the end.

       — Иди сюда, Локер, — хрипит Лайтман ему прямо в шею, под ухом, вызывая неприятную до ломоты костей дрожь. От этого ощущения хочется свернуться в клубок или сжаться всем телом, но крепкие руки начальника не дают этого сделать. Кэл прижимает его к стене, раздвинув ноги коленом и шаря ладонями по телу. В здании Лайтман-групп сумеречно-темно, лишь горят в главном коридоре фонари. В главном, но не в этом. И никого. Ни единой души, которая сможет прервать это безобразие и эту дикость, происходящую прямо сейчас. Поэтому Локер не кричит. Бесполезно. От Кэла тащит алкоголем, и Илай не удивлён. В трезвом уме Лайтман не поступил бы так, просто приказал — отсоси, Локер. А Илай послал бы его в жопу. Может, в свою, может, в чисто визуальную. Такие шутки между ними были всегда. И никогда они не переходили черту. До этой ночи.        — Пошли-ка, — Кэл с надорванным выдохом тащит Локера за волосы в сторону кабинета. Боль такая, что огоньки ламп пляшут перед глазами разноцветным боке, а уши закладывает от шумящей по венам крови. Голова у Локера вообще довольно чувствительное место и к такому обращению не привыкла. Илай, кстати, пока не чувствует ничего, кроме отвращения. И надвигающейся беды. А бояться уже стоило бы. Кэл жёстко бросает его на диван, и руки скользят по дорогой, цвета смолы коже, с неприятным звуком. Лайтман что-то ищет по своим ящикам, бросая периодически взгляды на жертву, что мирно и безразлично взирала на огонь камина, который разжигали так редко, что Локер думал, это просто предмет интерьера. Фальшивка. Лайтаман подошёл незаметно, сзади, обхватил пальцами подбородок Локера и заставил его закинуть голову назад. В губы толкнулось холодное стекло бутылки и резко пахнуло коньяком. Илаю пришлось разжать зубы и пропустить горлышко дальше. Он вынужденно заскользил по нему языком, пока жидкость непрерывно втекала ему, кажется, напрямую в желудок. Илай чудом не захлебнулся, пока Лайтман благосклонно не убрал бутылку.        — Выхлебал половину чудесного пойла, которое стоит, как твоя жизнь, — ласково и от того ещё более жутко промурлыкал Кэл ему в губы, слизывая капли с губ, подбородка и, проникая внутрь, с нёба, зуб и языка. Мысль о том, что Лайтман сам заставил его пить, крутилась где-то на краю сознания. Медленно уплывающего сознания. Ощущение было такое, словно Локер пытается поддеть со стола гладкую и скользкую монетку, а она откатывается всё дальше и дальше. Поцелуй-не поцелуй длился долго. Кэл вылизывал его, буквально, и переходил с жёсткого темпа на мягкий и почти нежный. А когда ему надоело, перебросил ноги через спинку дивана, оказываясь рядом с Локером.        — Ты же будешь подчиняться, ты же хороший мальчик? Локер тщетно пытался абстрагироваться, вглядываясь в искры, то и дело взлетающие под самый верх дымохода. Напрасно. Кэлу не нравилось, когда он не владел чьим-то вниманием полностью и без остатка.        — Ты же мой чудный, — удар, — послушный, — удар, — мальчик? Илай кивнул, и голова показалась ему чужой. С чудовищным усилием он смог сдвинуть её с места. Кэл расстегнул ему ширинку и пуговицу, оттянул резинку трусов и обхватил ладонью член. И Локера, оказывается, даже возбуждало это подчинение, потому что член дернулся, отзываясь на касание, а губы пересохли и участилось дыхание. Чисто физиологически. Всё происходило чисто физиологически, потому что сознанием Илай был пуст.        — Давай, детка, давай. Он ласкал его быстро, перебирая иногда пальцами мошонку, а после снова возвращаясь к члену. Шкрябал ногтём по чувствительной головке, заставляя Локера выгибаться от пронзающего сущность ощущения. И снова нежно двигая кольцом пальцев по всей длине ствола. Но занятие дрочкой всю ночь явно не входило в планы Лайтмана, потому что он довольно резко и быстро сумел стянуть с Локера сначала джинсы, а следом трусы. Рубашка и майка вообще исчезли словно сами собой, их пропажа обнаружилась только когда Илай ощутил затвердевшими сосками холодную поверхность дивана. Искусственная кожа от соприкосновения с телом человека вообще не перенимала его тепло и оставалась холодной. Локеру захотелось поджечь её и посмотреть, что будет. Эта идея пришла ему в голову потому, что всё, что видел Илай, — огонь, что плясал свой безумный танец в его глазах вот уже полчаса. Он не отрывал от камина взгляд ни на секунду, словно боялся — потеряй он контакт с пламенем, и упадет в бездну. Рыжий, почти красный, он отражался в его зрачках и радужке, сжирал настоящий цвет — голубой — превращая в непроглядный чёрный. Локер сморгнул слёзы, выступившие от напряжения, и сосредоточился на щеке и на прохладе, которая шла от пресловутого дивана. Кэл насиловал его. Грубо, самозабвенно, предаваясь только своим желаниям и не думая о чувствах Локера вообще. Насиловал сильно, почти на сухую, причиняя такую боль, от какой человек, находящийся в своём сознании, потерял бы сознание. Но Локер был не здесь, не с ним, и то ли это помог алкоголь, то ли его абстрагирование от происходящего — попытка мозга спасти здравый смысл и психику. Холод контрастом пляшет на щеке, шее, груди и части живота. На коленях и пальцах ног. На руках, обхватывающих диван. Кажется, внутри Локера. Холод поселился в сердце и разуме, убивая все предполагаемые чувства, и этот ледяной осколок, который Лайтман, сам того не понимая, вонзил ему в сердце, спасал Локера. Прямо сейчас. И, может быть, он останется там навсегда. Кэл с хрипом кончил, вышел из Илая и, тоже голый, развалился на другом конце дивана. Локер сполз на пол, обхватил свои колени руками и сидел так, пока более-менее не пришёл в себя. Может, пару часов, может пять или шесть. Чёрт знает. Он был в одном положении ровно до того момента, как понял, что Лайтман спит беспробудным сном, и что он, Илай, сидит абсолютно нагой и с чужой спермой, засохшей стягивающими дорожками на задней части ноги и внутри него. Кое-как натянул трусы, джинсы. Майку, наверное, задом наперёд. Пару минут пытался попасть в рукава рубашки. И, наконец, обул кроссовки. Чуть шатаясь, Локер выскользнул из кабинета, прошёл прямо к балкону, с которого открывался потрясающий вид на утренний Вашингтон, и закурил оставленные кем-то на столике кэмел. Машины гудели где-то внизу, шуршащие лучи поднимающегося солнца ласкали кожу, волосы, на которых остался пролитый алкоголь. Локер довольно долго смотрел вниз с 8 или 9 этажа здания и, больше не раздумывая ни секунды, забрался на широкие перила, чуть качнулся вперёд, полетев. Ударился об асфальт плашмя, лицом вниз. Некрасиво и грязно. И кто бы мог подумать, что пьяный Лайтман сможет довести его до такого. Да никто, наверное. Если не будут знать подробностей. Ведь судить, видя готовую картинку перед глазами — огромную лужу крови вперемешку с мозговым веществом и чем-то ещё, — гораздо легче. Легче высказать своё поганое мнение о том, что стоило Локеру делать, а чего нет. Легче осудить его, посоветовать уже мёртвой тушке так не поступать и пожалеть хотя бы собственную мать (которая, к слову, пиздила Локера в детстве, как проклятого). Легче поставить за него свечку в церкви, если особо верующий и впечатлительный, и думать, что за это попадёшь в лучшее место. Но лучшего места не существует. Есть рождение, развитие и смерть. А после неё — темнота. Ничего. С отсутствием прогона крови по организму человеческое существо теряет возможность быть собой, и никакая душа (она же разум) не улетает на небеса, чтобы болтать ножками, сидя на облаке рядом с Иисусом. Нет. Конец — он и есть конец. the end. Причём основательный.

Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. (…) и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь. Алюминь. Алах Акбар.