***
Мирте десять. Сегодня состоится распределение, где каждый выберет свой путь. Путь миротворца, каменщика или добровольца. Мирте не нужно выбирать: она давно все решила. В коридоре шумно, равномерный гул голосов не смолкает ни ни минуту. Все обсуждают, решают, спрашивают, делятся, кто и куда пойдет. Больше всего миротворцев — это самая престижная профессия в дистрикте, второе место — трибуты. Счастья попытать хочется многим, но удерживает всех то, что выберут лишь двоих, а остальным придется переучиваться и тратить лишние года на обучение вместо мгновенного трудоустройства. А еще и психотест проходить — это обязательное условие для тех, кто закончил профильный курс, но на игры не попал. Зачем это делают - Мирта не знает, но, раз делают, значит, - нужно, наверное. Каменщиков почти нет: никому не охота вкалывать в шахта; туда идут те, кто не может пробиться в люди, и те, кто вылетает из Академии. Хотя, если выучиться на мастера горного дела, место будет хорошим, могут даже начальником одной из баз поставить. Тех самых, военных, что расположены в окружающих горах и составляют основной костяк Капитолийских вооруженных сил. Вызывают по одному, каждый заходит и выходит спустя три минуты, как по часам. Это тянется и тянется, голоса начинают смолкать и вскоре в коридоре перед кабинетом директора стоит почти абсолютная тишина, все молчат, ощущая важность момента. Сейчас решается их судьба, определяет свое дальнейшие течение река их жизни. Мирту вызывают восемьдесят седьмой, лаборант-помощник заводит ее в кабинет директора. Здесь тихо и светло, дневной свет лежит на полу квадратами окон, небо в оконных проемах серое. Кабинет большой, просторный и тихий. Но эта тишина отличается от тишины в коридоре: она не прерывается вздохами, тихими словами, легкими улыбками, взглядами, случайными движениями. Эта тишина глухая, звенящая, кажется, что все звуки исчезли окончательно, даже шаги Мирты гасит мягкий ковер под ногами. — Мирта Изабелла Джонс, — холодный голос директрисы разбивает тишину пустого кабинета на осколки, эхом отдается от пустых стен. Директриса поднимает голову и смотрит на нее через стекло очков, ждет ответа, решения. Тонкие грани линз кажутся режущими, острыми, как и взгляд самой женщины. Мирта неуверенно выдыхает, чувствуя, как чужие глаза впиваются в нее, смотрят в самую душу, выворачивают наизнанку - от таких не спрятаться, не скрыться. Руки еле заметно дрожат, а ладони давно уже мокрые, но Джонс собирается с силами и твердым, хоть и слегка хриплым голосом произносит: — Трибут-доброволец Голодных игр.***
Время летит быстро, мчится рекой, сметая и меняя все вокруг. Череда бесконечных дней, уроков, предметов, тренировочных залов и комнат. Их двадцать две девочки в профильной группе; тренер Эрна Олейв, победитель 62 игр, сурова, но справедлива. Директриса ведет у них тактику, и через месяц уже не кажется такой строгой. Взгляд ее льдинисто-голубых глаз по прежнему холоден, но уже не режет душу и вызывает желания сжаться в комок. Стратегия, история оружия, история Панема, тактика, биология, курсы выживания не вызывают у Мирты никаких сложностей, ее главная проблема — оружие. Практические занятия. Джонс низенькая и худощавая, кости тонкие и ломкие, да и в целом она очень хрупкая. Отжимания, бег, прыжки, подтягивания — все это дается ей с трудом, мышцы трясутся и ноют, сердце выпрыгивает из груди, бьется быстро, словно силясь порвать грудную клетку, дыхание — рваными вздохами. Мирте тяжело, больно и плохо. Противно от осознания собственной слабости, от того, что все остальные сильнее и лучше, а у нее не получается. Она не может. Слабачка. Так про нее говорят. После очередной провальной тренировки она задерживается в раздевалке, прячется за колонной, замерев на месте, смотрит в стену, сдерживает рвущиеся наружу слезы. — Опять Джонс провалилась, — голос Эллы, однокурсницы, заставляет замереть на месте. Хочется выйти, показать, что она здесь и слышит их, но Мирта молчит, не двигается, слушает. — А чего ты ждала? — Кейт, лучшая подруга Эллы. Джонс почти видит, как та трясет рыжими волосами и небрежно закидывает на плечо рюкзак. — Она же слабачка. Мирта вздрагивает. Слабачка. Слово падает гранитной скалой, давит на плечи, крошит. Бьет плетью, оставляя уродливый след в душе. Рану, что кровоточит болью и слабостью, желанием сдаться и… Злостью. В первый раз со дня ее поступления внутри Джонс поднимается волна жгучей ярости, уверенности и силы. Той самой, сокрушительной и мощной, которая заставила директрису в первый день дать ей шанс. Подстегнутые едким прозвищем, презрительно брошенным словом, закипают злость и азарт. Слабость и страх неудачи оказываются ничем перед желанием доказать всем свою силу. Мирта сама не понимает, что с ней происходит, но любой, кто увидел ее в это мгновение, испугался бы бешеного огня и сумасшедшей решимости в карих глазах.***
Мирта Джонс меняется до неузнаваемости. Она больше не боится тренировок и не пытается забиться в угол. Она приходит на тренировки первой и уходит последней, буквально живет в спортзале. Обматывает бинтами руки и бьет грушу, сбивая костяшки в кровь. Начинает бегать по утрам и замазывает черные круги под глазами от недосыпа. Тренируется до боли в мышцах и трясущихся рук, матерится сквозь стиснутые зубы и плюет на насмешки окружающих. Оценки по стратегии и биологии ухудшаются, а количество прогулов растет. Ее уже не хвалят на уроках за отличные успехи в обучении, но зато ее ставят в пару с той самой Эллой. И Мирта первый раз побеждает одногруппницу в метании мячей. Мышцы скулят, скрипят и ноют, но вскоре эта болезненность становится почти нормальной, привычной. Джонс лишь завтракает и ужинает, а все остальное время умывается потом. И через три месяца первые настоящие ножи ложатся в ее ладони. У нее получается далеко не сразу. Настоящее железо после пластмассовых мячиков оттягивает руки, мышцы ноют. Первый нож пролетает мимо мишени, даже не задев деревянный круг. Старшие одногруппники смеются, а тренер хмуро поджимает губы. Второй, третий, остальные — также. Только последний вонзается в самый большой из раскрашенных кругов. Джонс гордо поднимает голову и уходит из зала с видом победителя, а ночью вся ее подушка залита слезами. На следующее утро она вновь стоит с ножами в руках. Мирта тренируется каждый день, но этого ей мало. Цветы на клумбе ее матери вытоптаны тяжелыми ботинками, а вместо цветущего куста жасмина стоит мишень. Лезвия поют у нее в руках, со свистом рассекая воздух, кромсая податливое дерево. Спустя месяц на зачете Мирта попадает пятьдесят из пятидесяти раз.***
Первый раз Мирта режется случайно. Неправильно берет метательный нож - и вот уже на ладони красуется алая полоса, а на лезвие падают красные капли. Но Мирта смотрит на не свою руку, а на клинок. Красная струйка сбегает от кончика к ручке, извилистой змейкой стелясь по железу. Кровь соленая, а ссадина затягивается быстро. С тех пор Мирта обожает вымазывать ножи в крови.***
