***
Тьма давно стала привычной, уютной, как одеяло, в которое можно спрятаться, слушая, что творится вокруг. Шорох соломы, писк крыс, далекий шум из окна. Прятаться и ждать. Ждать, когда зазвучат шаги, раздастся голос командира, и можно будет в ярости выплеснуть все, что накопилось в душе. С наслаждением наносить удары по мягкой незащищенной плоти, слышать хруст ломающихся костей, чувствовать на руках кровь врага. Уничтожать то, что не должно было жить. Это терпеливое, почти звериное ожидание заменяло собой всё: мысли, чувства, воспоминания. Оно способно было длиться бесконечно. К сожалению, тело не могло обходиться без сна, и именно в моменты, которые должны быть минутами отдыха, произошедшее возвращалось в кошмарах: ярким светом, жгущим огнем, кусачими молниями, запахом разложения и крови, криками боли друзей. Беспомощностью и страхом, что не выдержит, сломается, не отомстит. Просыпаясь от собственного крика, он почти с молитвой встречал привычную темноту и возвращался к своему ожиданию. Только с каждым разом оно продолжалось все дольше. Наконец, раздались долгожданные шаги и голоса. Кого-то втолкнули в камеру. Он ждал, что следом войдет рыцарь-командор, объявит приговор, разрешая ему приблизиться. Но дверь захлопнулась. Это было странно. Их никогда не оставляли наедине. Кто-то всегда слушал, стараясь сквозь крики боли и отчаянной мольбы уловить торопливое признание. Тогда приговоренного могли забрать ещё живым. Он не расстраивался. Это значило, что скоро приведут других. Но сейчас все было не так. Смутное беспокойство скользнуло по краю сознания, заставляя напряженно ждать. Но ничего не изменилось. И он обратил внимание на жертву. Она будто застыла в пятне света, не решаясь отойти от двери и еще не замечая его в темноте. Тонкая девичья фигура в разорванной мантии. На открытой коже видны наливающиеся кровоподтеки и ссадины. Волосы всклокочены, припухшие губы разбиты. Она была такая же, как остальные, но все-таки чем-то отличалась от них. Беспокойство раздражало, заставляло терять уверенность и медлить, а жажда крови толкала его вперед. Он шагнул к ней, наслаждаясь её страхом, но удивляясь покорности. Те, другие, всегда бросались в бой или на пол — вымаливать прощения. Она просто ждала. Он коснулся нежной кожи на шее, которую мог бы сломать одним движением. Все же смутное беспокойство вылилось в вопрос, но легкий кивок лишь подтвердил приговор, заставляя пальцы сомкнуться. Он не знал, что заставило его остановиться. Сомнения? Отсутствие сопротивления? Тонкие пальцы, не способные даже обхватить его запястье? Облегчение, возникшее в её глазах? Или желание продлить удовольствие? Зато он знал, что нельзя долго оставлять мага в живых. Стоило магии вернуться, и даже хрупкая девушка могла стать опасным противником. Но что-то уже пошатнуло его маленький мирок, лишило казнь удовольствия, не давая совершить убийство ради мести. И он уступил любопытству. Едва дождавшись, когда она очнется, он начал допрос. — За что тебя привели сюда? Она смотрела отрешенно. Казалось, она не понимает, что происходит. Он уже занес руку, чтобы выбить признание, когда услышал ответ: — Убила храмовника… Он возликовал: все было правильно. Это повторялось опять. Мерзкая магесса, убившая верного воина церкви — она заслуживает наказании. — … Молнией. Недоумение остановило уже готовый ударить кулак. Одной молнии было недостаточно, чтобы пробить зачарованный доспех. Потребовать подробностей он не успел — её будто прорвало потоком воспоминаний: — Это было легко. Он был без доспеха. Всегда без доспеха, когда насиловал. Показывал власть. Говорил, что даже без защиты я ему ничего не смогу сделать. Я и не могла. Он избивал и насиловал, а потом заставлял лечиться. Приходил снова. Я надеялась, что однажды ему надоест. Но он привел дружков, таких же зверей… Она говорила и говорила, вспоминая подробности и глотая слезы. Он почти не слышал, не понимал, зато чувствовал её страх и беспомощность как свои, и все больше за внешностью злобного мага видел беззащитную девочку. Он вдруг вспомнил, что когда-то давал клятву не только защищать мир от магии, но и владеющих ею от демонов и соблазнов. И, видимо, от тех, кто мог к ним подтолкнуть. Он почувствовал, что устал от собственной мести. От темноты и крови на руках. Казалось, его губы зашевелились сами: — Много есть таких, что бредут в грехе… Слова почти забытой молитвы впервые коснулись этих стен. Она тоже прислушалась, всхлипнула несколько раз и затихла. Когда дверь резко распахнулась, он шагнул вперед, прекрывая девушку собой. И лишь затем произнес: — Рыцарь-командор, я должен доложить о преступлении против мага.***
Она не могла пошевелиться. Руки, ноги, голова были надежно закреплены, лишая малейшей возможности двигаться. Где-то сзади позвякивали доспехами храмовники, которых она не могла видеть, и всё, что было ей доступно — почти пустое пространство комнаты Усмирения и жаровня, стоящая напротив, на которой накалялось клеймо. Она старалась отвести взгляд, но смотреть больше было не на что, а закрыть глаза казалось еще страшнее. Жуткий предмет прочно удерживал взгляд. Полная апатия сменилась ужасом. Но не от ожидания боли, а от осознания, что скоро её не будет — исчезнет без следа не только её магия, но и она сама. Та, которая могла радоваться, смеяться. Страдать. Воспоминания притупили страх, оставляя только одно желание: пусть все быстрее закончится. Рыцарь-капитан закончил читать приговор. Из-за спины вышел храмовник и взял в руки клеймо. Страх начал возвращаться. «Лучше бы убили, чем так». — Послушай. Глаза непроизвольно метнулись к лицу говорившего. Храмовник был незнаком. Короткие светлые волосы. Чужое гладко выбритое лицо. Но этот голос и решительный взгляд она не могла не узнать. Как будто время вернулось назад. И они опять были в камере одни. — Будет больно. Но потом кошмары уйдут. Ты не будешь больше страдать. Она поверила и закрыла глаза. Чтобы через секунду невыносимая боль во лбу заставила распахнуть их вновь и закричать. Магия рванулась наружу. И тогда храмовник ударил. Его подкрепленная лириумом сила без остатка высосала магию, чувства и сознание, разрывая связь с Тенью.***
Он медлил, безразличным взглядом окидывая места, которые когда-то были домом. Наконец, открылась дверь, выпуская во двор девичью фигурку в мантии Усмиренной. Ровная походка, спокойное лицо, равнодушный взгляд. Она несла куда-то белье, не отвлекаясь на неожиданного наблюдателя. Храмовник развернулся и направился к выходу. Он сделал для неё все, что мог. Его ждал новый Круг и новые обязанности. У него была цель и вера в свою правоту. И все же он завидовал той, что осталась позади, ведь ему до конца жизни предстояло просыпаться от кошмаров о собственной беспомощности и крови магов на руках.