silly

Донсон волосы длинные цвета тёмной земли в хвост собирает и улыбается так, что в уголках глаз морщинки видны, – она не стыдиться, что ей уже не прекрасные двадцать. На груди бэйджик с именем – перед лицом шумный народ, который обслужить надо вдоль и поперёк. И, быть может, это не та мечта, к которой она стремилась, но на еду и жизнь вовсе хватает сполна – график не душит почти никогда. Всё неплохо, но только вот в толпе лиц знакомых много. И скромная Сандо, которой тоже не двадцать, – чуть меньше чем Донсон. Её смуглые колени нелепо торчат из-под джинсовой юбки, на одной из сторон затяжка, сделанная по глупости, в ссоре. Корочка тёмной крови на костяшках ладоней – Сандо несмышлёная. С эмоциями справляется как в школьные годы, когда дети не знали, что значит ' мне больно ', а сейчас взрослые понимают смысл каждого слова – делать назло так приятно, Ю же умирает тихонько. Она смотрит сквозь головы людские и наблюдает внимательно, делая вид, что ищет кого-то, – бурчит нос ругательства, которыми совсем недавно научила её Донсон. Волосы короткие, отдают серебром, – в них зарываться пальцами приятно очень, а Сандо всё ещё не уверена, что так надо, но хочет. Немного страшно – внутри киты (что не никогда не прощают) умирают от тоски. Кошки не скребут, лишь мяукают тихо, потому что Ю не видит печальной жизни без Ким. Она стоит так пять долгих часов и двадцать четыре минуты – люди исчезают быстрее, чем стрелка часов конец смены минует. Ноги дрожат от холода? Вряд ли. Страха нет, а волнение Ю совсем не в порядке. – Так и будешь молчать, глупая? – у Донсон смех звонкий, словно лучик солнца среди пасмурных туч. На дверях кафешки табличка ' закрыто ', на чистом прилавке тарелка со сладким. Как же привычно. А Ю слова сказать не решает – тёмный взгляд бегает по чертам лица женского, потому что Донсон красивая, руки нежные. Её тонкие пальцы проводят по контуру губ опустившей взор Сандо – светлая чёлка спадает, так ещё милее, глупая панда. У Ким дыхание тёплое, что говорить, из сердца идёт вся любовь и забота. – Мне стыдно, онни, прости. Я не буду так больше. У младшей голос певучее, и он срывается на полуслове, потому что Донсон не любит этих соплей и дорам, которые Ю смотрит среди ночи. На экране влюблённость не больше чем фарс, а в жизни у Сандо смуглые ладони в крови – Ким целует по очереди, приговаривая, что глупая Ю очень уж. – Прощать нечего. – Честно? – Ты самая глупая донсэн. Браслеты на тонких запястьях Сандо приятно звенят, а среди них резинка для волос цвета грязи – Донсон знает, что младшая берёт их от счастья. Светлые же пряди Ю на ощупь словно снег далёких гор альпийских – ладони Ким греют, губы целуют. Дыханье отдаётся в тишине прилавков фигурных. Смуглая кожа контраст чистой влюблённости Сандо – она шепчет, что с её головой больше не всё так в порядке. Что в тёмных снах боли хватит на века грустных сказок. Что, когда Донсон нет рядом (а это почти две недели обиды) глаза сомкнуть невозможно. Прости, любимая онни. Ю сама, виновата, она привычно сглупила, поддавшись тому зову, что томится в груди у неё. – Кошмары? Откуда? – волнуется Донсон. – Мне видится, что ты не любишь меня вовсе. В карих глазах Сандо прозрачные капельки слёз, ладони нервно сжимаются от всех этих грёз, чей цвет чуть темнее волос Ким застывшей – старшая смотрит как на щенка провинившегося. И между ними лишь сантиметр пропасти чёрной – Ю молчит, что ей страшно одной и чуточку больно. Потому что во снах Донсон уходит с Тэяном, а она – как ребёнок – остаётся один на один с океаном. Где волны шумные лижут берег лениво, и, если б не печаль, Сандо сказала б, что ей нравится – это красиво. – Тэян лишь мой друг. – Я тоже когда-то была. И голову сорвать легко может обоим, ведь Ю прекрасно помнит тот поцелуй их первый в коридоре, где Донсон вновь наглая, но в глазах понимание. Сандо же страшно было от тонких пальцев под юбкой всё той же – джинсовую ткань срывать чуть сложнее чем стоны из лёгких. Ким курила пачки две в день, а поцелуй вышел горьким – младшая навсегда запомнила, что значит ' влюблённость '. Светлые волосы цвета пепла и грусти: – Онни, скажи, что ты любишь меня. – Иначе быть не может, Ю моя глупая. Сандо затихает лишь в объятиях мягких, потому что смех Донсон лучше сказки приятной – диванчик в кафешке отдаёт теплом света, а старшая твердит, что перед ними планета вся. Что, хочешь, уедем вдвоём в страну другую, где всяких Тэянов не будет в округе. Или, быть может, сменим имя и внешность – мои волосы станут блондом, а тебя приоденем, чтобы коленки смуглые были прикрыты тканью чёрной. Будешь готом, я – панком или что-то вроде того, да. Обязательно. Но Ю сопит сладко, в шею мило уткнувшись, – ей больше нет дела, когда руки нежные обнимают крепко, Донсон дышит неспешно. Страх разбудить пропадает, когда на устах младшей улыбка столь детская. – Спи, моя глупая Сандо. Я буду тут вечно.

✝

Но Ю просыпается в своей квартире пустой – костяшки понову разбиты, а на стенах серых следы цвета крови венозной. Ах, что же случилось? Где моя Донсон?! В комнате холод, сердце бьётся ровно три раза, и Сандо понимает, что это вновь разума проказы. Потому объятья старшей не более чем призрак. Потому что сон – очередной злой кошмар реального бога. Сандо не говорит, что её богиня – Ким Донсон. Что одиночество, этот сгущающий мрак, становится вновь ближе. Что Ю не простила чужой уход по-английски. А любимая старшая звонит лишь в месяц два раза, смеясь сообщая: – Мы с Тэяном в отпуск. Как ты, дорогая? – Всё хорошо, моя онни. Всё в полном порядке. А на стенах растут цветы – кровавые маки. Сандо, которой давно уж не двадцать, – чуть меньше чем Донсон, покорно терпит эти импульсы боли. Она понимает, что быть вместе – не в её слабых силах. Что Донсон слишком красива. Ю прикрывает глаза, где одни только слёзы, и молится своей богини, чтобы стало не так всё печально, и вправду в груди очень больно. – Онни, забери меня, прошу, умоляю. Но Ким молчит, и в ответ больше не звучит ' моя глупая Сандо '.