Когда после жатвы семьдесят третьих игр Мирта подходит к тренеру и говорит, что хочет участвовать в семьдесят четвертых Голодных играх, ее называют глупой маленькой девочкой. Чокнутой, которая хочет прыгнуть выше головы. Ее тонкие пальцы, хилые руки и хрупкое тело не внушают доверия. Тренер говорит, что в пятнадцать лет игры не выигрывают и что у нее нет ни особенной красоты, ни силы, чтобы завоевать спонсоров. И то, что она с пяти лет тренируется, не значит, что она сможет стать лучшей. Мирта лишь фыркает и говорит то же, что сказала в день, когда первый раз переступила порог этого здания: — Я сильнее, чем кажется, и я докажу всем, кто есть на самом деле. Только теперь никаких «если». Ей не нужно, чтобы кто-то давал шанс. Сейчас Мирта уже не та пятилетняя девочка, она сама подойдет и возьмет свое. Никто не сможет ей в этом помешать.***
Целый год Джонс усиленно тренируется. Чем ближе Состязание и Жатва, тем больше времени Мирта проводит на тренировках. И не она одна. Восемнадцатилетние девчонки, претендующие на место добровольца в этом году, ходят туда вместе с ней. Джонс наблюдает за ними, старательно оказывается на тренажерах рядом, изучает стратегию и умения соперниц, ведь ей придется доказать комиссии, что она лучше их всех, чтобы ей разрешили пойти добровольцем в этом году. Парни тренируются отдельно в других залах. Так было всегда, у каждого трибута должен быть шанс, поэтому парень и девушка, чьи имена впишут в историю как представителей второго дистрикта на очередных играх, не должны знать навыки и умения друг друга. Но это лишь правило, на деле же три из семи тренировок в неделю проходят у них совместно. Джонс в эти дни вертится около мужской половины их группы. Она изучает каждого, прикидывает его шансы стать ее напарником на грядущей арене. Майкл. Невысокий, едва выше нее, но в ширину кажется больше, чем в высоту. Гора мышц, физическая сила на высшем уровне, но вот координация у него хромает. Если подкрасться сзади, можно убить одним ударов в шею — увернуться он не сможет. Зато долговязому Энтони грации и проворства не занимать, его таким трюком не поймаешь, он, скорее, сам ее придушит, если сзади подберется. Астеническое телосложение, высокий рост и так и не набранный объем мышц. Сколько бы Тони ни торчал на тренажерах, его тело упорно отказывалось набираться мужественности. К своим восемнадцати он так и остался похожим на тощего четырнадцатилетнего паренька. Но в недостатке и его преимущество — огромная гибкость и грация: гнется и тянется он, словно резиновый, а длинные руки, и ноги, и легкий вес позволяют восхитительно лазать и пролезать там, где даже Мирта, сама очень легкая и юркая, пройти не могла. Оружие у Тони соответствующие: два длинных хлыста в его руках летают яростными змеями, со свистом рассекая воздух, и, обвившись вокруг шей манекенов, с легкостью перебрасывают те на несколько метров. С этим справиться будет сложно, с близкого расстояния его не достанешь — кнут сломает ей запястье прежде, чем она успеет достать нож. Здесь поможет только засада или же грубая сила. Хороший напарник. И еще более хороший соперник. Диамант. Приехал три года назад из первого дистрикта, лучший копейщик во всей Академии. И особо опасен тем, что не только в совершенстве владеет всеми видами копий, но еще и может сделать себе копье из чего угодно. Мирта видела, как он на очередном занятии по выживанию с помощью достаточно толстого сучка, длиной всего в две ладони, ножа и веревки сумел соорудить нечто наподобие гарпуна. Раскладной нож, закрепленный на конце импровизированного древка, при попадании в тело жертвы выбрасывал еще одно лезвие, не давая тем самым легко извлечь себя из раны. Веревка, привязанная с другого конца древка, превращала Диаманта в рыбака, который мог делать с попавшей «на крючок» жертвой что угодно. Под восхищенными взглядами одногруппников парень с двадцати метров попал в движущийся манекен своим гарпуном, а затем вырвал пластиковому человеку половину грудной клетки одним рывком. Этого не достать даже издалека: его копья летают почти также далеко, как ножи Мирты. Джонс очень надеется, что он все же не станет ее соперником в этом году. Пусть лучше он идет в следующем, благо время у него есть, Диаманту только-только семнадцать исполнилось. Катон Браун и Дерек Манчестер. Мало того что лучшие друзья, так и похожи, как братья, отличие только в том, что у Катона глаза голубые, даже больше серые, а у Дерека ярко-зеленые. Пожалуй, самые сильные ее соперники. Оба высокие, хорошо сложенные, но не слишком раскачанные. Идеальное сочетание ловкости и силы, когда всего в меру. Мечники оба. Катон больше одним мечом дерется, а вот Дерек предпочитает пару клинков. Машет ими, как мельница, но находиться рядом с ним в такие момент опасно, ибо с лезвиями в руках он представляет собой мясорубку смерти. И что хуже всего, нож сквозь бешено мелькающий клинок не пролетит. Но вот если Манч, как его все зовут, свой клинок потеряет, то тут уж его сила и защита сдадут вполовину. Зато Катон с одним клинком управляется виртуозно, успевает еще и рукопашку кое-где в мечный бой вплетать. У него это очень хорошо получается. Бегает быстро, как гепард, сама видела, как на соревнованиях в забегах на двести и четыреста метров первым всегда приходил. А еще эти двое имеют все шансы забрать ее спонсоров. Два широкоплечих красавца-блондина, не обделенных харизмой, когда говорят, и покоряющие всех своей молчаливой силой даже без слов. Сильные соперники. Но все эти ребята очень сильно пострадают, если на арене будет вода. А вот мелкий, с виду кажущийся слабее Мирты Алгай Мар, который тоже специализируется на ножах, в воде чувствует себя как дома. Мирта знает, что его отец родом из четвертого дистрикта и приехал сюда лет двадцать назад. Зарабатывает он хорошо, так что дома у Маров свой бассейн, а Алгай, которого с девства тянуло к воде, вскоре стал чуть ли не вторым Ихтиандром. А еще он отлично разбирается в ядах, несмотря на юный возраст. Ему через полгода должно исполниться семнадцать лет. Он лишь чуть старше самой Джонс, которой буквально через несколько недель после жатвы будет шестнадцать. Мирта присматривается к каждому из возможных соперников на арене, старается узнать не только тактику боя и навыки выживания, но и их характеры, изучить их как людей, чтобы потом у нее была возможность сыграть на их слабостях. Катон Браун приходит раньше всех и уходит из зала последним. Джонс с какой-то необъяснимой уверенностью может сказать уже сейчас: на арену вместе с ней пойдет именно он. Отчего она так уверена в этом, Мирта и сама не знает, просто чувствует это, что ли? А может, просто видит в глазах Катона отражение своих чувств и стремлений? Такую же сумасшедшую решимость попасть на арену и выиграть именно эти, семьдесят четвертые игры? Как бы то ни было, Джонс изучает будущего противника досконально, постоянно думает о нем и прикидывает, вырабатывает стратегию поведения. Днем и ночью в ее голове крутятся только три вещи, ставшие главными за последние полгода: предстоящее Состязание за право вызваться добровольцем, арена грядущих игр и Катон Браун. И когда до Жатвы остается всего два месяца, Мирта Джонс ловит себя на том, что отмечает не только то, что Катон лучше управляется с копьем, чем стреляет из лука, но и то, что у него восхитительно-голубые глаза и самая красивая улыбка.***
