Getting further

Сколько Ёнгук себя помнит, с самого раннего детства, ему снится один и тот же сон. Постоянно, каждую ночь, всегда и неизменно – один и тот же сон, не меняющийся ни на йоту. Он уже привык к этому, и давно не испытывает по этому поводу никаких тревог. В конце концов, настолько завидное постоянство даже как-то успокаивает, оставляя почву под ногами твёрдой и незыблемой. Ему снится, как он просыпается в своей комнате, в той самой, где прошло его детство. Он встаёт, аккуратно одевается, берёт со стола приготовленный мамой бутерброд, и выходит на улицу. Ему хватает нескольких минут прогулки по утреннему городу, чтобы понять, что он – единственный человек на всей земле. Последний человек, оставшийся на этой планете. Во сне такие осознания приходят быстрее и легче, чем в реальной жизни, поэтому он даже не сомневается. Сначала он пугается, от ужаса леденеют руки, и сердце замирает, никак не желая восстанавливать своё движение. Он идёт, с трудом передвигая ноги, по знакомым улицам, голым и словно мёртвым без своих жителей, но солнце светит в спину, тёплое и ласковое. Ёнгук доходит до небольшого перекрёстка, смотрит на высокую цветущую акацию, и страх растворяется в один миг. Он вдруг понимает, что с миром ничего не происходит от того, что не стало людей: солнце светит, ветер дует, а небо по-прежнему удивительно синее и высокое. И больше ему не страшно. Он просто идёт дальше и дальше, жуёт чуть подсыхающий по краям бутерброд, и наслаждается заново девственным миром. Он не чувствует ни одиночества, ни тревоги за своё будущее. А потом, когда на такой знакомый и такой новый одновременно город спускаются сумерки, он встречает другого человека. По началу он удивляется и даже расстраивается, что мог ошибиться, и этот поразительный безлюдный покой вот-вот закончится, но потом понимает, что всё в порядке: просто их двое. Мужчина лет тридцати смотрит на него с невыразимым спокойствием, не свойственным простым людям. Он никогда не называет своего имени и никогда не улыбается, он просто подходит к Ёнгуку, долго изучает его внимательным, но вместе с тем отрешённым взглядом, а потом тихо говорит «вот и ты, моя вечность» невероятно низким, не могущим быть человеческим, голосом. Ёнгук не понимает смысла этих слов, но не переспрашивает, потому что, по большому счёту, это не имеет никакого значения. Мужчина кажется ему живым воплощением какого-то божества, тоже единственным из оставшихся на земле. С ним так хорошо молчать, о каких-то Ёнгуку не доступных, но очень важных вещах. Они коротают вечность в этом молчании, постепенно забывая о голоде и прочих людских потребностях. Это очень монотонный, спокойный сон, и, проснувшись, Ёнгук всякий раз думает, что его вечность всё ещё в его распоряжении, и пока можно не спешить завершить земные дела. Время, отпущенное ему, ещё и не думает подходить к концу. Он никогда и никому не рассказывал про этот сон, потому что это слишком личная, интимная, очень важная его тайна. Да, о таком не говорят с чужими, даже самыми близкими людьми. Однажды, правда, он чуть было не поделился своим секретом с братом, когда они заговорили о снах. Хотя, «заговорили», это слишком сильно сказано: Ёнгук никогда не был разговорчивым и откровенным, но его близнец, неуловимо другой, неуловимо чужой, с самого рождения был просто феноменальным молчуном. Поэтому пара слов от Ённама смело может считаться жаркой дискуссией. Так или иначе, Ённам сказал, что ему приснился конец света, и Ёнгук чуть было не рассказал о своём сне. Но прикусил язык, не будучи уверенным, что брат поймёт, что ему будет интересно. Поэтому тайна так и осталась нераскрытой, и Ёнгук так и не встретил человека, по его мнению достойного того, чтобы эту тайну с ним разделить. Для него она всегда значила несоизмеримо больше, чем просто сон и просто постоянство. Просто мужчина, называвший его своей вечностью, вряд ли был бы рад новым жильцам