вопросов к себе самому, так что считай это, в первую голову, заботой о моём личном благополучии. — Он написал мне в директ. Но я боюсь открывать сообщение, — сказала Луми, откладывая телефон в сторонку и обхватывая себя за плечи. — Мне всё кажется, что я ничего не почувствую, потому что больнее уже быть не может. Но всё равно… — Мы собрали массу лайков, ты видела? — И ни слова от того, кого хотели поджарить, ты обратил внимание? — О да, — он усмехнулся, разливая кофе по чашкам и добавляя коньяк выверенным движением некогда бармена. — Он удостоил нас своего царственного молчания. Всяко, лучше, чем писать гадости. Взрослеет… Знала бы она. — Говоришь, он у Анники? — Точно. Я звонил ей. И она передала тебе, что с ним всё будет в порядке. Уж ей-то можно верить. — Жаль, что мы почти не знакомы. — Артту просто было слишком хорошо, а за выбритый в Тампере височек она убила бы его прямо на пороге. Потому так совпало, что ему незачем было бегать к ней всё то время, что она отходила от этой его причёски. Знаешь, как она назвала её? «Лесбострижка». Так что последние несколько месяцев перед туром они обменивались сообщениями и дружили на расстоянии. Луми рассмеялась, и тугой зажим тревоги, утягивавший сердце Йоонаса с того момента, как они встретились в баре сегодня, немного ослабился. Когда его собственный айфон вздрогнул на поверхности стола, Паркконен накрыл его ладонью почти рефлекторно. — Боишься смотреть — давай, я посмотрю, — он вызвался добровольцем, в надежде, что умирать ему-таки не придётся. — Если хочешь, отложи это до утра. Если можешь, я хотел сказать. Она молча протянула ему айфон на раскрытой ладони, глядя, как его глаза темнеют от волнения. Помолчав ещё немного, Луми добавила: — Пароль… Онни. Не смейся, пожалуйста. — Счастье? Ну-ну… — Если там что-то несовместимое с жизнью — просто удали, ладно? С одной стороны, эта индульгенция несколько облегчала его совесть за уже проведённую диверсию. С другой… Йоонас вдруг почувствовал такую пустоту внутри, словно где-то там, за гулко вздрагивающей грудной клеткой, совершенно без спросу развернули полигон для ядерных испытаний. И отголоски первого взрыва всё ещё заставляли его пальцы танцевать под музыку хаоса, в то время как вероятность второго стремилась к бесконечности. — Пожалуй, я приму немного этого вот живительного эликсира. Для дезинфекции, — сказал он, прикладываясь к бутылке коньяка. — Твоё здоровье, Луми. Тряхнув головой, он позволил волосам упасть на лицо, неуклюже вбивая заветное «Онни». Инстаграм, сообщения… «Как думаешь, я это заслужил? Мне неуютно даже в собственной коже. Я не знаю, что сказать… И я не знаю, чего хочу больше — сдохнуть, в самом деле, или ещё раз поговорить с тобой. У меня есть вопросы. Много вопросов… Но ты же не скучаешь, правда?» Усмехнувшись, Йоонас хмыкнул. И тут же полез в собственный аппарат. Сообщение было от Анники. «Я люблю его, но иногда мне кажется, что у этого хлебобулочного изделия ни души, ни сердца. Надеюсь, она этого не видела. Надеюсь, я его не убью. Надеюсь, ты поможешь мне прятать тело, если что» «Мы растворим его в кислоте», — пообещал Паркконен в ответном сообщении, чувствуя, как коньяк шероховато прокатывается в горле снова. «Я чудовище. Ты разве не знала? Но мне тоже бывает больно» «Я думал, что я лечу, Луми. А я падаю. С того самого дня, когда мы не вместе» Паркконен чувствовал себя Господом Богом, потому что одним коротким движением пальца мог затереть все эти несколько несвоевременные пассажи. Просто потому, что Луми ему разрешила. Но просто дать ему в рожу при встрече было бы честнее. — Ничего страшного, честно. Артту, в своём репертуаре. Думаю, напишет ещё. И, думаю, будет ждать ответа вотпрямщас. «Наверное, это глупо. И ты в это уже не веришь. Но я люблю тебя. Если эти слова вообще что-то значат для тебя теперь. Не надо со мной так, пожалуйста… Даже если я это заслужил» — Упс… Мне кажется, ты сама должна это увидеть. Совсем захорошело. Интересно, Анника ему в ухо вломила? Или ограничилась душеспасительной беседой на тему того, что со словами надо бы осторожнее? «Я дурак, Луми. Я дурак. Но я хочу услышать это от тебя. Лично» Фыркнув, Паркконен рассмеялся и бросил телефон Луми на диван. — Умоляю тебя, избавь меня от этого. Вопреки его ожиданиям, она не проявила интереса к излияниям Артту, а продолжила сидеть, обнимая сама себя. — Это всё так глупо, Йоонас… Я его люблю, он меня — наверняка, тоже любит. Но никто из нас не счастлив. Потому что мне нужно чуть больше заботы, а ему нужно очередную статусную бабу, которая будет помыкать им, словно он — болонка. — Выпьем ещё, — просто сказал он, потирая плечо. — Выпьем, — отозвалась Луми. Окончательно забытый кофе остался стоять на столе, напитывая воздух комнаты запахом вечерних разговоров. Прихватив с собой коньяк, сигареты и пепельницу Паркконен перебрался к ней на диван. Просто сел рядом, будто за школьной партой. Приложившись к бутылке, он протянул её девушке. В его тёмном взгляде был вызов и ещё что-то, что она не могла распознать. Этого дерзкого взгляда она у него не помнила. Жидкий огонь был холодным. — Давай, я тебе кое-что объясню, раз пошла уже такая пьянка, — вздохнув, Йоонас чиркнул зажигалкой, затянулся предельно глубоко и медленно выдохнул дым, вытягивая губы трубочкой. На мгновение обернувшись к ней, он подмигнул и убрал всё ещё лежащий рядом голубой 5С. — К чёрту это, правда? Я его знаю, он будет упражняться в словоблудии ещё очень долго. Цену его словам теперь ты и сама знаешь, не так ли? — О да… — Снеж, он очень хороший парень. Если бы ему понадобилась моя почка, я дал бы — не задумался бы. Иногда мне кажется, что «бро» — это не просто слово. Это уже в кровь мне въелось, вместе с его рок-н-ролльным характером. Так вот… — затянувшись снова, Паркконен уронил пепел себе на джинсы. Благо, он был уже холодным. Луми поставила пепельницу ему на колено. Выдохнув дым в сторону, Йоонас обхватил её за шею свободной рукой, делая расстояние между ними минимальным, прижимаясь лбом к её виску. — Спасибо… Этот его характер всех нас толкает на подвиги. Мне и половины того, что я сегодня имею как гитарист «Санта Круз», не снилось никогда. Но Артту нужно больше, больше и больше. Он прёт, как локомотив. Он наглый, он амбициозный. И у него чутьё дикого зверя на многие вещи, будто он не родился в семействе Куосманенов с золотой ложкой в жопе. И, поверь мне… Просто поверь мне, Луми, ему меньше всего нужна вторая Пинья. Хотя, признаться, лёгкая стервозность его бодрит. — Говори, Йонни. — Онни и Йонни. Милота какая… — докурив, Паркконен запил глотком в полтора шота и просто поднёс горлышко к её губам, стараясь быть аккуратнее. — Ничего так микстура? Так вот… Ему нужно, чтобы его любили. На грани истерики, когда сегодня всё хорошо, а завтра — кто-то вскрываться побежит. Покоя рядом с ним просто не образуется. Слишком высокий вольтаж. Ты же всегда это знала. И ты умеешь так, иначе я не стал бы… — Что ты не стал бы? — Беречь твои нервы. Ты сегодня похожа на бомбу с ручным детонатором. И у меня уже совершенно окостенела ладонь. Слышала, у Реклессов песня есть про бомбу? — Слышала. Но… Йоонас рассмеялся и приложил горький от сигареты палец к её губам. — Послушай ещё раз. У тебя есть всё, чтобы он был счастлив. Правда. И он был счастлив, мне ли не знать… Его «больше заботы» — это вот то нытьё и болото, которое он прямо сейчас разводит в сообщениях. Да, он тебя недооценивает. Но не потому, что он плохой. Потому, что он несётся на первой космической скорости. И он вряд ли будет другим. Зато песни о том, как глубоко он задет, я могу тебе гарантировать всеми зубами моей головы. Даже если в это самое время он будет где-то между пьянством и блядством, делая вид, что он — рок-звезда. Он в чужих койках — прости, но ты же и сама знаешь об этом — оставался абсолютно твоим мальчиком, Луми… Такие дела, роува Йокела. — Не знаю, что и сказать, херра Паркконен… — По-моему, сейчас рванёт, да? Дождливое настроение или даже целый ураган… Прости меня, моя хорошая киса. Тогда послушай ещё. Если ты хочешь какой-то обычной, знакомой тебе по родительской семье заботы, ко-ко-ко или ещё чего-то в этом духе — ну его в баню, это всё. Просто беги, как и собиралась. Потому что… Луми, он уже привязался к тебе достаточно, чтобы запаниковать. А если… — ещё один долгий глоток, после которого Йоонас просто вдохнул запах её волос. — Если ты соберёшься убраться восвояси тогда, когда его привязанность к тебе достигнет терминальной стадии… — Тебе придётся меня придушить? — абсолютно серьёзно спросила Луми, глядя в его окончательно потемневшие, будто погасшие, глаза. Паркконен кивнул. — Прикинь? Этими вот руками, которыми я тебя сейчас обнимаю. Могу обещать только, что сделаю это нежно, — добавил он безо всякой улыбки. — А что будет, если я побегу сейчас? — отняв у него бутылку, Луми приложилась и попыталась немного отодвинуться, но вместо этого он только усилил захват. Она чувствовала, как ледяной вихрь мурашек пробежал вдоль позвоночника, когда он выдохнул прямо ей в ухо. — Ты точно хочешь ответ на этот вопрос, Снеж? Честный и откровенный? — Ты же мой друг, Антти Йоонас. Скажи, как есть. — Если ты побежишь сейчас, я, скорее всего, составлю тебе компанию, — ответил он громким шёпотом. — Но ты ведь даже не собираешься… Правда? — Я люблю его. Даже если мой пьяный друг в большей степени красивый и в достаточной степени заботливый мужчина, чем просто друг. Йоонас поцеловал её в висок — коротко и влажно, и она не успела понять, чего в этом жесте было больше: его собственных эмоций или простого дружеского одобрения. — Видишь, как оно… Дай ему шанс. Авансом. Я подучу его, чтобы он тоже