Когда Мирта Джонс побеждает в рукопашной схватке Эллу, доказывая всем, что она лучшая, удивленные лица преподавателей и завистливые сверстников служат ей лучшей наградой. Когда она выигрывает Состязание, получая право вызваться добровольцем, Мирте хочется визжать от переполняющего ее восторга. Когда она узнает, кто поедет на игры вместе с ней, внутренности скручиваются в тугой комок, а ногти до крови вспарывают нежную кожу ладоней. Ей хочется одновременно смеяться от осознания правоты своих предположений в последнее время и плакать, потому что за эти два месяца она, кажется, влюбилась в своего будущего противника.***
За день до Жатвы ее вызывают к главному тренеру. — Мирта. — Да? Высокий мужчина в униформе с непонятным выражением смотрит ей в глаза: — Не вызывайся на игры. Пусть лучше пойдет Элла, она сможет… — Сможет что? — перебивает девушка. — Выиграть? Или достойно сдохнуть? — Сможет убить… — Я тоже смогу убить, — опять перебивает Джонс. — И не только. Я утоплю арену в крови. Я лучшая! — выкрикивает Мирта и перед тем, как стремительно покинуть зал, напоследок хлопнув дверью, добавляет: — Я выиграю эти игры! — …только если сможешь убить Катона. — тихо произносит бывший победитель. Но Джонс его уже не слышит.***
Мирта стоит на сцене перед домом Правосудия, смотрит на пеструю толпу подростков внизу. Играет гимн Панема, где-то за спиной крутят ежегодный ролик о Темных временах. Солнце светит ярко, отражается в забралах миротворческих шлемов. Джонс гордо вздергивает подбородок и еще сильнее выпрямляет спину. И до боли сжимает кулаки. Ее лицо — каменная маска, слепок, застывший отпечаток спокойствия, уверенности и легкого презрения к окружающим. Внутри все тоже словно застыло — сейчас капитолийка назовет имя второго трибута, а затем на его место встанет доброволец. Нервы натянуты, как струна, карие глаза смотрят вперед, а в голове только одно: «Не смей. Не смей вызываться» — Мартин Шенон! Тринадцатилетний паренек выходит на сцену. Он слегка нервничает, но больше оттого, что на него смотрит весь дистрикт, чем из-за страха, что его заберут на голодные игры. Все знают, что пойдет доброволец. — Может быть, есть добровольцы, желающие занять место Мартина? — спрашивает сопровождающая. «Не смей!» — Я! — спокойный, уверенный голос из толпы. «Ненавижу» Карие глаза смотрят вперед, но боковым зрением она ловит своего напарника: блондин стоит куда более свободно и расслабленно, чем Мирта, но от него так и веет уверенностью. Джонс резко отводит взгляд, запихивая все эмоции поглубже, и до конца церемонии так и не смотрит на Катона. Когда они уходят со сцены, Мирта выглядит образцом идеального трибута, и никто не замечает кровавые полумесяцы, оставленные ногтями, на тонкой коже ее ладоней. В поезде она запирается в своем купе и почти не выходит. Ее никто и не трогает. Ментора знают, что их трибуты готовы к Играм и нет нужды объяснять им давно пройденные и заученные прописные истины. Поезд мчится, превращая пейзаж на окном в размытые цветные пятна. Мирта сидит у себя в купе и думает, прикидывает, рассчитывает, размышляет, но так и не может принять решения. Злится, швыряет хрустальную вазу в стену, а потом срывается на безгласую служанку, прибежавшую на шум. Когда поезд останавливается у Капитолийского вокзала, Мирту едва ли не трясет от страха. Она не хочет, не готова к играм. Но теперь это уже никого не интересует. Джонс вызвалась добровольцем, согласилась участвовать. Мосты сожжены. Пути назад нет. Интервью, тренировки, съемки, показ — все это сливается в череду событий, приближающих ее к арене. Мирта, сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони, кусает губы и метает ножи в мишени. Она не слушает свою менторшу, игнорирует Катона и Марвела, пропускает две утренние тренировки, а ночью перед ареной не спит до четырех утра. И вот, наконец-то, игры. Золотой рог, блестящий в лучах солнца, диск под ногами и шестьдесят секунд до главного события в ее жизни.***
Гонг набатом звучит в голове, врывается во все закоулки сознания, выбрасывает в кровь кипящий адреналин. В первые секунды Мирта словно впадает в ступор, но ее тело само знает, что делать, и, когда первый шок немного проходит, Джонс обнаруживается себя на коленях у раскрытого рюкзака с ножами. Стальные лезвия касаются кожи ладоней, и Мирте кажется, что именно в этот самый миг она вновь становится целой. Ходить безоружной было непривычно, ведь у нее всегда и в Академии, и здесь на тренировках с собой было оружие — несколько маленьких ножей спрятаны в ремне и в карманах. Но форму трибутов готовит Капитолий, и никаких ножей там быть не могло. Из-за этого все утро перед Ареной Джонс будто чувствовала себя голой, а теперь ей словно вернули недостающую часть ее. Холодная сталь вселяет уверенность и еще больше разжигает кровь — Мирте кажется, что она горит и ее вот-вот разорвет от бурлящей внутри энергии. Все это происходит лишь за долю секунды, что она взяла в руки первый из ножей. Джонс резко поднимается на ноги, и вот уже сталь летит в спину какого-то зазевавшегося мальчишки. Нож входит точно в шею, парень падает, и трава под ним окрашивается багряным. Первая кровь. Первая смерть. Голодные игры Мирты Джонс начались.***