пустого города. Тайны на то и тайны, чтобы оставаться недоступными никому. В остальном, кроме этого постоянного сна, Ёнгук считает себя абсолютно обычным человеком и живёт свою обычную человеческую жизнь. У него в той, или иной степени, обычные взгляды на жизнь, принципы и увлечения, подростковые проблемы, не очень большой круг приятелей и один лучший друг. Наверное, с Химчаном можно было бы поделиться, он ни за что не станет крутить пальцем у виска, и точно не станет подшучивать. Он выслушает, выспросит все подробности, скажет что-то вроде «круто, ну ты как всегда, всё у тебя не как у всех», да забудет, через час или через день. Для Ёнгука подобное отношение к чуть ли не важнейшей части его жизни просто недопустимо. Но винить Химчана не за что, просто он живой и настоящий, он живёт нынешним моментом и выжимает из своей жизни всё до капли, не оставляя судьбе шанса обвинить его в том, что он что-то от неё недополучил, или не сделал чего-то, что было в его руках. Видя проблему, он либо решает её, либо просто забивает и идёт дальше, если решить её нельзя. Ёнгука эта способность поражает и даже вводит в некий ступор, но в глубине души он восхищается своим другом. Он сам так просто не может. И не потому, что слабак, или трус, а потому, что не видит такого огромного количества возможностей и вероятностей. Его жизнь практически однозадачна, однослойна и понятна. Никаких сюрпризов, никаких резких поворотов, никаких неопределённостей. Это немного скучно, но Ёнгук получает всё недостающее заочно, просто находясь рядом и наблюдая за Химчаном. Этого вполне хватает. Жизнь Ёнгука не блещет разнообразием, не смотря на то, что и скучной он её не считает, но только до определённого момента. А потом, как водится, самые безумные обстоятельства сходятся в нужное время в нужном месте, и привычный и правильный уклад жизни рассыпается в пыль, повергая ошарашенного человека в полный шок. Всё переворачивается с ног на голову, и приходится буквально учиться жить заново в условиях новой данности. Впрочем, стороннему наблюдателю и в голову бы не пришло, что буквально у него под носом творятся события судьбоносного, космического масштаба. Всё тот же Химчан объяснил бы всё парой логичных фраз, и тут же понёсся дальше, но Ёнгук не такой, совсем не такой. Встретив его, Ёнгук понимает всё и сразу, потому что он неотличим от божества из его сна. Их взгляды пересекаются всего на секунду, а то и того меньше, но это невероятное спокойствие, сочетающееся с поразительным, но отстранённым любопытством, словно смотрящий просто знает, что должен понять человека, но не примешивает к этому ничего личного, Ёнгук при всём желании не смог бы не узнать. Что самое удивительное, не происходит ничего невероятного: твердь земная не трещит по швам, а небесные сферы не сходятся над головой Ёнгука, только сердце пропускает всего лишь один удар. И всё, никаких вселенских катастроф. Просто взгляд, ничего более. Но Ёнгук, почему-то, совершенно точно понял, что мужчина его узнал, хотя они никогда прежде не виделись. В этой реальности. Наверное, хорошо, что выступление уже закончилось, и теперь остаётся только ужасно скучно, но традиционно развлекаться в переполненном клубе. В противном случае Ёнгук не мог бы поручиться, что хоть одна строчка всплыла бы в голове. К тому же, теперь он относительно свободен, потому что хёны знают о его неприязни к выпивке и весёлым тусовкам, а значит, не особенно расстроятся, что младший не принимает участия в кутеже. Ёнгук озирается по сторонам, в поисках мужчины, которого видел буквально пять минут назад, и вот теперь сердце начинает стучать как бешеное, и не в груди, где ему, по идее, положено быть, а где-то в районе горла. Потому что ему не могло показаться! Ошибки быть просто не может! А значит, эта случайная сиюминутная встреча была не просто так, они должны найти друг друга. Да, возможно, это всё глупости, Химчан сказал бы, что