был. В достаточной степени. И будь умницей, моя пьяная подружка. Бери. Читай. Ответь ему что-то — не хочешь бога ради, хотя бы ради меня. Взяв айфон, Луми задумчиво посмотрела на него, будто держала в руке камень. И снова отложила его подальше. — Дай мне минуту, Йоонас… Откинувшись на спинку дивана, он посмотрел на Луми из-под полуопущенных ресниц. Улыбка теплилась в самых уголках его губ. — Мои минуты — твои минуты, Луми. Взяв его расслабленно лежавшую рядом ладонь обеими руками, она сжала его пальцы, чувствуя ответное пожатие. — Я не знаю, замечаешь ли ты… Но я всегда благодарна тебе за то, что ты рядом. — Ох, Леди Гвиневра… Король Артур говорит ровно то же самое. Назовёте своего сына в честь меня. Лан-се-лот, — фыркнув, он рассмеялся. — Нет, я ценю. Замечаю. Но иногда мне трудно быть хорошим. Таким… Хорошим-хорошим рыцарем Круглого стола. Иногда я сам оказываюсь в страшной сказке, Леди. Вокруг меня — то болота, то леса, то золотые гобелены. И гоняются за мной то драконы, то ведьмы с волосатыми бородавками на носу. Иногда очень хочется дать Королю под зад — да так, чтобы латы загремели… Разграбить казну, отжать его белый Стратокастер, наделать дел… — Йоонас… — …и только светлый образ Королевы держит меня в узде. В этом месте моей печальной повести мне надлежит выразительно прихватить себя за пах, да. Но я далеко не Майкл Джексон. В общем, всё может очень печально закончиться, Леди Гвиневра. Но больше всего мне жаль вас. И Стратокастер, который окажется в Бодоме… — Пожалуйста! — Луми всё ещё держала его за руку, а он продолжал, становясь всё серьёзнее. — … А в Бодоме ему совершенно не место. — Иногда я не могу понять, когда ты перестал шутить. — Я уже перестал. День сегодня такой… Длинный и нешутейный совсем. Мы позавчера из тура вернулись, но мне кажется, что те весёлые деньки были вечность назад. Я что-то подзаебался, Луми. Ты верно заметила, что я уже основательно пьян. Спрашивай. И забудем об этом разговоре, во имя Короля. — Не знаю, как можно спросить тебя о чём-то, когда ты такой. Да я и не знаю, что спрашивать… Выпутав ладонь из её пальцев, Йоонас взял её руки в свои. От этого жеста у неё возникло стойкое дежавю: вспомнился тот день, когда Артту появился в её личной жизни, как лось в свете фар. — Я помогу тебе, киса моя. Я в абсолютном восторге от того, насколько ты влюблена в него. О. Мой. Грёбаный. Бог… И я рад за него. Я рад. Правда. Честно. Он заслуживает кого-то, кто будет любить его и на вдох, и на выдох. Просто потому, что этим он живёт. Я — другой. Мне достаточно гитары, чтобы быть счастливым. Я закрываю глаза — и мне всё равно, дома я, в клубе, в концерт-холле или на стадионе. Только я и моя гитара, Луми. Без остального я проживу. Артту — нет. — Почему ты один столько времени? — она осеклась, напоровшись на тот самый его незнакомый и дерзкий взгляд. — Ты же умный, красивый, талантливый… — Да, да, да… Луми, ты нащупала моё больное место. Скажи это ещё раз: «Умный, красивый, талантливый Йоонас». Это потрясающе звучит, да. Я один, потому что я один. Это моё нормальное состояние. Это изначальный я. Йоонас и его гитара. Я чувствую себя нормально, но мне и не надо, чтобы меня прямо распирало от чувств. Всё, что нужно, я способен контролировать правой или левой. По настроению. — Я говорю это не потому, что хочу тебя пристроить. Ты же знаешь, что подруг у меня нет. — И я даже знаю, почему их нет, детка. И ты знаешь. Давай, помолчим об этом. Просто посиди со мной… Я буду держать тебя за руку, а ты пристроишь светлую свою голову ко мне на плечо. Просто расслабь мозг, отключи вопросник и слушай, как я дышу. Это успокаивает. Луми послушно прижалась щекой к его плечу и закрыла глаза. Звук его дыхания был похож на шум прибоя, с рокотом прокатывающегося по замшелым валунам, когда волна тщетно цепляется за край берега и оставляет клочки пены по пути своего отступления. — С тобой всегда так спокойно, Йонни. — И поэтому ты сто лет вот так со мной не сидела. — Позволено ли мне тосковать по вам, сэр Ланселот? — Вам, моя Королева, позволено всё. Даже мой внутренний серый волк готов катать вас на спине совершенно безропотно. В отличие от меня, он нашему Королю на верность не присягал. И сейчас, когда ваши ресницы щекочут мне кожу, он радостно скулит где-то внутри. Хотя бы потому, что ресницы ваши сухие. Если уж вам охота тосковать, то тоскуйте по мне, в самом-то деле.  — Что мне делать, Йоонас? — Будь счастлива. Это просто, не так ли? Поверь мне, все те вопросы, которые он хочет задать сейчас, он проглотит, как только увидит тебя снова. И это не потому, что Анника промыла ему мозги. Просто… Потому что ты — это ты. — Я могу сделать что-то для тебя? — Будь счастлива, Луми. И держи меня иногда за руку, я же твой друг, правда? — Мой лучший друг, Паркконен. Всегда. Даже если у тебя кончится завод быть хорошим-хорошим рыцарем Круглого стола. И я буду любить твою музыку. И твой голос на бэк-вокале. И как ты закрываешь глаза, чтобы остаться наедине с мелодией и ощущением струн под пальцами… — И откуда ты только знаешь это всё, Снеж? Хотя, погоди… Я сам, — приложив её ладонь к своей груди, он улыбался, хотя и наверняка знал, что она не видит этого. — Всякий раз, засыпая, ты оказываешься здесь. Или это когда я засыпаю? — Йоонас… — «Почему ты такой груууустный, Йоонас? — Да так, снежинка в сердце попала». Класс, правда? Там чертовски тесно, думается мне. В сердце у меня… Наверное, стоит проверить теорию и лечь спать. Тем более что микстура начинает выветриваться и, прямо, повторить хочется, — резко выпрямившись, он смотрел на неё, и казался девушке практически трезвым и даже немножечко злым. — Облегчи мою совесть, я тебя умоляю… Хочешь — пошли его к чёрту, хочешь — назначь ему встречу. Другом твоим я от этого быть не перестану. — Уверен? — зачем-то уточнила она. Склонив голову набок, он усмехнулся. А потом поманил её пальцем, приглашая склонить слух. И, через долгое, снова заполненное шумом дыхания мгновение, щекотно выдохнул ей в ухо: «Детка, детка… Я весь твой. Никто никогда не сравнится с тобой». — Но мы забудем об этом, во имя нашего Короля, — добавил он, вставая и протягивая ей телефон. «Сегодня тишина — самый страшный звук, Луми» «Луми, пожалуйста» «Снежинка…» Судя по подпрыгивающим в углу дисплея точкам, прямо сейчас Куосманен снова что-то писал. «Я не знаю, как мне быть, Артту. Что делать — тоже не знаю. Я просто тебя люблю. Очень. Доживи до завтра, пожалуйста. И я тоже — просто доживу до завтра» Беспокойное троеточие на мгновение исчезло, но почти сразу же запульсировало с новой силой. Луми зажмурилась. «Это важнее всего, малышка. Спокойной ночи, где бы ты ни была. Приснись мне, я очень соскучился… » — Выпьем ещё? — иронично поинтересовался Йоонас, глядя на её просветлевшее лицо. Подняв на него взгляд, Луми Йокела, скорее, почувствовала его внутреннего волка. Его глаза были завязаны, но он явно готовился прыгнуть. Луми кивнула. *** Анника понятия не имела, за что любит эту нефантастическую четвёрку: когда-то все они, по сути, её ровесники, были просто мальчиками-из-подвальчика, играющими драйвовые, но вторичные песенки на импровизированных концертах в клубах, принадлежащих приятелям их старших товарищей. За пиво. А потом их щедро окатило из Рога изобилия — и в их жизни появились популярность, лейбл, гастроли и даже импровизированная студия звукозаписи. Прямо в квартире у Паркконена, который теперь гордо именовался ещё и продюсером/саунд-инженером. Она пустила их в своё сердце. Она позволила им звонить в любое время и приходить в любых состояниях. Они все, как один, звали её «мать», имея собственных матерей. И доверяя ей свои мальчишеские пока ещё секреты. Она придумывала для них фотосессии, а они подписывали под это дело Ларса или Вилле, послушно позволяя ей малевать на их лицах звериные морды. Прямо сейчас она смотрела на Артту — пушистого, словно одуванчик, в этих его пересушенных сотней окрашиваний ангельских кудряшках, — и её сердце буквально разрывалось. И вовсе не потому, что взглядом опытного стилиста она сто раз прикидывала цвет, в который стоило бы затонировать эту его легкомысленную паклю. Её кексик запутался. И чем больше он бился в этом своём ментальном силке, тем больнее ему становилось. Она понятия не имела, что именно этот обиженный на собственную же дурацкую выходку парень написал в комментариях, и Йоонас уже прислал своё разоблачение. Но она, — как и все они сегодня, не сговариваясь, — оттягивала момент истины, чтобы дать себе шанс просто быть добрее. И чтобы дать ему пережить аффект в полной мере. Если что его и извиняло, так это аффект. Вот он сидит, раздувая ноздри, сминая пухлые губы в ниточку и не издавая ни звука. Почти не дышит. Ему некуда деть руки, хотя его смарт лежит прямо перед ним на подлокотнике кресла: Артту смотрит на него, не мигая. Дисплей давно погас, но Анника была уверена, что в памяти Куосманена чётко отпечатана та самая картинка, которая вошла ему под кожу пять минут назад. Он просил. Он получил по заслугам. Но как же его жаль… Ей хотелось обнять его, успокоить его. Помочь ему выговориться, хотя это куда сложнее, чем сунуть пьяному два пальца в рот, вызывая неукротимый поток желчи. Но она просто смотрела, давая ему время. Время на аффект. Чтобы его слишком уж творческое нутро могло впитать этот яд без остатка. Как знать, может, спустя несколько дней или месяцев, эта боль процветёт исписанными тетрадными листами и гитарными риффами? Вот он постукивает носками ботинок друг о друга, будто ожидая чего-то — звонка, сообщения, реакции… Чего угодно, только бы поскорее. Но не происходит решительно ничего, потому он закрывает глаза, роняя затылок на