— Он мой! — Нет, мой! Они загоняют трибута из восьмого. Парнишка лет тринадцати что есть сил бежит по лесу, продирается сквозь кусты и заросли, царапает руки, лицо, кричит. Профи бегут уверенно, собрано, уворачиваются от хлещущих веток, перепрыгивая через попадающиеся на пути преграды, ломают, рубят мешающие заросли острым лезвием клинка. Мирта мчится быстро, перемахивает через лежащее на пути бревно, пружинисто приземляется и несется дальше, все взвинчивая темп. Тяжелые ботинки с рифленой подошвой пружинят, касаясь земли. Руки сжимают кинжалы, сердце стучит с бешеной скоростью где-то в горле. Дыхание она давно сбила, пока выкрикивала угрозы и насмешки вслед восьмому. Все они. Сейчас погоня продолжается молча. Остальные трибуты, что буквально пару часов назад стояли на золоченых дисках, уже либо мертвы, либо разбежались кто куда. Только этот глупец спрятался рядом с Рогом. Видно, надеялся поживиться их припасами, когда профи уйдут. Только его заметили раньше, у Катона возникла отличная идея. Вот они и гонят мальчишку уже минут двадцать, стараясь заставить трибута бежать в нужную сторону. Но ничего, теперь жертва бежит точно по нужному курсу, осталось недолго. Все устали, мышцы горят, легкие разрываются, но никто не обращает на это внимания, упиваясь азартом погони. Развязка близка. Профи на охоте, они — хищники. Быстрые, сильные, смертоносные. Еще немного, и они достигнут засады Катона, ну, а там… Исход ясен. Так было предрешено с самого начала: слабые всегда погибают, выживает лишь сильнейший. — Он мой! Марвел выпрыгивает сбоку с копьем в руке. — Мой! Вскрик. Еще немного, совсем чуть-чуть, секунда, и мальчишка был бы мертв. Но в последний момент он бросается в бок и копье пролетает мимо. — Сукин сын! — видимо, это было последние копье Марвела. — Вниз! — голос Мирты резко и звонко разносится по лесу. Спина первого исчезает из поля зрения за секунду, но все же недостаточно быстро. Нож срезает верхние пряди волос и со свистом проносится дальше. Парень из восьмого тонко и высоко вскрикивает, когда сталь вонзается под лопатку, но продолжает бежать, хоть уже и не так резво. Он ведь не знает, что бежит навстречу собственной смерти. Мирта чуть снижает темп и на бегу достает второй клинок, она замедлила добычу, но ее нужно добить. Тот удар не смертелен, лезвие маленькое, заставит помучиться, но не убьет. Сталь привычно ложится в руку и Джонс снова ускоряется. Перед боковым зрением мельтешат деревья, сливаясь зеленой массой, впереди — цель, спина восьмого. Она почти бросает второй нож, но в этот момент видит знакомый куст с полоской яркой ткани — знак засады. Катон появляется перед трибутом мгновенно, будто вырастает из-под земли. Восьмой пугается, пытается затормозить, но пролетает еще несколько метров по инерции. — Нет! Нет, пожалуйста… — крик переходит в жалобный плач, по лицу парнишки текут слезы, мешаются с грязью и кровью из разбитого виска. — Не надо… умоляю! Нет… по-пощадите… — заикаясь, просит парень. Пока он причитает, на поляну сбегаются остальные профи. Мирта довольно скалится, она буквально кожей ощущает страх жертвы, жадно вдыхает этот аромат угасающей жизни, тяжелый, пропитанный кровью, ужасом перед неизбежным и последней, умирающей надеждой. Девушка медленно опускается перед перепуганным пареньком на корточки, внимательно смотрит в глаза: — Страшно умирать? — тихий, вкрадчивый голос так сильно отличается от азартного звонкого крика погони, который птицей вырывался у нее из горла буквально пару минут назад. Мальчик испуганно кивает, дышит тяжело, порывисто. — А ты не бойся, — все также мягко продолжает Мирта, а сама растягивает, кривит губы в улыбке, ласковой, приторной, отдающей неприкрытой фальшью и деланным сочувствием. — У тебя будет шанс выжить. Ты же хочешь жить, так ведь? — мягкость в голосе тает буквально на глазах, исчезает, вместо нее прорезается сталь, а улыбка превращается в хищный оскал. — Вот и давай. Победишь его, — девушка кивает на стоящего рядом с ней Катона, — И ты свободен, мы не будем тебя ловить, обещаю. Мирта поднимается и отходит в сторону, предварительно кинув парнишке один из своих ножей. Тот пытается словить клинок, но ловкости у мальца не хватает, и нож ожидаемо вонзается в покрытую хвоей и сухими листьями мягкую землю. Восьмой поднимается, мучительно морщится от боли в спине, сильно закусывая губу, поворачивается к нагло усмехающемуся Брауну, несколько секунд смотрит на него. А потом вдруг резко, в отчаянном порыве бросается бежать в заросли. Мчится что есть духу в жалкой попытке спасти свою не менее жалкую жизнь. Но Катон готов к такому повороту, он быстрее восьмого, сильнее, лучше подготовлен. Трибут не успевает пробежать и десяти метров. Один взмах меча, и все кончено. Парень оседает с перерезанным горлом, захлебывается в собственной крови, царапает скрюченными пальцами землю в предсмертной судороге. Звучит пушка. Браун лишь усмехается, глядя на труп. — Не могла точнее попасть, Джонс? — хмыкает Катон, вытаскивая нож Мирты, все еще торчащий под лопаткой восьмого, из тела парня. — Не захотела портить тебе удовольствие, — девушка забирает клинок, привычно засовывая его в карман жилета. — Неплохо развлеклись. — Это верно.***
Они идут по лесу, солнце еще в зените, надо найти еще кого-нибудь, пока трибуты не успели далеко уйти. Идут тихо, чтобы не спугнуть, цепью. Катон, Диадема, Хлоя из четвертого, Мирта, Марвел. Лес вокруг шелестит зелеными кронами, пружинит подстилкой прелых листьев под ногами. — Катон, подожди, — Диадема указывает на ближайший куст. В зеленых листьях заметен клочок ткани. След. — Отлично, мы на верном пути, — Браун хищно скалится, — Еще немного и список оставшихся жертв станет на одного меньше. Он смотрит на блондинку как-то слишком долго и слишком прямо и незаметно для окружающих кивает. — Стараюсь, — улыбается в ответ первая и… Мирта даже не успевает понять, как это происходит, но буквально через секунду Диадема оказывается в объятьях Катона и тянется к его губам. Джонс замирает на мгновение, а потом резко выдыхает, поджимает губы и отворачивается. Смотрит только на куст с тканью, вглядывается так, что кажется, будто она хочет найти там потайную дверь. А руки сами тянутся к ножу. Звуки поцелуев и смех Марвела бьются в голове, рождают ярость и злость, жгучее желание кого-нибудь убить. Мирта молчит и смотрит на куст. Она знает, что не должна чувствовать того, что чувствует, но это глупое ощущение все никак не желает ее покидать. Мирта ревнует Катона. Звучит глупо, до смешного абсурдно и нереально, но это так. Катон Браун, наглый, самоуверенный профи, лучший ученик Академии и отличный боец запал ей в душу. Мирта уже давно призналась себе в этом, но толку мало. Да, она знала, что ему уже восемнадцать и что он, скорее всего, и поедет вместе с ней на эти игры… Черт, да она была в этом уверена! Знала, что ей придется убить его. Знала и знает, но поделать ничего не может. Глупое чувство, влечение, симпатия сильнее всех доводов разума. Джонс всегда была эмоциональной, но до этого момента эмоции играли ей только на руку: азарт, злость, желание доказать всем, что она лучшая, помогали Митре достигать целей, придавали сил, когда физически их уже не оставалось. Поэтому Джонс никогда не старалась удерживать эмоции, обуздывать, уменьшать их силу — эта стихия, огонь ее души не должен был быть в оковах, ибо только выпущенный на волю он помогал ей победить. Как на соревнованиях дома, так и буквально несколько часов назад у Рога, во время бойни. Тогда Мирта не замыкалась - наоборот, она полностью отдалась во власть эмоций. Джонс распахнула душу, словно слилась с окружающим миром, с оружием. Ножи стали продолжением рук, частью