Ёнгук переволновался, или просто несколько преувеличивает значимость событий. Но Ёнгук-то знает, именно знает, что это было поистине судьбоносное мгновение. Поэтому он просто ходит по клубу, протискиваясь между весёлых нетрезвых людей, отчаянно заглядывая им в лица, но искомого никак не находит. Подступающая паника сжимает горло, как удавкой. Не может быть, чтобы он просто взял, и ушёл, после того, как заглянул Ёнгуку не в глаза даже, а в самое нутро! После того, как они узнали друг друга! В считанные минуты Ёнгук познаёт отчаянье. А может и правда… Показалось? Ведь сны не становятся реальными, ведь люди из снов, пусть и таких постоянных, не становятся реальными, осязаемыми, настоящими. Обойдя зал по второму кругу, Ёнгук чувствует пустоту внутри, и понимает, что тут ему делать нечего. Он ссылается на усталость, и, не встретив сопротивления со стороны старших, выходит из клуба. Сердце снова пропускает удар, перед этим сделав головокружительный кульбит, холодный ночной ветер плещет в лицо, и Ёнгук замирает. Потому что прямо напротив него, у самых дверей, как-то странно, почти потусторонне и немного криво улыбаясь, стоит он. Стоит, явно ожидая встречи, явно заждавшийся. Ёнгук, которому уже девятнадцать, чувствует себя маленьким мальчиком, совсем ребёнком, вдруг встретившим не поддельного, а самого настоящего Санту, а то и кого поволшебнее. Время, кажется, исчезает совершенно, словно его никогда не было. Ёнгук смотрит в такие знакомые глаза и, кажется, тоже улыбается. Мужчина медлит, а потом протягивает руку, но едва сжимает протянутую в ответ ладонь. - Такое чувство, что мы с тобой уже виделись когда-то… - И этот голос Ёнгук никогда, ни за что не спутал бы ни с каким другим. Просто потому что во всей Вселенной больше не существует таких голосов. - Мы виделись, - соглашается Ёнгук, не зная, нужно ли уточнять, где и как. - Дешик, - коротко представляется мужчина, и снова улыбается, от чего Ёнгук думает, что зря тот не улыбался в его снах. – Мне понравилось, как ты читаешь, Ёнгук. Представляться в ответ уже не нужно, и он только кивает. Да, он оказывается простым и совершенно, вопиюще живым. Он, как и сам Ёнгук, любит хип-хоп, он пьёт кофе и разговаривает, но, почему-то, волшебство этой встречи не исчезает. Ёнгук смущается и говорит что-то невпопад, пока они идут в каком-то неопределённым направлении, туда, где меньше шума и людей. Дешик говорит, короткими и отрывистыми фразами, но много и обо всём на свете. Ёнгуку хорошо с ним молчать и так, ему кажется, что он слышит больше, чем сказано, больше, чем просто слова. Дешик смеётся, фырчит и даже подкалывает, уютно-ласково называет «малым», и Ёнгук, опять потерявшись во времени, просто тонет в этом голосе, впитывая его под кожу, в кровь. Они расходятся под утро, и Ёнгук хорошенечко получает, сначала от встревоженной матери, потом и от Наташи, которая слегка не к месту вспоминает, что она старшая сестра. Но это нисколько не опускает Ёнгука с небес на землю, он столько рассеянно улыбается, на все расспросы отвечает «гулял с хёном», и ничего не уточняет. В эту ночь, как и всегда, ему снится привычный сон, но в этот раз есть некоторые изменения, которые на утро оставляют лёгкую тревогу. Не своим содержанием, а фактом своего существования – всё же Ёнгук очень привык к постоянству. Во сне божество улыбается, легко и по-прежнему отстранённо, но, сверх этого – зовёт на набережную, на которой они не бывали прежде. С набережной открывается потрясающий вид на закат, и пошатнувшийся было покой безлюдного мира восстанавливается. Они встречаются на следующий день, Дешик буквально выдёргивает Ёнгука, не допуская возражений, предлагая погулять. Они снова бесконечно говорят о чём-то, о чём Ёнгук вряд ли смог бы рассказать кому-то постороннему, даже Химчану. Просто потому что сам не совсем понимает, о чём. Но эти разговоры, наверное, самое важное, что у Ёнгука есть. Он млеет, как