подголовник кресла, в котором сидел не единожды. — Чтоб я сдох, мать… — говорит он тихо, но отчётливо. И от этой его больной интонации её ирония улетучивается. — Плохо тебе? — осторожно поинтересовалась Анника, вооружаясь телефоном. Кажется, самое время понять, чего же он натворил, если даже самый верный вассал этого воображаемого Короля готов бросить ему вызов. — Совсем? — Край, Анника… Я сперва делаю, потом думаю. И потом делаю ещё хуже, потому что… Потому что, не знаю, почему. У меня нет ответов, только вопросы. Залюбовавшись на Мамину радость (по этому имени у неё чаще пинговался Паркконен) и ещё немного — на яркие волосы Луми, она решилась-таки прочесть. «@archiecruxx Не скучаете там без меня, друзяшки? :) @lumi_jo I take care, sweetie <3 Hang yourself to velvet rope, please» Жалость к нему скукожилась, подобно шагреневой коже. И если бы он видел Аннику прямо сейчас — эти её синие-синие глаза, — он понял бы, что дело совсем дрянь. — Ну, ты и гад, Артту… — выдохнула она, чувствуя, как сжимается горло. — Ты ёбу дался, такое писать?! — Не буду с тобой спорить. И оправдываться не буду… Всё так и есть. Я заранее согласен с твоим приговором и готов на Бодом поехать. Алекси позвонить? — У меня просто слов нет. И руки о тебя марать совершенно не хочется, если честно. Даже в компании Лайхо. — Отлично, — сухо прокомментировал Куосманен, не открывая глаз. — Давай, гони меня в шею, мать. Будешь со всех сторон права. — Ты, на секундочку, не подумал, что… Один Великий, с кем я говорю о «подумать»?! Ты чирикал мне тут, как кенор-переросток, что любишь её, что повёл себя хуже дебила, и что сам не знаешь, как этот слоёный пирог с говном теперь съесть. И что в итоге? Что это за неебаться вишенка на торте?! Твоё «сдохнуть» против «её»? Уже представил заголовки вечёрки и тащишься, как недоделанный Ромео? — Даже не начинал… — Мне хочется тебя ударить. Больно. — Валяй. У тебя дивный шанс опередить Паркконена, он явно тоже на это нацелился. Повинуясь собственной ярости, всякий раз норовящей превратить её из девушки в берсерка, Анника подошла к нему, всё так же безучастно расплывающемуся в кресле. Взяв его за горло, она сжала пальцы, чувствуя в ладони жёсткий край кадыка. Артту открыл глаза и смотрел на неё, не сопротивляясь. — Ещё бы я боялся… У тебя дивное понимание того, как надо в шею гнать, — сказал он с усилием, вибрируя под её рукой, будто диковинный музыкальный инструмент. — А ты бойся, Артту. Бойся. Потому что я могу сделать так, что жизнь твоя действительно будет скучной. И трахать ты будешь одних каракатиц. Ну, или волынку — как тот осьминог из анекдота. — Ты слишком любишь меня, чтобы твои проклятия сработали. — А ты заебал пользоваться чужой любовью к тебе. Отдача замучает. — Ну, так вырви мне горло — и дело с концом… У тебя получится. — Знаешь, почему нет? — Анника перехватилась выше, зажимая основание челюсти, чуть придавливая твёрдые уголки вниз. — Потому что ты сам умеешь сделать себе больно. Очень больно. Намного больнее, чем моя слабая рука или мои пёстрые доводы. Ты глупость сделал. И чёрт с тобой, потому что ты, хотя бы, понимаешь, что это глупость. И глупость непростительная. — Хочешь знать, о чём я думаю?! Представлял ли я её мёртвой?! Хотел ли я этого?! — Вообще нет. Ты не хотел, зайчик. Не хотел, конечно же. Ты даже не подумал о том, что это возможно. Ты наверняка казался себе саркастичным героем, остроумно ввернувшим строчку из песни в камент на всеобщее обозрение. Ты думал о себе, а не о рыдающей девочке в твоей долбанной квартире! — Я уже это сделал. Дальше что?! — Они тебя спровоцировали, конечно. Но это ли твоё истинное лицо, кексик? Если да, то лучше бы Луми бежать от тебя со всех ног. Кстати, ты никогда не думал, что мог бы и сам сфотографировать что-то такое? Чтобы твои бляди умирали от зависти… — У меня нет бомжсвитера, увы. И привычки думать — тоже. — Теперь у тебя нет ещё и девушки, которая тобой слишком, по твоему мнению, дорожила, — отпустив его, Анника убрала руки за спину, чтобы не вцепиться снова. — Надеюсь, ты доволен тем, как всё разрулилось? — НЕТ! — рявкнул Артту, потирая ставшее свободным горло. — Покричи, покричи… Может, дури в тебе станет поменьше. Сев на своё место, она снова открыла фотографию, наделавшую столько шума. На этот раз — в приложении. Чтобы посмотреть, что пишет народ, и немного отвлечься от собственной клокочущей внутри ярости. Отписались не только Митя и Тапани: даже Маша заглянула на огонёк, сказав, что очень крутой ракурс и вообще дружба между мальчиками и девочками — это прекрасно. — В тусовке все умеют читать хэштеги, кроме тебя, идиота. — Ты всерьёз думаешь, что я слепой? — Я сказала слепой? По-моему, я назвала тебя идиотом. Потерявшим душевное равновесие на фоне многодневной пьянки и собственной неукротимой паранойи. Артту, Артту… А Луми крутая. Мне нравится. — Нравится — женись, — парировал Куосманен. Анника просто отложила телефон и уставилась на него немигающим взглядом. — Ну, что? — поинтересовался он, но она будто перешла в режим этакого ментального сверла, впиваясь в него, казалось, всеми колючками своего неукротимого сарказма, но не говоря ни слова. — Мать, ну… Перестань, а? Под этим взглядом ему хотелось встать и уйти, хотя прямо сейчас, по-хорошему, идти ему было некуда. Но Анника смотрела и смотрела, норовя просмотреть его насквозь, и только тогда успокоиться. — Бог мой, да лучше бы ты кричала… Называй меня, как хочешь, только говори уже! Хватит с меня того, что Луми не отвечает… Глотнув вискаря, Анника улыбнулась, но улыбка эта ничего хорошего не предвещала. Впрочем, сегодня Артту уже не ждал добрых предзнаменований. — Тогда сиди и слушай. Ты отбиваешься так, будто во всём этом виноват кто-то, кроме тебя. У девочки такие ноги, что грех не показать… А у тебя жопа отяжелела настолько, что не грех и побегать. Помолчи, Артту. Тишину послушай, ну. — Я ненавижу, когда мне не отвечают… — признался он, и Анника чувствовала, как поверх ярости её кроет первобытная материнская нежность к этому утырку. — А ты написал? — Написал… И я ещё напишу, только она не ответит. — И правильно сделает! — отставив виски, роува Меримаа приложилась к коле, чувствуя, что от шипучки пить хочется только больше. Но как большая поклонница Poets of the Fall, она выбирала этот чуть приторный коричный вкус, даже садясь на паром до Стокгольма. Такова была традиция. — Поставь себя на её место, пирожочек, если тебе не слабо. Представь, что ты ждёшь её дома. Ты не видел её пять недель… — Я, прикинь, и так не видел её пять недель, — буркнул Артту, но Анника только махнула рукой. — Стихни, сделай милость? Ты не видел её пять недель, и вот сегодня она должна вернуться. Где там живёт её папашка? В Йювяскюля? Ну, не важно… И у тебя всё готово, ты даже сгонял в ИКЕА за новым постельным бельём. И даже одеяла заправил в пододеяльники, чего прежде с тобой никогда не случалось. Ты ёрзаешь, потому что она вот-вот позвонит, чтобы сказать, к какому автобусу ты должен будешь подскочить, чтобы отнять у неё чемодан и всё такое. А она не звонит. И твои звонки сбрасывает. — Охуеть, ты придумала… — Ты несёшься в Камппи, но её там нет. И ты бегаешь, как сраная болонка, от автобуса к автобусу, не понимая, чего в тебе больше — злости или тревоги. И розы в твоём букете смотрятся уже не то, чтобы уместными. И времени уже много. И когда ты будешь нервно курить, наворачивая круги неподалёку, она пришлёт тебе смс. «Милый, не звони мне больше. У нас с тобой, походу, всё». Я бы посмотрела, как окурок выпадет у тебя изо рта, Артту. Спорю на что угодно, это было бы больно. — Если ты слушала меня, я пытался сказать, что свалил именно потому, что боялся оказаться на её месте. В беспросветной тоске и с горьким окурком во рту. Когда не знаешь, что хуже — быть брошенным или потерять возможность быть с ней. — Лучше от этой возможности добровольно отказаться тогда, когда она и не думала тебя бросать? Чтобы посмотреть, как будет больно ей? — Да не собирался я смотреть! Она забыла бы об этом, так же быстро — глаза бы я ей не мозолил. И всё! Цветы надо рвать, пока они похожи на цветы, а не на гербарий! — Ты дурак, Артту… Но ты же любишь её. — Не знаю, — огрызнулся он, пряча лицо в ладони и шумно выдыхая. — Хотел бы я сказать, что нет. — Ладно, ты не хотел второй раз грызть себе лапу в знакомом капкане. Хотя, я бы их не сравнивала… Ладно. Но зачем ты… Как ты додумался до прямых цитат из собственных песен на всеобщем обозрении? — Ты про камент, что ли? Это эмоции. Она не такая нежная фиалка, чтобы идти и вешаться, в самом деле! — Уверен? На все сто? А если бы она была не у Джонни? — Не уверен, Анника. А если бы она была не у Джонни, этого пиздеца вообще не случилось бы. — То есть, во всём виноват Джонни, так? — Не без этого, — уклончиво ответил Куосманен. — Но мы с ним ещё эту тему перетрём… — А смысл, Артту? Ты же бросил её. Проехали. Она уже не твоя девушка, и может фотографироваться в чьих угодно свитерах. По-дружески или не очень — не твоё теперь дело. Так что, написывай — не написывай, а она вряд ли тебе ответит. Я бы, на её месте, нашла, чем заняться в обществе Паркконена. Даже если из чисто спортивного интереса. Чтобы тебе соли на хвост насыпать. И, заметь, они выбрали самую лайтовую форму, чтобы тебя подраконить. А то, как ты лихо повёлся, говорит только о том, что ты ой, как себя переоцениваешь. — В каком это смысле?! — В таком, что ты нихуяшечки её не бросил. Обидел — да. Унизил — тоже да. Но по-прежнему считаешь, что она — твоя. И что бы ты ни написал, блядства твоего это не извиняет. Вот уж не знаю, как можно верить твоим словам после всего, что ты обычно вытворяешь… Анника знала, что