ее плоти, клинки буквально порхали, неся смерть, и сама она, подобно хищной пантере, подобно тени отбрасываемой мелькающим клинком, с невероятной скоростью двигалась по арене, стремясь убить как можно больше соперников. Сила и скорость, каких у нее никогда не было в обычной жизни, сейчас, подстегнутые адреналином и диким, граничащим с безумием восторгом, делали Джонс почти неуязвимой для оружия других трибутов и позволяли делать то, что она не могла даже на тренировках. В реальном бою, в реальной схватке, в танце с жизнью и смертью Мирта могла отпустить свои эмоции и совершать невозможное. Но сейчас, когда эмоции надо было прятать, закрывать на засовы в глубинах души, Мирте плохо. Кажется, эти чувства просто разорвут ее изнутри. Джонс и раньше влюблялась, встречалась с парнями, но тогда ей не нужно было терзаться мыслями, что, возможно, ей скоро придется убить объект своих воздыханий. Или что он попытается убить ее. А зная Катона, Мирта уверена: он сможет. Джонс видела, как он дрался, как умело обращается оружием, и этим была покорена. Она смотрела на него — сильного, выносливого, упорного — и древние, заложенные природой тысячелетия назад инстинкты, что заставляют самку выбрать самого сильного самца в стае, тянули и влекли Мирту к Катону. Он был самым лучшим учеником в Академии, самым сильным бойцом в Тренировочном центре, самым первым претендентом на победу в Голодных Играх и на ее сердце. Джонс сама по себе привыкшая побежать и никогда не сдаваться, было очарована его решимостью и силой, его победами в схватках. Мирта, один из лучших бойцов в Академии, искренне восхищалась боевыми навыками Катона. Он был достойным соперником, сильным трибутом, чертовски привлекательным парнем. И Джонс, хоть и старалась изо всех сил, ничего не могла с собой поделать. В последние дни чувство влечения, восхищения, злости за то, что он пошел в добровольцы, лишив их совместного будущего, на которое в тайне надеялась Мирта, и ревности слились в гремучую смесь, что плавила все внутренности где-то там за грудиной и рождала временами странную нежность по отношению к Брауну, а порой и всепоглощающую ярость и злость, и жгучее желание прикончить всех девок, что хоть на шаг приближались к Катону. Как сейчас, например. Джонс противно от вида Диадемы в его руках, но она против своей воли поворачивается к целующейся парочке. Молча стоит, рассматривает его, водит взглядом по лицу. Ровные, правильные черты, светлые волосы, волевой взгляд. Катон красавец. Если победит, капитолийки на него штабелями вешаться будут… — Какой ты игривый, мы ведь на охоте, — улыбается Диадема, отрываясь от Катона. — Какой есть, — усмехается в ответ парень. — Пошли. Браун идет вперед, за ним вся остальная команда. Мирта задерживается на пару секунд, незаметно снимает кусочек ткани с куста, а после рвет его на мелкие кусочки.***
До конца дня они не ловят больше никого: все разбежались, попрятались, боятся. Вокруг лес, стволы деревьев и зеленые кроны где-то в верху. На арену опускаются сумерки. Ночь — идеальное время, чтобы продолжать охоту. Мирта уже прикидывает, когда лучше надеть ночные очки, но Катон считает иначе. — Назови мне хоть одну причину, по которой мы должны остаться здесь, а не возвращаться к Рогу. — Никто не ожидает, что мы останемся в лесу, — Мирта наклоняет голову чуть на бок, смотрит, щурится, закусывает губу. — Так нам будет легче найти других трибутов, они, так же как ты, будут думать, что мы спим у Рога, и потеряют бдительность… — Эти же самые трибуты разбегутся от нас, как от огня, мы никого не найдем, — к ним подходит Диадема, прижимаясь к Катону, скользит ладонями по его груди, изящным движением закидывает на спину свои светлые волосы. — Катон прав: надо возвращаться в лагерь. — девушка вскидывает на парня глаза. Большие, зеленые, красивые. Обворожительно улыбается. Катон ухмыляется в ответ, а потом, резко притягивает ее к себе, целует в губы. Мирта лишь молча смотрит, хмурит брови. Вертит в руках маленький стальной нож, пропускает холодное, ровное лезвие между пальцев, гладит его стальные грани. Ее ножи, ее оружие, продолжение руки, часть тела, ее стальная плоть. Она сама как нож. Маленькая, незаметная, легкая, тонкая. Тень. Не присмотришься — не заметишь, а заметишь — будет поздно. Один легкий взмах и один труп. Она незаметна, хрупка, и это ее главное оружие. Никто не знает, какая она внутри. Другие профи воспринимают ее как приложение к Катону, подружку, которую ему просто жалко бросить. Но Мирта знает — это не так. Изящный поворот руки, и острый клинок достанет жертву на предельном расстоянии. Ударит в шею, ломая позвонки, или вонзится между ребер. Зависит от того, как захочет она. И это опьяняет. Заставляет чувствовать себя королевой. Она главная, она судья, она решает, кому жить, кому умереть. И пусть остальные смеются и смотрят с презрением. Пусть. Она будет смеяться, когда они все окажутся горой трупов у ее ног. Жаль только Катон этого не понимает. Все смеется, бахвалится, дерзит, целует Диадему. Так долго, так сладко, чуть прикрыв голубые глаза, прижимает к себе блондинку. А у Мирты зудят костяшки. Так и хочется врезать «красотке Ди», впрочем, и Катону тоже, чтоб не задавался. А потом опять вернуться к Диадеме, ударить по лицу, сломать нос, превратить в кровавую кашу губы, а потом приняться за остальное. Резать, кромсать, раздирать кожу, мышцы, сухожилия. Чувствовать, как теплая, вязкая кровь течет по рукам. Медленно. И Долго. Отомстить за все взгляды, брошенные не в ее сторону, за все улыбки, объятия, поцелуи, предназначенные не ей. И пусть это просто глупая злость глупой девчонки, Мирта сделает это. Она убьет Диадему. Будет мучать долго, заставит захлебываться кровью, а сама будет стоять и смотреть, улыбаться победной улыбкой. Это Мирта себе обещает. Не сейчас, чуть позже, но это случится. А сейчас… — Мы остаемся здесь. Браун отрывается от Диадемы нехотя, одаривает напарницу презрительной улыбкой. — Идем к Рогу. Точка.***
У Катона голубые глаза. Мирта замечает это совершенно случайно на одном из занятий, когда у их групп сдвоенный урок. Она сидит за второй партой и шепотом болтает с Эми, своей лучшей подругой, когда в спину тыкается ручка. — Что? — Мирта оборачивается. — После каких игр запретили использование огнестрельного оружия на арене? — из-под светлой челки на нее смотрят два голубых глаза. Катон Браун. Старшекурсник, на два с хвостиком года старше нее, мечта всей женской половины Академии. — Огнестрел… Сейчас скажу. После… — Мисс Джонс! — громкий голос преподавательницы заставляет Мирту резко обернуться. — Еще одно замечание, и я снижу вам оценку. — Да, миссис Уилсон, — девушка покорно опускает голову, утыкаясь в свой листок. — Так после каких? — Долетает сзади шепот. — После девятых, — не поворачивая головы, через плечо бросает Мирта.***