пригревшийся на солнце кот, то и дело оступается, потому что совершенно не смотрит под ноги, чем заставляет старшего снова и снова ласково улыбаться. Ёнгук размышляет, как бы рассказать о своих снах, ведь теперь нет и малейшего сомнения в том, что это стоит сделать. В том, что теперь его точно поймут. Осталось только подобрать правильные слова и правильный момент. - Пошли на набережную? – Спрашивает Дешик, и Ёнгук уже знает, что закат сегодня будет тёмно-оранжевым, густым, как карамель, долгим и сочным. Просто потому, что этой ночью уже видел его. - Где мы с тобой встречались раньше? – Дешик плюхается прямо на бетонный скат у воды, скрещивает ноги и смотрит на Ёнгука с весёлым, даже бесшабашным любопытством, детским и заразительным. – Не могу отделаться от мысли, что знаю тебя всю жизнь. - В этом городе, - отвечает Ёнгук, почему-то опустив заготовленные предисловия, - когда из него исчезли все люди. Он ждёт расспросов, но Дешик не так прост, чтобы можно было предугадать его действия. - Вот как. – Он кивает, словно этого объяснения ему совершенно достаточно, словно он просто это припомнил, и теперь всё для него сложилось в понятную и логичную картинку. После этого они молчат, пока закат не догорает окончательно. На следующий день Дешик приходит прямо к Ёнгуку домой, около полудня. Для начала он безоговорочно очаровывает маму и сестру, представившись по всей форме. Когда Ёнгук спускается вниз, в домашней одежде, сонный и помятый, он даже не сразу находится, что сказать. Он просто улыбается старшему, словно кроме него в доме, в мире никого нет. Ённам смотрит как-то странно, и Ёнгук вдруг понимает, что брат знает про него совершенно всё, причём давно. Наверное, с самого начала. Наверное, это нормально между близнецами, но ему всё равно неуютно, с непривычки, от этого нового осознания. Дешик, вежливо отказавшись от совместного завтрака, уводит Ёнгука на очередную прогулку, какой-то собранный и даже напряжённый. - Я всю ночь думал, - басит он, в очередной раз лишая Ёнгука связи с реальностью, - даже не могу сказать точно, о чём. Но я точно знаю, что должен сделать. Пошли? - Пошли, - Ёнгук соглашается без тени сомнения, даже не уточняя, куда и зачем. Раз Дешик уверен, то и он тоже. Впрочем, он всё равно ужасно удивляется, когда старший, не разговорчивый сегодня, приводит его к тому дому, в котором прошло детство Ёнгука. - Это мой дом, - говорит он, - живу тут лет пять-шесть. Я просто очень хочу, чтобы ты зашёл. Ёнгук даже промаргивается. Это так странно – идти по знакомой и до сих пор родной квартире, и видеть другие обои, другую мебель. Дешик смотрит на младшего испытующе, но ничего не говорит, пока они идут по коридору. А Ёнгук не сомневается: просто заходит в комнату, некогда бывшую его собственной, ту самую, в которой начались его сны. В которой начался он сам. Он заходит и садится на широкую кровать, стоящую точно там же, где была его собственная, и озирается. А Дешик вдруг облегчённо улыбается, прижмурив тёмные, проницательные глаза. - Словно всё встало на свои места, - тихо, гулко смеётся он, и падает рядом с Ёнгуком. Тот хочет что-то ответить, рассказать всё, про их мистическую связь, про сны, про то, что жил тут, но не успевает: его буквально сгребают в медвежьи объятья и валят на спину. Дешик всё смеётся, уткнувшись носом Ёнгуку в шею, и тот успокаивается. Успеется ещё. У них вся вечность впереди, чтобы наговориться. - Кажется, я по уши в тебя влюблён. Крак! Что-то во Вселенной щёлкает на этих словах, и перевёрнутая с ног на голову во время первой встречи жизнь Банг Ёнгука встаёт на место, так, как всегда должна была быть. - Тебе не кажется, - совершенно успокоившись, говорит Ёнгук, глядя на чёрные, как смоль волосы старшего. – Ничего тебе не кажется, раз уж я именно тут. Дешик не спорит. Видимо, на его вкус, целоваться интереснее, чем спорить. И Ёнгук, такой правильный теперь, с ним абсолютно согласен. OWARI