делает. Хотя злить его, ударяя раз за разом в слабое место, казалось ей лёгкой степенью кощунства. С каждой её репликой Артту становился всё мрачнее: каждые полминуты он проверял свой смарт на предмет обновлений, но тишина на том конце этой виртуальной коммуникации никак не делала его увереннее в правильности поступка. — Как думаешь, что она сейчас делает? — Я не хочу об этом думать! — Почему? Ты же взял себя в руки, отбежал на безопасное расстояние… Что тебя больше задевает? Идея о том, что они кувыркаются прямо на диване в гостиной — и обоим нет дела до тебя? Или, может, картинка того, как она не может успокоиться, потому что вспоминает и плачет, плачет и вспоминает? А, Куосманен? Кого тебе жальче? Её? Или, может, себя? — У меня кончились сигареты… — сообщил он упавшим голосом. Анника только пожала плечами. — Не конец света. Бери мои, — она бросила ему бело-золотистую пачку мальборо, целясь в пах, хохмы ради. Но Артту поймал её на лету. — Только ты можешь курить те же сигареты, что и Хессу Макс, мать. — Спасибо за комплимент, но я всё ещё не слышу ответа на свой вопрос, кексик. — Себя, — признался он. — Мне всегда жальче себя, разве ты не знаешь? Только, если я начинаю думать, что она мучится, меня разрывает. Да, ты можешь думать, что я влюблён только на словах. Конечно… Но Луми… — Артту вздохнул и прикурил сигарету. — Луми и так поверила мне не сразу. И не в букетах или конфетах дело. Что она меня любит, было понятно с первого поцелуя. Но откуда тебе знать? — Ну, ты же знаешь, что моя любимая фамилия — Парвиайнен, правда? — Я даже знаю, что дело не в «Энсиферум», да. — Вот и я знаю чутка побольше, чем ты себе думаешь. Но ты продолжай, продолжай… — Мне нечего сказать, Анника. У меня была стройная такая теория в голове, хотя я всё это, наверняка, спьяну сочинил… В наших отношениях я был тем дебилом, который придумывает, как назвать детей. Походу, это делает меня ещё большим мудаком, правда? — Истина, пирожочек. И как же? — поинтересовалась она с плохо скрываемой иронией. — Антти Лянси и Орвокки. Не спрашивай, почему именно так, ладно? — Ладно, ты и без того не очень-то складно излагаешь… — И всё моё неоднократно тобой упоминаемое блядство — тоже из-за того, что я влип по уши. Я каждый раз пытался спрыгнуть. Каждый ёбаный раз… — затянувшись, он выпустил дым через ноздри. Анника невольно залюбовалась его лицом сейчас, когда он никого не изображал, погружаясь в очередной сеанс переживаний. Проговаривая свой страх. Артту умел быть красивым не для фото. Но прямо сейчас ей хотелось фотографировать его. Вместо этого, она просто пыталась сохранить в памяти это выражение его лица. Почти незнакомое и пугающе настоящее. — Я думал отвязаться от неё, но ничего не вышло. Думаешь, мы не ссорились из-за этого? Ссорились. А потом мирились. И я всегда просил прощения, Анника. Всегда, хотя каждый раз мне казалось, что она устала меня прощать. Знаешь, как она сказала, когда я только попытался замутить с ней? — Боюсь предположить, говори уж сам. — «Ты проблемный, Артту». Это самый правильный диагноз за всю историю моих отношений с кем-либо, Анника. — Снимаю шляпу. Ты должен был нас познакомить и давно. — Перед тем, как уехать в этот долбанный тур с Олли и компанией, я почти насильно перевёз её к себе. Зачем? Чтобы вернуться к ней. Чтобы она ждала меня там. Да-да, почти так, как ты только что живописала… Чтобы открыть дверь своим ключом среди ночи, бросить сумку в дальний угол прихожей и обнять её, когда она спит. И тереться о её руки своей небритой счастливой мордой. Не веришь мне — тебе этот сценарий Паркконен подтвердит. Я его задолбал своими откровениями в общем турбасе. Она любила меня, Анника. Но верила мне ещё меньше, чем я — себе. Она ждала от меня чего-то такого со старта, потому она, в некотором смысле, оказалась готова к тому, что произошло. — Ты, конечно, мудак… Но мне очень тебя жаль. — Обними меня, мать. Она молчит уже целую вечность, и мне тошно от себя самого, правда. Луми Йокела любила меня… — затушив окурок, Артту улыбнулся, будто проглатывая свои собственные горькие доводы. — В отличие от Пиньи, заметь! — воткнув последнюю шпильку в его кровоточащее саможалением сердце, Анника сменила гнев на милость и принесла своему кексику ещё немного выпить. И обнимашек. — Да хер с ней, с Пиньей… — уткнувшись в её глухо зашторенную очередной густо-синей рубашкой грудь, Артту замолчал, позволяя Аннике приглаживать его свежевымытые светлые волосы. Он уже не был ни в чём уверен. Хотя… Ему совершенно точно хотелось оказаться в том дне, где он решил, что пора со всей этой любовной лирикой заканчивать. — Хер с ней, кексик. Ты говори, говори… — Третий день напиваюсь в лоскуты, и третий день понимаю, что не могу без неё. Понимаю, что я дебил редкий… И что прямо сейчас мне совсем другие обнимашки нужны. Но спасибо, что ты рядом, мать. Луми, Луми… Она ни во что не вмешивалась, но она была внутри моей головы, Анника. «Хочешь в бар? Онни, конечно иди. Только мужская компания? Окей, я посижу дома — мне всегда есть, чем заняться». Она любит рыбу и брокколи, но никогда не просила меня не есть чёртовы бургеры. Она целовала меня так, будто это — последний поцелуй в нашей истории. Даже после чесночного майонеза. — Какой ты всё ещё ребёнок, Артту… А тебе почти четверть века, — тихонько проговорила Анника Меримаа, разбирая его кудряшки. — И жестокость в тебе тоже детская… Мало тебя пороли дома. — Меня вообще не пороли… Она боялась меня потерять. Я боялся, что она уйдёт, как только я окончательно поверю в то, что она никуда уже не денется от меня. Мне не нужно было бегать за ней, стоять на цыпочках и казаться лучше, чем я есть. Как только я начинал звездить — она смеялась надо мной. Но все её попытки казаться строгой, гордой, немного заносчивой… Такие забавные. Стоило мне обнять её — она забывала об этом. А мне хотелось обнимать её всякий раз, когда она пыталась меня урезонить. — Кто-то говорил, что она не может заставить тебя взбодриться… — Ты этому кому-то веришь? Я — не очень. Не ты ли смеялась надо мной весь вечер сегодня? Я же не отрицал, что ты права, мать. Если бы я не хотел этого разговора, я бы сюда не припёрся. — Ты сам во всём виноват, дурачок. — Я сам во всём виноват, да. Но мне хотелось бы, чтобы она сказала мне, что я дурачок. И пусть решает, что делать со мной дальше. — Как ты себе это представляешь? — Живенько так представляю, мать… Приглашу её куда-нибудь, вывалю, вот, как перед тобой, все эти сентиментальные сопли с сахаром, а она плеснёт мне пиво в рожу. И будет права. И, как только она поставит пустой стакан на стол, я обниму её так, что кости захрустят. И никуда не отпущу, даже если она будет на весь город орать, что я идиот. И без разницы, куда именно мы поедем — к ней, ко мне, к чёрту на кулички… Я всё равно буду целовать её в такси — она не запомнит дорогу. И мне плевать, кто будет меня искать — Яни, Себастиан Бах или Господь Бог. Дня на три уйду на дно вместе с ней. И пусть решает, что ей со мной делать. Скажет, что нам надо расстаться — дам ей нож, пусть зарежет. — Звучит как приключение. Но станет ли Луми встречаться с тобой, пирожочек? — Если ты в очередной раз собираешься рассказать мне о неотразимости Йоонаса Прекрасного нашего Рыцаря Паркконена… Хорошо, если мне удастся завязать с ней диалог, и всё будет настолько плохо, я начну с конкретики. С ножа. Анника рассмеялась, притягивая его ближе и ничего не отвечая. Она прекрасно знала Йоонаса и была уверена: он способен на что угодно, кроме подлости. — Она никогда тебя даже вилкой не уколет, дурачок… — прошептала роува Меримаа одними губами то, во что действительно верила. Они просидели вот так почти час, за который Артту вывалил на свою не слишком-то подготовленную к подобным откровениям подругу массу слов, которые предназначались вовсе не ей. И в этом была ирония ситуации: Анника улыбалась, ныряя пальцами в его влажные волосы, и комментировала его высказывания шёпотом — она лучше него знала, что всё это он должен был сказать своей Луми — и много раньше, чем теперь, когда уже успел наделать непростительных глупостей. — Думаешь, уже слишком поздно пытаться всё вернуть? — спросил он без особой надежды в голосе, но Анника не думала ковырять его заново. — Думаю, что пытаться никогда не поздно. Даже если ты сделал ей больно… Ты же лучше всех знаешь, как сделать так, чтобы она улыбалась снова. — Она и без того не очень-то мне верила. Только бы простила на этот раз… — Но ты же умеешь быть убедительным, Артту. Его телефон чирикнул, и Куосманен выпутался из рук своей утешительницы, закусывая губу. — Вот сейчас и проверим моё везение, мать. «Я не знаю, как мне быть, Артту. Что делать — тоже не знаю. Я просто тебя люблю. Очень. Доживи до завтра, пожалуйста. И я тоже — просто доживу до завтра» Он проглотил это сообщение как шарик пломбира, чувствуя, что внутри всё холодеет, пробегая текст глазами снова и снова. В какое-то мгновение Артту даже показалось, что он уснул и вот-вот проснётся на плече у Анники или в турбасе. И даже сейчас он не знал, какой вариант был бы лучше. — Моя Луми… — проговорил он, принимаясь строчить ответ, пока иллюзия вновь обретённого счастья не истаяла окончательно. «Это важнее всего, малышка. Спокойной ночи, где бы ты ни была. Приснись мне, я очень соскучился… » — Вижу, с везением у тебя всё в порядке? — поинтересовалась Анника. Он только кивнул в ответ, поглаживая погасший дисплей айфона кончиками пальцев. — До утра подождёшь? — Ммм… Наверное. Не знаю. Хотел бы я уснуть — и чтобы уже было утро. Но я же не заслужил, правда? — Истинная правда, кексик. Потому, давай ты ещё немного накатишь, прежде, чем я, так и