Мирта Джонс, трибут-доброволец 74 Ежегодных Голодных игр, стоит на сцене, пока капитолийка выбирает ей напарника. Впрочем, она и так знает, кто это будет — победитель Состязания среди парней, Катон Браун. — Может, есть добровольцы? — Я! Он поднимается на сцену. — Пожмите друг другу руки. — совершенно дурацкая традиция. Пока их ладони соединяются, Мирта смотрит прямо в глаза парню. «Я выиграю» — читается в ее взгляде. «Нет, потому что я убью тебя,» — отвечают ей стальные глаза. Не голубые, как три года назад на контрольной, а стальные. Глаза не просто мальчика — глаза профессионала, того, кто умеет убивать. Мирта дергает уголком губ, принимая эту мысль. У них обоих на счету десятки жизней. Трибутов учат убивать. А заключенные из Капитолия все равно приговорены к смерти. «Я выиграю» «Нет» «Посмотрим»***
Они находятся на Арене уже два дня, вчера к команде присоединился женишок, обещая помочь найти Китнисс в обмен на свою жизнь. Глупец, у него нет ни единого шанса на победу, а он все равно на что-то надеется. Мирта видит это по глазам. Голубые, светлые, чистые, на их дне лежит где-то глубоко спрятанная надежда, и ее свет лучится из этих глаз. Мирта впервые замечает это во время очередного тренировочного боя, предложенного Катоном. Они с Питом сходятся на ножах, кружат по небольшой полянке, освещенной светом костра, в наступающих сумерках. Мирта замахивается и наносит молниеносный удар, женишок отшатывается, но опаздывает — клинок бьет по руке парня, выбивая из него тихий стон. Благо нож тренировочный, тупой, иначе остался бы Мелларк без руки. Парень отходит на некоторое расстояние, все еще немного удивленным взглядом смотря на Мирту, а потом резко контратакует. Однако удары его не находят цели — девушка быстро уворачивается, блокирует, нападает в ответ. В конце концов она изматывает его, отвлекая внимание, вскидывает в ложном выпаде нож, а потом, делая редкую подсечку, валит на лопатки. Придавливает к земле, ставит свое колено на грудь. В этот момент она впервые встречается с Мелларком глазами. Мирта прижимает Пита в земле, приставив нож к его горлу, смотрит в ясные голубые глаза, тщетно пытаясь отыскать там злость или недовольство. Но ничего этого нет. Он не брыкается, не пытается вырваться, просто лежит и смотрит, и в этом взгляде нет ненависти, презрения или ярости, только смирение и… надежда? Да, именно надежда: светлая, нежная. Она светит из глубин этого мягкого взгляда. Мирта вздрагивает. Потому что эти голубые, как чистое небо в ясный день, глаза до боли напоминают ей другие. Когда-то такие же голубые, но сейчас с гранитно-серым, стальным оттенком. Эти глаза не смотрят мягко, их взгляд, наоборот, жесток, он пронзает, как меч. В них нет надежды, мечты или грез - только уверенность в победе и решимость. В них плещется боевая ярость и сверкает сталь клинка со свистом рассекающего воздух в очередной схватке, блистает лезвие кинжала под солнцем, течет сила и вспыхивает огнями ярость. Этот взгляд пригвождает к месту, заставляет забыть обо всем, пробивает все выставленные барьеры. Эти глаза смотрят ей в душу и приходят во снах. Только эти глаза могут заставить ее захлебнуться, утонуть в собственных эмоциях, раствориться в чувствах, хлещущих через край. Она старается не смотреть, отводит взгляд во время споров и ссор. Глупо, слабо так, по-девичьи, не в ее стиле. Она скалится, зубы показывает, огрызается. А в голове — «только бы не заметил, только бы не поймал». Только бы не увидел во взгляде за смесью ярости и презрения то, что другие зовут влюбленность, а она «девчачьей глупостью» и так усердно пытается спрятать. А не то… На этом месте Мирта всегда себя обрывает. Нельзя. Нельзя думать о том, что будет, если вдруг он узнает, если она решится сказать, если вдруг он ответит. Они на арене, и победитель один - таковы правила и их не изменить. Вдвоем не вернуться. Слишком хорошо она знает, что такое смерть, слишком хорошо ее выучили, слишком крепко въелось в подкорку желание убивать. Джонс сумела пройти ад, чтобы попасть на эти игры, она стала лучшей ученицей Академии, лучшим трибутом во всем огромном втором дистрикте. Она научилась уничтожать людей одним взмахом руки с ножом. И она не откажется от своей победы, не отступит. Только не теперь. Это Мирта повторяет себе раз за разом. Она вернется одна. Не будет их. Будет она — трибут-победитель 74 Голодных игр. А это значит, Джонс убьет его, вгонит нож по самую рукоятку прямо в сердце, вспорет кожу, разорвет сосуды и артерии, потушит огонь в глазах. Мирта не надеется на взаимность, на любовь, на какие-то отношения. Хочет — да, но не надеется. Это арена, это игры. Надежде здесь нет места. И Мелларк не спасет свою огненную невесту, как бы ни старался. Мирта встает, отпуская женишка, и тот, кряхтя, поднимается. — Меньше надейся. Когда мечты рушатся, бывает больно, — произносит Мирта, а потом уходит к костру, оставляя Пита смотреть ей вслед.***
Ей говорили, что она влюбилась как полная дура. Она этого и не отрицала. Это ведь так и было. Так и есть. На носу Голодные игры — важнейшее событие в ее жизни. Она с самого детства к ним готовилась, тренировалась, сдирала руки в кровь, ломала кости, падала и снова поднималась чтобы идти вперед — к заветной цели. И вот когда она уже у финиша и через полгода, наконец, станет трибутом, вместо очередной тренировки она… Пялится на мышцы самого заносчивого индюка всей Академии, да еще и, возможно, будущего напарника. Ну вот не дура ли? Дура. Так говорили все. Мама, сестра, лучшая подруга. А она лишь кромсала ножами манекены да огрызалась в ответ.***
— Я тебе нравлюсь. — Нет. — Врешь. — Это правда. Они стоят в коридоре возле большого окна. — Тогда почему постоянно смотришь на меня? — Думаю, как лучше тебя убить. — С чего вдруг? — Я второй трибут 74 игр. — У тебя не получится, — он усмехается и уходит. — Посмотрим.***
Мирта любит рассветы. Ей нравится смотреть, как яркое солнце лучик за лучиком всходит над горизонтом, освещая своим сиянием все вокруг. Нравится смотреть, как медленно светлеет небо, отступают ночные тени, залитые сиянием нового дня. Это вселяет надежду, яркий свет прогоняет все страхи и волнения, наполняет душу чистой новой энергией. Но больше Мирта любит закаты. Алые, кроваво-красные, яркие, горящие. Огромный огненный шар небесного светила, медленно погружающийся за горизонт и заливающий все предметы алым заревом. В это время все цвета меняются, к первозданному оттенку примешивается красный цвет. В такие моменты Мирте кажется, что где-то там, на небесах, убили гиганта и это его кровь заливает землю. Тогда она смотрит на свои руки. Бледная кожа предплечий, залитая красным светом, кажется розовой. Насыщенной. Яркой. И Мирта улыбается. Поднимает голову и улыбается заходящему солнцу. Алый закат, превращающий все окружающие предметы в очертания, залитые кровью, ее насыщает, делает ярче и красивее, добавляет цвета, заставляет сиять. Будто в вены и артерии ей залили раскаленную лаву и это ее отсветы придают красивый ровный цвет извечно бледной коже. Арена для нее и закат, и рассвет. Кровавый закат чужих жизней и сияющий, поднимающийся из моря этой крови, рассвет ее собственного будущего. Это будущее, этот храм своей победы, она строит на костях, на трупах поверженных жертв, строит из стонов и проклятий трибутов, из их последних взглядов, из холодного дыхания смерти, которое девушка постоянно чувствует за своим плечом. Из горящей ярости боя и адреналина в крови. Из кровавых улыбок и блеска наточенного металла. Она творит свою судьбу сама, своими руками, мечет лезвиями своих ножей и кроет костями врагов. Она всегда добивалась своего. Добьется и в этот раз.***