быть, отволоку тебя в твою холостяцкую берлогу. Ну, если ты не сможешь добраться сам. Куосманен согласился, принимая из её рук стакан с виски. И ослепительно улыбаясь. *** Йоонас понятия не имел, чем должен закончиться этот странный вечер. Прямо сейчас он видел перед собой явно уставшую от переживаний Луми, и картина эта разбивала ему сердце. Простит ли Гвиневра своего Короля? Пощадит ли чувства своего Рыцаря? Коньяк впервые не казался горьким, словно кто-то взял и выключил вкус. Так, янтарная жидкость, холодно болтающаяся в стакане… Он смотрел на девушку, всё так же неуютно обнимающую себя за плечи, и не знал, что должен сделать, чтобы всем было хорошо. Разве не за этим нужны друзья? — Опять ты ёрзаешь, Паркконен, — тихо сказала Луми со своего места. — Как там, в баре. Только теперь у тебя какие-то невысказанные мысли, а не страстное желание сбегать в уборную. — Вечер откровений, киса моя. А я просто пытаюсь усидеть на своём месте, не срываясь в пропасть. У меня дурацкая ситуация, скажу я тебе… Мне нужно выбрать между стеной огня или стеной льда, хотя в обоих случаях выбор не то чтобы радует. — И какая из них я? — Ты? — он задумался на мгновение. Потом сдул с лица упавшую непокорную прядь. — Ну, это же логично, нет? Снеж, подумай сама… — Понятно. Значит, я слишком холодная? — Не слишком. В самый раз. Иногда очень хочется согреть тебя, но я успешно борюсь с этим. — А Артту — слишком горячий? — Да, но мы с тобой понимаем это в разном… контексте, — Йоонас хотел бы, чтобы алкоголь в его стакане вернул себе волшебные свойства анестетика, чтобы от него вязало язык и грело в горле, но, увы… Магия дубовой бочки и спирта сегодня была бессильна против его внутреннего отчаянного напряжения. — В моём понимании он слишком часто жжёт напалмом, у него постоянно всё пригорает и взрывается, он чёртов Овен, в конце-концов. Он порет горячку и любит погорячее. А тебе он просто кажется чертовски привлекательным, не так ли? — Не знаю, Йоонас. Он почти идеальный. Но мы с ним ни по одному гороскопу не сходимся. Я же Скорпион. — Да в пизду этот зодиак, как Водолей тебе говорю! Сходятся те, кто прилагает к этому усилия. Знаешь… — он облизал губы, пытаясь удержать вкус, но тут же потянулся к стакану, чтобы обновить. — Иногда это как вручную прикрутить гайку. И держать её пальцами. Возможно, на морозе. Просто, чтобы не сорвало. Дурацкое сравнение, не очень-то для тебя понятное. — Меткое, — отозвалась Луми. — Отец не захотел держать свои гайки. В итоге, стал воскресным, когда мне было пять, а брату — три. Не знаю, и знать не хочу, что он плёл матери, когда уходил. Может, то же самое, что и… Ну, ты понимаешь. У него нет новой семьи, он живёт для себя. А для меня живёт отчим, которого я всегда буду звать отцом. И к которому я обращаюсь, когда мне совсем туго. — Как бро, к слову? — Матти-то? Живёт хоккеем, это нормально для нашего города и его возраста. Мечтает в «Йокерит» попасть. — Он хороший парень. — Ага. Потому что не знает об этом эпике с нашим отцом. Для него отец — это Юхани, без вопросов. У нас с мамой всегда был такой вот идиотический секрет, да. А у Юхани всегда был свой собственный маленький мальчик. Ты не представляешь… — Луми поёжилась, и Йоонас понятия не имел, холодно ли ей на самом деле. — Он за нас был готов любого изничтожить. А папашке моему вообще фиолетово и на меня, и на сына-чемпиона. Как так? — Жизнь — дерьмо, — резюмировал Йоонас, прикладываясь, чувствуя, что чумеет от количества выпитого, но это отнюдь не приятное расслабление. — Но, местами — дерьмо поистине удивительное. Здорово, что у тебя такой отчим. Это редкость. — Мне везёт с чужими мужчинами, Йонни. И никогда — со своими. Драма. Выбрала бы тебя — ты бы, наверное, тоже стал мудаком меньше, чем за полгода. Собравшийся было закурить, Паркконен отложил сигарету, чувствуя, как пальцы становятся неуклюжими и влажными. — Не стал бы, — коротко парировал он, предпринимая новую попытку подышать дымом. Зажигалка вспыхнула с третьего чирка: все эти долгие мгновения Йоонасу казалось, что на его лице можно было прочесть всё, если не больше. — Я бы не стал. Детка, детка… Снежка, — уронив голос почти до хрипа, он улыбнулся навстречу её удивлённому взгляду. Она смотрела на него своими огромными глазищами, в которых не было привычного, клубно-бэкстейджного интереса. Был только вопрос и немного удивления. — Я так не умею, хотя мне положено такое уметь. Я зануда. Я ношу старый свитер просто потому, что он удобный. Я всё делаю искренне — играю, дружу, улыбаюсь и даже трахаюсь. У меня большое сердце. Огромное. Как два боксёрских кулака. И оно кровоточит ради тебя сегодня, Снеж… Какой из меня мудак, с таким-то раскладом? — Почему я люблю его, а не тебя? — спросила Луми, запуская тонкие пальцы в сиреневые волосы. Спросила задумчиво — ровно так же, как и смотрела на него минутой раньше. Затянувшись, Йонас попытался сморгнуть этот вопрос, но улыбка придворного дурачка с его лица категорически не сходила. — Почему солнце на востоке всходит? Почему после лета наступает осень эта ебучая, длиной в бесконечность? Почему снег белый? Потому что. Потому, мать твою, Луми, что. Есть вещи, которые нельзя изменить. Просто потому что. — Иногда… — она снова обхватила себя за плечи, и Паркконен чувствовал, как где-то внутри снова появилась тянущая, казалось, все жилы бесконечная пустота. — Мне хочется, чтобы солнце вставало на западе. — Бойся своих желаний. Особенно, если твоё солнце на западе должно встать только ради того, чтобы позлить Короля Артура. Ты же знаешь, что плата за такое может быть непомерно велика, — он взмахнул тлеющей сигаретой, роняя искры на стол. — От моей чести и достоинства остались одни воспоминания, сэр Ланселот. — Если бы только это… — И что же ещё? — Моя голова, Гвиневра, — сказал он грустно, но вполне серьёзно. — Моя голова. — На такие жертвы пойти я не готова. Иди сюда… Он не спрашивал, зачем. И даже не начинал надеяться на то, что его солнце хотя бы один раз взойдёт не там, где всегда. Он просто отставил выпивку, затушил сигарету и сел рядом с Луми, позволяя ей обнять его за пояс, прижимаясь щекой к его плечу. Щека была сухая — и это стоило всех переживаний этого долгого вечера. — Снеж… Не уходи никуда. Да, квартира, в которой ты бывала не раз, напротив. Но, чёрт-дьявол… Мне будет спокойнее, если ты останешься здесь. Можешь лечь в мою постель — я всё равно вряд ли буду ночевать дома. Даже если и так, то на диване хватит места для троих меня. — Дашь мне свою футболку? Как в какой-то там мелодраме… — Бери любую. У меня их полно. Мне не жалко. — Куда ты пойдёшь? — В бар. Чтобы дать тебе шанс заснуть первой без этой вот… дилеммы, — соврал он, не моргнув и глазом. — Чтобы моя голова оставалась при мне, как и твоя дружба. Я же сто лет назад зауважал тебя, знаешь, за что? — И за что? — За разборчивость. Ты уже тогда знала, кто тебе нужен. — Прости, ладно? — Давно простил, киса моя. Улыбайся чаще — и этот счёт будет оплачен. Тааак… — протянул он, склоняясь к её волосам и стараясь как можно незаметнее вдыхать знакомый запах, прошибающий слои его воспоминаний и впечатлений, обнажая ему самому неведомые слои до самого детства. — Схожу куда-то, где никто мне не друг. Поищу себя самого на дне стакана. — Не стоит отпускать тебя, правда? — Правда, но… Ты же не станешь меня удерживать? Не надо, Гвиневра… — он мягко сплёл их пальцы, надавливая и тут же отпуская. — Даже без повелительного тона и этих вот обеспокоенно нахмуренных бровей, ты всегда будешь моей Королевой. Утро будет намного круче вечера, клянусь бородой Мерлина и богомерзким заведением Юсси Вуори. «Я найду тебе твоего Артту, детка. Слишком я хорошо знаю, где его сейчас можно тёпленьким взять. И дай-то Бог, чтобы я вовремя вспомнил, что он виноват только в том, что не умеет выражать сильные чувства по-человечески», — думал Йоонас, надеясь, что не делает этого слишком громко. — Ты потрясающий друг, Паркконен. Слушаю тебя — и мне будто бы полегче. Хотя ты же ничего не обещал и почти не уговаривал меня. А мне уже не хочется уезжать из города. Не хочется прятаться. И почти не стыдно, что мы с тобой всех обманули. — О да… Мы сегодня стали сенсацией, Йокела. Как думаешь, это скоро забудется? «Мы всех обманули, точно. Все будут думать, что Артту получил по заслугам — как минимум, до завтра. Будут предполагать, располагать и чирикать об этом между собой. Обсуждать всё то, чего у меня не было. Не могло быть. Иначе я бы не ценил тебя настолько, Луми. Когда ты проснёшься, он уже будет здесь. И ему будет стыдно. И немного страшно, что всё, что он сам себе напридумывал — а он напридумывал, я-то знаю, — может оказаться правдой. И он будет медлить минут пять, прежде чем разбудит тебя поцелуем, Снежка». Этот мысленный диалог заставлял его улыбаться. Йоонас слушал дыхание девушки, собираясь с мыслями. Жалея о том, что он никогда не будет достаточно пьян, чтобы поступить неправильно — с собой, с ней и со своим лучшим другом, будь он неладен. Паркконен мог быть кем угодно: гитаристом, хорошим текстовиком и аранжировщиком, собутыльником и даже подельником — если дело касалось мелкого хулиганства. Мог пуститься во все тяжкие, не особо выбиваясь из студийного и житейского графика: даже Луми знала, что в такие моменты его выдавали только глаза. Мог закадрить или сам закадриться. Но не быть мудаком, нет. Хотя, признаться, ему частенько хотелось уметь то, что у Артту получалось проще, чем моргать. Его кожа покрывалась мурашками всякий раз, когда её касались холодные пальцы Луми. И всякий раз он думал, что нельзя быть мудаком, ставя на её место собственную сестру. Хотел бы он, чтобы она оказалась в такой ситуации? Сто