Мирта снова ссорится с Катоном. Ну, как ссорится… Просто они опять полностью противоположны во мнениях. И, что самое смешное, снова по одному и тому же поводу. — Мы остаемся здесь. — Идем к Рогу. — Зачем? Мы и так там всю ночь торчим. Лучше переночевать здесь и завтра продолжить поиск трибутов. — Ребят, у вас проблемы? — к ним подходит довольно улыбающийся Марвел. — Нет. — А может… — Не может. Марв, уйди, я с этой малявкой сам разберусь. — Окей, я тогда на разведку, — и, прихватив копье, первый быстро исчезает в зарослях. — А силенок разобраться хватит? — Мирта опасно сужает глаза. Она ненавидит, когда ее называют мелкой, и не прощает это никому. — Хватит, — Катон подходит еще ближе. — Малявка. Он прекрасно знает, насколько ее бесит такое обращение, но ему, видимо, нравится ее злить. Когда злится, Мирта выглядит опасной. А он любит опасность, драйв, адреналин, азарт. Игра со смертью. Одно неверное движение - и ты покойник, но удовольствие ходить по этой грани, тонкой, как лезвие клинка, несравнимо ни с чем. Мирта в этом его понимает, ей тоже это нравится. Вывести соперника из себя, задеть резким словом, едким замечанием и окунуться в его ярость. Смотреть, как противник дрожит от гнева и хочет порвать тебе глотку, и чувствовать, впитывать эти эмоции. Наверное, она больная, ненормальная, раз любит такое, но Мирте плевать. Ей нужно восстанавливать внутренний баланс чувств, и лучше, чем чужая ярость и ненависть, для этого нет ничего. — Мы остаемся здесь. — Идем к Рогу. Разговор окончен. Мирта только усмехается: — Тогда мы никого не найдем. — Тогда мы останемся в живых. — Ты боишься? — Нет. На самом деле ему все равно, где ночевать, Мирта понимает это по его тону — спокойному, почти усталому, без эмоций. Браун спорит, скорее, просто по привычке или чтобы не потерять авторитет командира, на самом деле сегодня ему хочется просто отдохнуть. Они уже три ночи нормально не спали, а поймали только двоих. Вымотались и устали. Но признавать свою слабость, даже такую очевидную и естественную, он не собирается. Он ведь профи. — Ди, четвертая, Марв, — все устали, им надо отдохнуть… — А ты? — Перебивает Мирта. — Профи никогда не устают. — Они тоже профи. — Не такие, как мы. Мирта позволяет себе чуть поднять уголки губ. Он прав. Ни в одном дистрикте нет такой академии, как у них. Настолько сильной муштры, настолько жестоких методов обучения. Не изматывающего расписания жизни, подготовки на износ, со сбитыми локтями и коленями, с огромными волдырями от мозолей и матами сквозь зубы. Даже в первом и четвертом. Там трибутов тренируют любительски, не профессионально. Поэтому и непривычно им здесь на арене. Не дотягивают они по подготовке. Нет, не физической - моральной. В них нет наслаждения тем, что здесь происходит, они не умеют жить войной, не привыкли дышать смертью и кровью. Ни Диадема, ни Марвел не умеют ценить бой, не любят его. В бешеном мелькании клинков они видят только возможность убить или умереть. Не знают той радости, когда сердце стучит в горле, а по клеткам мчится эйфория, не чувствуют той свободы, за миг до смерти. Танец со смертью. Мало кто может станцевать его и остаться в живых. Но они могут. И Катон, и Мирта делали это уже много раз. На тренировках в Академии, где их заставляли убивать заключенных, приговоренных к смерти, на охоте в скалистых каньонах второго дистрикта, на арене пару дней назад. Они умеют убивать лучше, чем кто-либо. Кто-то скажет, что им сломали жизни, исковеркали души, заковали сердца в броню, что они несчастные, покалеченные судьбой дети со сломанной психикой, обреченные. Отчасти это так и есть, но с одной поправкой: они не обреченные, они — особенные. Их тренировали с детства, с пяти лет превращали в машины. Год за годом выбивали человечность, оставляя лишь боевую ярость жесткость да жгучее желание убивать. Превратили в роботов, в машины для убийств, в палачей чужих судеб и жизней. Но Мирте нравится это. Их учили убивать и наслаждаться этим. Получать удовольствие от вещей, которые все зовут ужасными, а Джонс про себя - захватывающими. Их превратили в чудовищ, создали монстров, но здесь, на арене, где судьбы ломаются хрустом костей и звоном металла о металл, а розовые ванильные замки плавятся и оседают, растворяясь в море человеческой, детской крови, где человеческая жизнь не стоит ни гроша, только так и можно выжить. Выбраться из этого ада. Раненной, истерзанной, разбитой, сломанной, но живой. Способной дышать и жить, способной построить будущее, собрать саму себя по кусочкам. Это главное. Ради этой победы, ради шанса выжить, возможности вырваться отсюда, ради эфемерного призрака счастья, Мирта готова драться, согласна быть монстром и чудовищем. Только бы выжить. Только бы победить. — Мы остаемся здесь. — Ладно.***
Они находят Китнисс Эвердин в одной из луж, где та прячется после пожара. Сидит, притаившись в воде, так, что только нос да глаза на поверхности. Наивно надеется, что ее не заметят. И удирает она как-то скомкано, бежит медленно, на дерево с видимым трудом лезет, не иначе как обожглась. Огненную Китнисс слегка поджарили. Смешно. Катон лезет на дерево - сейчас он доберется до двенадцатой и скинет ее вниз, наземь, им в руки. Ох, и запоет тогда огненная. Будет заливаться криками от боли, хрипеть, захлебываясь кровью. А женишка они заставят смотреть на это. Мирта плотоядно улыбается, прокручивая в голове эти картины. О да, она любит кровь, смерть и чужие страдания, заряжается эмоциями противников и жертв, восстанавливая свой душевный баланс. Китнисс, умирающая на глазах Пита, — лучшее, что может сейчас случится. — Давай, Катон! Давай! Вперед! Скидывай ее оттуда! — Диадема, Хлоя, Марвел рвут глотки, подбадривая предводителя. Джонс тоже не молчит, но ее слова отличаются от их: — Давай, Катон! Убей ее! Убей! Убей ее, Катон! Мирта точно знает, чего хочет, и не боится произносить вслух такие слова как «убийство» и «смерть». В отличие от остальных профи. Но наземь