раз нет! Но пусть бы рядом с ней всегда был кто-то, кто сможет утешить. Не подобрать сопли, нет. Просто послушать, сказать что-то веское и уложить спать, как в детстве. С молоком и печеньем, с поцелуем в лоб и плотно закрытой дверью — после. Нельзя, Йоонас. Нельзя. Забудь. — Сенсация — это очередное появление в эфире твоего свитера, Йонни. Меня там никто и не заметил… — она рассмеялась, выдыхая ему в грудь, пряча лицо и щекотно касаясь волосами. — Кому до этого есть дело? Ты же мой… — Маша. Пинья. Ларс! — оборвав её, Паркконен присвоил себе сырой кусок фразы, мысленно наслаждаясь звучанием. — Ларсу даже понравилось. Сотни лайков, дурочка! — Мне хорошо с тобой, — коротко призналась она. — Не знаю, зачем я это говорю, правда. Прости. Посиди вот так ещё немного, ладно? Йоонас… Он знал. Он понимал. Он был уверен в том, что стоит ему сейчас взять её за подбородок, заставляя смотреть в глаза — и поцелуй неизбежен. И что потом? От этих мыслей прошивало жаркими иглами даже теперь, когда алкогольная анестезия начала было действовать. Чувствуя, как возвращается знакомое, отдающее тянущей тяжестью в пах, напряжение, Паркконен чувствовал себя трезвым. И немножечко злым. — Опасно, Луми. Но я посижу, конечно же… — его голос казался незнакомым даже ему самому. Это был голос Серого Волка, впервые ступившего на лесную тропинку и заговорившего с Красной Шапочкой. «Только бы ты и дальше меня обнимала», — добавил он про себя, понимая, их обоих выносит на участок дороги с односторонним движением, потому единственный способ вернуться — вжарить двести. По встречной. Прямо сейчас. Но он медлил, позволяя себе залипать и колебаться. Позволяя ей говорить что-то, что слушать было почти невыносимо. Не потому, что она чирикала о дружбе. Их большой, почти вечной дружбе, длиной в тридцать шесть месяцев или около того — сейчас в их головах путалось почти одинаково, да и имеют ли значение цифры? Не потому, что Луми в очередной раз благодарила его за что-то. Нет. Потому, что она трогала его своими миниатюрными руками. Щекотно выдыхала по коже и почти что касалась губами его беззащитной груди. Йоонас знал, что из этого «ничего» можно запросто сделать «что-то». Знал, что он может вскружить эту светло-лиловую голову и заставить её забыть об Артту. Но тогда каждый день стал бы, словно последний. Потому что голова не равна сердцу, а глупое сердце Снегурочки принадлежало его вокалисту. Паркконен мог взять тело, но на кой-чёрт ему возвратно-поступательные без души? Ему было больно, но в этом остром ощущении было что-то важное, что ему хотелось прожить. Хотелось оставаться ей другом, не вмешивая в этот пряный коктейль запахов, звуков и эмоций своё личное, о котором он предпочитал говорить только в формате пьяных шуток на тему Камелота. Он ждал, пока коньяк сделает своё дело, перебарывая кофеин, позволяя Луми устроиться у него на плече и позабыть о футболке. Её макушка пахла шампунем и чем-то ещё, что выносило ему мозг, отчего желание втащить Артту при встрече было невыносимым. «Я заберу её у тебя, если ты не одумаешься». «Я заберу её — и она ещё спасибо мне скажет». Спустя долгих тридцать минут, Йоонас укладывал Луми в свою постель, стряхивая с себя тяжесть её тела с видимым сожалением. Не удержавшись, он устроился рядом на несколько минут, позволяя ей совершенно по-детски взять его пальцами за передние прядки волос. Сонные, огромные глаза. Ни тени улыбки. — С тобой всё будет в порядке, сэр Ланселот? — Не знаю, — сказал он правду, немного помедлив. — Пожелай мне удачи, Гвен. Пристав на локте, Йокела посмотрела на него из-под стремительно тяжелеющих век. Впервые за все помянутые месяцы, Паркконен не отодвинулся ни на микрон, чувствуя, как от напряжения внутри немеют кончики пальцев… Луми не очень-то могла припомнить это выражение тёмных внимательных глаз напротив. Йоонас был датым, чуть улыбался, но оставался при этом ужасно сосредоточенным: казалось, он хочет сказать о чём-то, но одёргивает сам себя. И эта складка между его бровей… Таким иногда возвращался с тренировки её брат: садился на весь вечер у телевизора, врубал Дудсонов и односложно отвечал на все её вопросы, пока она не хватала его за плечи, чтобы завалить на диван и устроить ему сеанс щекотки. Только после этого Матти снова становился собой, рассказывая о своих дневных приключениях, вроде: «Сводил Леену в кино, а она всё равно весь вечер трещала о Свене. Что только у вас у баб в голове?». — Не знаю, о чём ты думаешь, Йонни. Но удачи тебе, — сказала Луми, коротким поцелуем касаясь завитка улыбки в уголке его рта. Ему хотелось… Но разве так поступают с друзьями? Чувствуя сладость её ровного дыхания, он едва удержался, балансируя на краю собственной дружбы. Дождавшись, пока Луми Йокела послушно закроет глаза и скользнёт на зыбкую почву сна, Йоонас натянул куртку и захлопнул за собой дверь. Выйдя на улицу, Паркконен понимал, что ему крайне неуютно даже просто ноги переставлять. В бар, действительно? Да чёрта с два! Есть проблема, требующая безотлагательного решения. «Я заберу её у тебя, если ты не одумаешься. Я заберу её — и она ещё спасибо мне скажет», — крутил он в своей голове, словно мантру. *** Дверь в салон открылась с ноги — и дверной колокольчик только жалобно тренькнул, захлёбываясь тревогой. Анника обернулась от неожиданности, но тут же просияла в улыбке. — Аааа, вот и Мамина Гордость! — прокомментировала она, тут же оставляя Артту и направляясь к новому гостю. — Один, видеть не могу твои жжёные концы, Йоонас! Паркконен посмотрел на неё, чуть склонив голову. Заметив, что он тоже изрядно дат, Анника мгновенно убрала руки, готовые для объятий, за спину. — Привет, бро, — сухо прокомментировал появление друга Артту. — И перестань раздувать ноздри, тебе не идёт. Мы всё уже выяснили, всё хорошо. — Правда? — Йоонас наморщил лоб и тут же стал казаться совсем пьяным и абсолютно безобидным. — Как мило… А я и не знал, братуль. Думал, ты тут обижаешься на всех, водку пьянствуешь. А у тебя, оказывается, всё хорошо! Встав со своего места, Куосманен потянулся и вальяжно прошествовал навстречу своему чуть ссутулившемуся гитаристу. — Успокойся, сэр Ланселот. В королевстве всё под… Выпрямившись, Йоонас встретил его коротким апперкотом, умышленно обойдя классическую цель — подбородок — и бросив основное усилие на нос противника. Расстояние между ними было изрядным, и сломать не получилось бы, при всём желании. Да и желания ломать не было. Просто хотелось крови. -… твою мать, а… — выдохнул Артту, перехватывая ладонью брызнувший во все стороны, наливающийся болью нос, надеясь, что пирсинг остался на месте. Часть крови попала в носоглотку и прокладывала путь в желудок, оставляя премерзкое послевкусие. — Ты ебанулся, что ли?! Поцеловав чуть саднящие костяшки своих пальцев, Паркконен ухмыльнулся. И тут же обнял Куосманена, устраиваясь подбородком к нему на плечо. — Это ты ебанулся, Король. Но мы это исправим. Анника наблюдала за этой мизансценой молча, не комментируя и не вмешиваясь, хотя тысяча слов и сравнений крутились в её голове. Она была готова помочь Кексику умыться, едва у него появится такая потребность, а пока что просто смотрела во все глаза на эту странную парочку, чуть шатающуюся в клинче посреди её салона. — Ты только что втащил мне, Паркконен! — не долго думая, Куосманен приложил друга по рёбрам, но это было зря: тугая кожа куртки погасила весь запал этого неуклюжего ответного приветствия. — Я мечтал об этом с самого раннего вечера, если честно, — Йоонас вернул ему любезность, чуть сильнее сжимая локоть, которым обхватывал шею Артту. — И имею сильное желание повторить, если ты не угомонишься. — Мы можем выйти… — просипел вокалист, явно не собираясь успокаиваться. — Ты же ляжешь, Блонди. — Какого хуя тебе нужно? — Успокоиться хочу. Не на шутку завёлся… — Отпусти меня! — Отпусти его, — не выдержала Анника. — Йоонас… — Мать, ну ты-то понимаешь, что ему надо было втащить? — Понимаю, и ты уже сделал это. Пускай приведёт себя в порядок. И дай, наконец, я обниму тебя, несмотря на этот уродский хэйрстайл… Отпихнув от себя Артту, Паркконен тут же уклонился от встречной попытки приложить его по лицу. — Иди, умойся, кровохлёбка! Сегодня его не успокаивала даже Анника, ласково приглаживающая его кудрявые волосы: Йоонас сверлил взглядом своего вокалиста, даже когда он проследовал в глубь помещения, склоняясь над раковиной. — Ты заслужил не меньше за свои фотофокусы, если честно, — огрызнулся тот под плеск воды. — Ёба… Я похож на Пятачка. Я, бля, брат Ханнеса теперь! Какого хрена мне делать с этим уёбством посреди лица?! — Приложи холодное, — машинально посоветовала роува Меримаа. — Забей, к утру само сойдёт. Если, конечно, пару роскошных фонарей не задует, как вариант, — отозвался Йоонас. — В следующий раз отвешивай свои живительные пиздюлины пониже моего подбородка, будь добр! — Не будет тебе никакого следующего раза. Я просто… — Йоонас потерял дыхание, и Аннике показалось, что он даже немного изменился в лице. — … Просто заберу её у тебя, понял? — Да ты точно погнал, бро. Мать, есть что холодное? — Ммм… Тушка форели в морозилке. Не спрашивай, зачем она мне здесь, — быстро нашлась Анника. — Пойдёт. Я возьму? Пока меня не разнесло окончательно… — Бери, только в полотенце заверни. — Нет, буду прямо в чешуе к еблу прикладывать, мать! Обернув синим, как большинство обиходных предметов в окружении Анники Меримаа, махровым полотенцем мёрзлую форель в вакууме, Артту вернулся. Как раз, чтобы увидеть, как Йоонас ловко изображает два шота — себе и Матери. — Жахнешь? — поинтересовался бывший бармен, не оборачиваясь. — Из твоих рук — хоть цианид. Наливай… Куосманен выдержал положенные для проформы пять минут с форелью поверх носа, потом ощупал переносицу на предмет повреждений. Неприятно, но не смертельно. Взяв свой шот в исполнении Паркконена, он действительно жахнул, тут же отставляя тару и упираясь в гитариста крайне неуютным взглядом. — Что? — уточнил Йоонас, понимая, что злости почти не осталось. Она вся ушла в удар. Оставалась только тоска, от которой где-то внутри было пусто. — А теперь повтори ещё раз, что ты там сказал. Кого и какого чёрта ты у меня заберёшь, дорогой мой дружище. Обоснуй мне, пожалуйста. Ещё час назад Паркконен был готов сказать ему всё и ещё чуть-чуть. Вывалить разом хренову тучу доводов в пользу того, что он родился мудаком и движется по пути мудака на крейсерской скорости. Но прямо сейчас он молча улыбался, глядя в голубые глаза напротив, медленно наливающиеся не злостью, но грустью. — Так что? — уточнил Артту дополнительно. — Вот прямо так и заберёшь? — Забрал бы, — спокойно сказал Йоонас. — Если бы она захотела. — Не хочет? — в голосе вокалиста было участие и совсем немного тревоги. Ровно настолько, чтобы у Паркконена скулы свело. — Я был бы не против, если бы она захотела. Хотя… Нет. Я был бы против. Двинул бы тебе в рожу, наверное. Но она не хочет, потому и я воздержусь. — Почему мне смешно тебя слушать, Артту? — Без понятия. Зато я точно знаю, почему ты говоришь, но не сделаешь. Ты её не любишь. — А ты? — спросил Йоонас, чувствуя, что даже этот его встречный вопрос идеально встаёт в теорию Куосманена. — Ты любишь, что ли? — Как умею, — отозвался тот. — Люблю, да. И это взаимно, насколько мне известно. Луми красивая девочка, и я прекрасно знаю, что ты не отказался бы. Пару раз не отказался бы. Но ты долго запрягаешь, дружочек. Слишком дохуя ты думаешь, Ланселот. И вся эта ебучая работа мысли твоей отражается на лице. Взгляд больного сенбернара, трещина поперёк лба — всё, Паркконен поплыл по волнам бесконечной своей памяти, перебирая варианты и просчитывая ходы. Она дружит с тобой. С тобой спокойно. Ты надёжный. И ты красивый, да. Чёрт, быть может… Да я не удивлюсь, если и она не отказалась бы с тобой пару раз. И у вас даже был шанс, но… — Артту фыркнул, с досадой глядя на пустой стакан и чувствуя на себе крайне заинтересованный взгляд превратившейся в слух Анники. — Ты, бля, мой друг. Мы все трое — друзья. Но она любит меня больше. Наверное, за это я могу простить рыдания в твою подмышку и все эти сегодняшние ваши фотосессии. — Охуеть теперь, ты ещё и прощаешь кого-то! Ты, Артту! — Паркконен треснул кулаком по столу, на котором сидел. — Вообще-то, если мы все — друзья, то мы немного обижены на тебя. Точнее, я в курсе, с кем дело имею. А она да… Она любит, ты прав. Только… что мне стоит разубедить её? Рассказать, какой ты эгоистичный мудак, например. Теперь улыбались оба. Анника, сжалившись, налила обоим. — Расскажи, ага. Твоё здоровье, проповедник. Запрокинув голову, Артту принял ещё. Йоонас не спешил с этим, понимая, что и без того выпил изрядно и в любой момент может поплыть окончательно. По волнам своей памяти, да. Посмотрев, как плещется в стекле янтарная жидкость, он усмехнулся. — Ну да, ты снова прав. Она любит тебя именно таким. — Нет-нет. Не так. Она не любит тебя именно потому, что ты — другой. Иногда ты такой правильный, что хочется засосать тебя прямо на сцене, Йоонас. Чтобы вывести тебя из этого стрёмного твоего равновесия. — Оно тебе надо? Я думаю и за тебя тоже… — огрызнулся Паркконен беззлобно. — Когда сидишь за микшером — отлично. Но не лезь туда, где тебе нет места. Хочешь забрать её у меня? Валяй. Но я не отдам. Попробуй, забери у меня руку или ногу — та же история. — Да ты поэт! — Если я скажу, что ты мог бы вырвать мне сердце с тем же успехом, твой внутренний эстет будет удовлетворён, Йоонас? Какая разница, что я скажу? Все эти красивые фразочки — они не для твоих ушей. — На моих ушах такая лапша не зависает, конечно.  — Тебе обидно, да. Потому что ты точно знаешь, как надо её любить. В какой момент поднести букет, когда купить конфеты, а когда брутально нажираться с ней под разговоры о жизни. И ты, скорее всего, прав — я же с этим не спорю. Не хуже меня ты сечёшь моменты, когда она становится мягкой, как масло — можно голыми руками брать. Это не какая-то там высшая математика, Йоонас. Это инстинкты: ты и я — просто мальчики, она — просто девочка. В этом смысле мы все — пугающе одинаково устроены. Скучно до зевотины. Тебе обидно, что я получаю всё нахрапом. Всё, что ты мог бы сделать красиво, я делаю так, как мне хочется. Господи Боже, да я жру на ходу! Но знал бы ты, умный мой дурачок, как мне вкусно со всех этих бургеров! Это — жизнь. Жизнь — это импровизация. Даже если майонез капает на твою футболку, в которой сегодня ты думал выйти на сцену. Тебе обидно, что ты не умеешь так. — Три ноль. В твою пользу, Куосманен. Удиви меня ещё чем-нибудь… Артту не бил, нет. Он вполне дружелюбно говорил то, что Йоонасу не очень-то хотелось слышать. Но они оба были в той кондиции, когда не соглашаться с очевидным было некомильфо. В них обоих было слишком много сыворотки правды с самой простой в мире формулой. А ещё — тёмной энергии взаимных недомолвок, которая давно требовала выхода. — Хочешь в нокаут? Окей. Ты её не любишь. В смысле, конечно же, ты относишься к Луми Йокела очень хорошо — она напоминает тебе сестрицу, а ещё она неглупая и у вас много всяких общих интересиков. Мне всё это известно. Да, ты трахнул бы её. И, может, я откушу себе язык, если вспомню на трезвую башку этот разговор, но ей даже понравилось бы. Я тоже неплохо знаю, с кем дело имею, правда? Но у вас ничего не получится, потому что… Потому что. Ей нравлюсь я. Она хочет быть со мной. Даже если она говорит, что устала, она хочет, чтобы я вернулся. Или хочет вернуться сама. Да, она имеет право обижаться на то, что я повёл себя как козёл. А я уже сто раз пожалел обо всём, включая свой комментарий — до твоего праведного гнева и попытки вправить мне мозг мануально. И мы договоримся, потому что любим друг друга. А ты просто её не любишь, иначе не попёрся бы сюда среди ночи. Остался бы с ней и никогда не подпустил бы близко мудака, вроде меня. — Ещё не вечер, — уклончиво заметил Йоонас, меняя выдох на крошечный глоток алкоголя. Прекрасно понимая, что этим не залить бушующее внутри пламя — только хуже сделать. — Но тебе нравится сама идея. Нравится твоя позиция жертвы, в которой ты ничего не должен решать. Да, я мудак! Я попытался сбежать от неё, не понимая, что от себя не убежишь. Но я всегда делаю что-то, пока ты просто сидишь и, бля, думаешь до бесконечности. Ты хочешь быть хорошим и для меня, и для неё, и для Господа нашего, но это не получится. Присунуть девушке, которая тебе нравится, и у которой случились непонятки на личном фронте — даже с заделом на возможные отношения, — это честнее, чем предлагать ей дурацкий розыгрыш. Ты же наверняка знал, что я ляпну что-то не слишком-то умное в своём аффекте. Как знал и то, что меня до костей пронимает… — Лайфхак мудацкого видения жизни потрясает меня масштабами… Знаешь, ты прав в каждом первом слове, но я не мог ожидать, что ты умеешь быть настолько жестоким. Четверть века, Артту. Взрослый мужик, а реагируешь как инфузория. И, признаться, я не был готов к тому, насколько она влюблена в тебя. Хочешь честно? Ты и сам не очень-то представляешь. — О, поверь мне… Она тоже. Но я всё расскажу. Таково моё мудацкое желание теперь. — Ты её не ценишь. Ни капельки. Это обиднее всего. — По мере возможности, я исправлю и это, не горюй. Считай, что начал ценить — как только увидел её в твоём свитере. Городская моль слагает о нём легенды, а тут запоздалый бенефис… Ты же знаешь, как правильно — и не делаешь. Вот, что обиднее всего, друг мой. Йоонас слушал его упражнения в остроумии вполуха, понимая, что именно досаждало ему всё это время. Йокела — красивая, но недоступная из-за своей тотальной погружённости в Артту, — была для него идеальным объектом. Он мог вступиться, ударить, оградить — сделать всё, что сделал бы на его месте любой нормальный мужчина. Но он не решался брать ответственность. Да, он спас её, быть может, заставив исчезнуть жестокие слова, которые могли бы изменить её жизнь даже слишком круто. Но он же и был первопричиной их появления. Забрать Луми? Миссия невыполнима. Гвиневра останется с Артуром, хочет она того или нет, просто потому, что такова логика легенды. Потому что солнце не может всходить на Западе, ни одного дня. Потому что. Артту, конечно, мудак. Но он всегда делает, а потом думает. Делает, делает и делает, даже если это «делание» приносит боль и ему самому, и тем, кто подпустил его слишком близко. — Сто евро, чтобы знать, о чём ты думаешь прямо сейчас, Паркконен, — достучался до его сознания вокалист. Видеть его улыбающееся лицо было странно, потому что, идя сюда, подобного исхода Йоонас не предполагал. В его представлении, они с Анникой должны были отчитывать его остаток ночи, чтобы к утру он вернулся на прежнее место в жизни Луми, поджав свой облезлый хвост. — Скажу бесплатно — у меня нет никаких мыслей, кроме той, что ты бываешь чертовски прав, Блонди. — Потому не надо пугать меня, мой пегий друг. Я постараюсь не дать тебе ни единого шанса, но если ты прямо сил нет, как хочешь — рискни. Всяко, я никогда не был святым, и Луми тоже имеет право… — Только попробуй сказать ей так, Кексик. Задушу тогда тебя ко всем шведским хуям, бля буду, — отозвалась Анника. Артту фыркнул. — Пока что, мать, я говорю это своему другу, который напрягся, как электричество. Я-то знаю, что сэр Ланселот держит свой меч в ножнах, даже когда рука сама тянется хотя бы гарду погладить. Вот я так не умею, и если уж ему так хочется… — Пожалуйста, заткнись. Кексик… — выдохнул Йоонас. Упущенное время мстительно пролистывало перед ним все моменты, каждый из которых мог бы стать поворотным. Все до единого: вот здесь мог быть поцелуй, а вот здесь можно было предложить что-то и поинтереснее. Луми доверяла ему, и он в любой момент мог обратить это доверие против их дружбы. «Ты не любишь её», — звучало в голове голосом Артту. Но они оба знали, что и это — не ответ на вопрос. Беда была в том, что Луми любит другого слишком сильно. С такой беспокойно пульсирующей дырой в душе ей было бы трудно остаться без друга. Без кого-то, кто ценит её не за влажность глубин и симпатичную бестолковку. Кто способен держать себя в руках, даже если очень хочется взять и наделать глупостей. — Заткнись, Кексик… — повторил Паркконен. — Чего бы мне ни хотелось, она всегда говорила мне: «нет». Йоонас сам не любил выбирать и не хотел бы ставить её перед выбором, поскольку… Что он мог дать? Спокойствие? Как верно подметил Артту, это не совсем то, чего хотела Девочка со снежным именем. Она хотела огня, как и любая Снегурочка. А чего хотел он сам? — Ты немного объебался, но я тебе помогу, Арчи. Ты, быть может, не прочухал пока, но я же тебе завидую. Прикинь? — Моя пироженка… — выдохнула Анника, прежде чем накатить. Скрестивший на груди расписанные картинками руки Артту удивлённым не выглядел. — Адмирал Ясенхуй снова в родной гавани, Паркконен. Хочешь поговорить об этом? — Жажду. Я вижу, как она на тебя смотрит. Слышу, как она говорит о тебе. И в толк не возьму, как она разглядела эту Вселенную в моём лучшем друге. Я же знаю тебя, как облупленного. И ты меня знаешь. Где? Откуда? Ты же ни разу не принц, и даже не конь его. За что тебе такое отношение, если ты даже ухаживать не умеешь? — Зато я знаю, когда поцеловать, чтобы последнее слово за мной осталось. Со мной не скучно. И я её люблю, хотя мне и страшно от этого. Наверное, всё это чего-то, да стоит. — Почему она не видит во мне и половины того, что есть? — Меня спрашиваешь? — ухмылка Артту была точным отражением той, что кривила губы Йоонаса. — Она видит, что ты хороший. Но дать тебе нечего. Не торкает. Потому что ты ни разу не решился перестать. Эээмммм… Перестать быть хорошим. Взять. Твой Волк никогда не прыгает, он просто топчется на месте с завязанными глазами. И да — она тебя не любит. Хотя ценит. Как тебе, нравится быть дооценённым? Это так важно, чтобы тебя ценили? Остынь, твой бугор в штанах — это не симптом любви, уж я-то знаю. Бывал я в этом порту… — … нет там никакого буфета, — Анника посмотрела на часы, прикидывая, сколько времени займут эти прения. Вечер перетёк в ночь, драка — в беседу, а запасы полночного горючего в её салоне со сладким названием заканчиваться и не начинали. — Именно, мать. Нет, Джонни… Без дураков, спасибо тебе. Ты всё делаешь, чтобы у меня получилось: спеть, пробиться, быть счастливым. Вернуть девушку. Но тебе бы остановиться вовремя, а ты пытаешься мне угрожать. Смешно… А тело Йоонаса всё ещё помнило то странное ощущение, с которым он вытряхивался из собственной квартиры. Это волевое усилие, которым он держал себя в руках, прекрасно понимая, что вполне может сделать всё так, как привык делать сам Артту — просто поддаться собственному желанию. — Знал бы ты… — А вот тут я знаю, друг. Знаю. Ты хотел бы быть мной в некоторых моментах. Потому что я делаю глупости весьма органично. Мне они прощаются. А тебе за твои всегда приходит в голову извиняться — и ты выглядишь глупо и трусовато. Утро всегда с тебя спрашивает, потому что ты слишком много думаешь о последствиях. — У меня есть предложение, Кексик. Не пошли бы мы отсюда к тебе, пока ещё не совсем ночь и ваши откровения не превратились в пьяное братание с кровопусканием, лобзаниями в губы и как там у вас это обычно бывает, — Анника похлопала Йоонаса по плечу, хотя обращалась к его визави. Она знала, что «старшенькому» сейчас больше нужно её участие. — Проделаете всё это там, нет? — Где Луми? — поинтересовался Артту. Йоонас пожал плечами и усмехнулся в очередной раз. — С трёх раз угадаешь? — Ключами махнёмся? Паркконен молча полез за своей связкой. — А теперь можно и ко мне, — зафиналил Куосманен. Хотя ему было неспокойно по-прежнему. В такси он сел впереди, по-хозяйски укладывая ноги на приборную панель. Анника почти сразу отвернулась к открытому окну, закурив. — Оставишь? — попросил Йоонас, прижимаясь виском к её плечу. Он закрыл глаза, но она успела заметить его грустный взгляд. — Конечно. — Я хочу, чтобы ты перекрасила меня обратно, мать. — Без проблем, ты же знаешь. — Это была идиотская затея с самого начала. Анника только кивнула. Она не знала, но догадывалась. Чувствовала второе дно этой простой фразы. И в чём-то с ним соглашалась, хотя и не смогла бы никогда выбрать, кого из этих двоих сделать более счастливым. Джонни не пропадёт. А Арчи очень нужно быть любимым. Вот и вся правда. «Детка, детка… Я весь твой. И так будет всегда. О большем никому не обязательно знать», — думалось Йоонасу. Он прекрасно знал, что Артту исчезнет ближе к утру, а ему самому предстоит долгий разговор с Анникой. Так и получилось, спустя наполненных алкоголем, сигаретным дымом и приглушённым ворчанием Эксла Роуза в динамиках четыре часа. — Ты и правда не смог бы? — прямо спросила роува Меримаа, едва Арчи хлопнул дверью. Паркконен вздохнул, понимая, что просто не будет. — Ты же просто хотел взбодрить этого идиота? — Я не знаю. Считай, что признался в тайном желании. И всё. — Этого мало, чтобы сделать что-то, нет? — Это вообще ни о чём. Но какой смысл бодаться с Артту, когда он верит в то, что говорит? И второе: он прав уже в том, что Снежка его любит. Лю-бит. Понимаешь? Я не слепой, я вижу это очень даже хорошо. — Тебя тоже есть, за что любить, мой хороший… — Не сомневаюсь. Но вряд ли Йокела рассматривала меня в этом ключе. Я действительно её лучший друг, однажды начавший с предложения «немного потрахаться». — Она отказалась? — Естественно. — Вряд ли потому, что ей уже тогда нравился Артту. — Видимо, я уже тогда не был достаточно интересен. — Ты любишь её? — прямо спросила Анника, затушив окурок и пытаясь абстрагироваться от дурацкого цвета волос Паркконена, неимоверно её бесившего. — Просто скажи мне, я не собираюсь развивать эту тему. — Я не знаю, мать. Хотел бы я знать… Она должна быть счастливой. А я уже привык быть один. Артту прав ещё и в том, что мне чертовски сложно решиться. Так что я просто буду рядом. Анника закурила снова, не сказав ни слова. Но в её синем взгляде и без этого читалось: «Идиоты вы оба». Она курила, а Йоонас молчал, положив голову к ней на колени и чувствуя, как она перебирает его волосы, разбирая непослушные волны. Ему хотелось говорить, а ей — слушать. Но он слишком привык думать, потому продолжал молчать о своём. Дождливое настроение — штука заразная. *** Луми всегда просыпалась легко — так было и на этот раз. Она услышала щелчок входной двери, после которого её сердце взлетело куда-то вверх, вколачиваясь, казалось, в гортань. Сев на постели, она щелкнула включателем ночника и тут же обхватила колени руками, замыкаясь в любимой позе, в ожидании стука в дверь или чего-то в этом роде. Судя по неуверенным шагам в коридоре, хозяин дома вернулся не слишком-то трезвым… Дверь открылась без стука, и девушка уже была готова возмутиться, когда увидела Артту. Он не замер в проёме, не взял драматичную паузу, а прямо направился к ней своей не слишком уверенной походкой, не дожидаясь приветствия и вообще какой-либо внятной реакции. Сгребая в охапку, запуская ладони под уютную, принадлежащую Йоонасу, футболку и зарываясь лицом в её волосы. Его щёки были колючими и горячими, от него пахло алкоголем, сигаретами и немного металлом — вдыхая этот коктейль из его ночных приключений, Луми была готова разреветься. Обхватив его за плечи, утянутые кожаной курткой, худыми руками, она прижалась к нему изо всех сил, не издавая ни звука и почти что теряя дыхание. — А я за тобой, Снежинка… — сказал он громким шёпотом. — Не хочу думать, каким тебя ветром занесло в эту келью, но… Ты прости меня, ладно? Люблю тебя, соскучился… Много думал, чтобы понять, насколько я мудак — и да, мудак. Но всё равно люблю и соскучился всё равно. Она пять недель не слышала этот голос, а сейчас он звучал почти что неузнаваемо, задавая вопросы, не требующие ответа. Впрочем, шанса ответить у неё не было, потому что их губы встретились почти сразу же, едва Артту немного ослабил хватку. В какой-то момент в его светлой голове промелькнула мысль, что кувыркаться в постели Йоонаса — это не слишком-то правильно — разве так поступают с друзьями? Но уже через минуту от неё осталась лишь тень. А спустя ещё полчаса, он расслабленно вытянулся, позволяя собственному плечу затекать под головой Луми, обнимающей его так крепко, как только она могла. — Я тебя очень люблю, Йокела. Мне страшно, но я справлюсь. Мы справимся. Дадим этому шанс? — поинтересовался он так, будто вот-вот готовился запеть одну из самых популярных в этой стране, да и во всём мире, песен Бон Джови*. — Ты проблемный, Артту, — улыбнулась она, целуя его в шею и заставляя зажмуриться от удовольствия. — И я тоже редкостная дура, но попробовать можно. Мы же друг у друга есть. Арчи действительно запел, а она рассмеялась — легко, будто ни разу в жизни не плакала.

We’ve got to hold on to what we’ve got 'Cause it doesn’t make a difference If we make it or not We’ve got each other and that’s a lot For love — we’ll give it a shot Ohh We’re half way there Woah livin' on a prayer Take my hand and we’ll make it — I swear Woah livin' on a prayer Livin' on a prayer

Livin' on a Prayer* Bon Jovi