падает не Эвердин, а Браун. Летит, ломая спиной ветки, и приземляется на хвойно-лиственный ковер, устилающий землю. Встает на ноги, ругаясь, как сапожник, хотя от Мирты не укрывается гримаса боли, на миг промелькнувшая на лице напарника. Падать с двадцати футов на голую землю - занятие не самое безболезненное. Диадема пытается подстрелить Китнисс из лука, Катон, отбирая у блондинки оружие, тоже пускает пару стрел. — Ножом попробуйте! — орет с верху Эвердин. Кажется, ей очень сильно хочется сдохнуть. Мирта щурится, разглядывая двенадцатую в густой листве. Да, пожалуй, она смогла бы достать ее. Джонс не в пример легче Катона, да и ей, в отличие от него, не надо лезь на самую вершину к Эвердин, чтобы убить огненную. Достаточно влезть до половины разделяющего их расстояния, а дальше ее нож поднимется сам и перережет голосистой птичке, взлетевшей так высоко, ее хорошенькое горлышко. Только Джонс вовсе не хочется рисковать и лезть на сорокафутовую высоту. Эвердин-то почти на самую вершину забралась, что б ее. — А выждать не проще? — голос Пита сзади заставляет всех обернуться. — Спустится рано или поздно, иначе умрет с голоду. Тогда и убьем. Катон на миг ловит взгляд Диадемы, первая хмыкает и еле заметно ведет плечами, мол «давай попробуем». — Ладно. Разведите огонь, — Катон сует лук обратно в руки блондинки и уходит куда-то в подлесок. В голосе звучит досада и раздражение. Ну как же, какая-то оборванка из глуши выставила его идиотом перед всей страной. А Джонс едва зубами не скрипит. Браун спрашивал совета у первой, договаривался с ней. Эти три секунды их зрительного диалога привели Мирту в ярость. Опять. Опять эта чертова блондинка все портит! Смазливая дура, кукла безмозглая! Джонс резко выдыхает и идет за хворостом. Когда они достанут двенадцатую, она оторвется по полной. Подыхать Эвердин будет медленно и долго. Они остаются на ночь под деревом караулить двенадцатую, Диадема спит рядом с Катоном, а его рука удобно лежит на девичьей талии. Мирта задумчиво чертит на земле ножом какие-то линии. Когда она обращает на них внимание, то обнаруживает, что линии сложились в одно слово: «ненавижу». Засыпая, девушка видит, как Мелларк задумчиво смотрит в листву туда, где сейчас сидит его огненная невеста. «Интересно, о чем он думает?» — с этой странной мыслью Джонс проваливается в сон. Будит Мирту дикая боль по всему телу. Сотни игл, кажется, пронзают ее со всех сторон. Через муть, окружающую сознание, долетает чей-то знакомый голос, зовущий «к озеру!». Джонс вскакивает и, как-то интуитивно определяя направление, бежит изо всех сил. Впереди мелькают фигуры Катона и Марвела, сзади доносятся чьи-то крики. У Мирты нет сил задумываться над тем, чьи они и кто еще из их команды следует за ней в попытке скрыться от опасности, а кто уже корчится на земле в предсмертных судорогах. В ней только одно желание и стремление — бежать. Бежать, мчаться, нестись во весь опор, спасая свою жизнь, отвоевывая право на победу. Бежать, бежать, бежать. Марвел спотыкается обо что-то и падает, пытается встать. Пролетающий мимо него Катон хватает первого за ворот куртки и одним движением вздергивает на ноги, толкая вперед. Все это Мирта видит лишь краем глаза, когда пробегает мимо парней и становится первой в их забеге. Ей сейчас плевать на все и всех - она хочет только выжить. Гладь озера сияет под лучами солнца, что отражаются в ней. Последний рывок. Холодная вода обжигает, но Джонс не обращает внимания, заходит по колено, по бедро и ныряет. Холод сковывает тело, ледяными пальцами пробираются под одежду, проникает в туго зашнурованные ботинки. Но холод лучше, чем разбудившая ее боль. Удержаться на глубине сложно, выталкивающая сила тянет наверх. Холод сковывает пальцы, которыми девушка изо всех сил цепляется за ил на дне. Ил склизкий и противный на ощупь, прикасаться к нему мерзко. Но то, что ждет наверху, хуже, чем гадость, в которую она все глубже погружает руки. Легкие горят, перед глазами мелькают цветные вспышки, но Джонс упорно сидит в глубине. Боль волнами разливается по телу, и вот уже под зажмуренными веками начинают мелькать странные картины, а затем их заменяет что-то темное, заволакивающее разум. На границе сознания Джонс чувствует чьи-то руки, обхватывающие ее талию, резкий рывок, а следом — спасительный воздух проникающий в легкие. А потом ее накрывает темнота. Приходит в себя Мирта долго. Первое, что она чувствует, - боль. Болит абсолютно все тело, боль ноющая, тупая, кажется, заполнила собой все ее существо, проникла в каждую клеточку. Время тоже будто исчезло. Темнота, видения жутких картин ее кошмаров, окутывающие все вокруг, заменяющие реальность. Море страха и страданий. Однако с течением времени боль концентрируется в пяти местах: левый локоть, правое бедро и голень, правое плечо и щека. Еще через неопределенный отрезок времени Джонс удается открыть глаза. Первое, что она видит, - красное пятно. Когда зрение фокусируется, Мирта понимает что это бордовая ткань куртки. Обычной ветровки, неплохо защищающей от ветра и дождя, той, которую выдали ей и Катону в катакомбах перед ареной. С губ девушки срывается тихий стон, когда она пробует приподняться на локте, чтобы узнать, что здесь делает куртка Катона и где сам ее обладатель. То, что вещь принадлежит Брауну, Мирта не сомневается — ее куртка как раз на ней — она чувствует тяжесть арсенала ножей, что крепятся к внутренней стороне подклада. Эта тяжесть успокаивает: она не одна, она защищена, ее лезвия с ней. Следующее, что возникает перед глазами, — лицо Марвела. — Очнулась? — голос первого доносится как сквозь вату. Мирта хочет ответить и заодно спросить про Катона, но ее сил хватает лишь на очередной невнятный стон. Лицо парня исчезает. Кто-то приподнимает Мирте голову, а губы чувствуют металл фляги. Холодная вода бежит по пищеводу и проникает в каждый уголок тела, возвращая его жизни. Слух восстанавливается, а лицо первого уже не плывет куда-то в сторону. — Что… — голос слушается плохо, и Мирта делает еще глоток. — Что произошло? — Двенадцатая сбросила гнездо ос-убийц. Нас покусали. — Где все? — Хлоя и Ди… Диадема погибли, — голос Марвела на секунду срывается, но затем вновь звучит твердо. — Катон пошел искать лекарства, Третий стоит в дозоре. Мирта молча кивает, понимая, что, если попытается заговорить, голос выдаст ее с головой. Она делает еще несколько глотков живительной влаги, возвращающей силы. Никогда Джонс не думала, что обычная вода может быть настолько восхитительной. Мирта садится и допивает остатки жидкости из фляги. В голове муть. Марвел приносит ей пару яблок, и Джонс с упоением жует их. Первый уходит: надо проверить мины и посмотреть, не пришел ли Браун. Мирта откидывается на траву и запрокидывает голову, глядя в высокое голубое небо. Внутри расплывается облегчение: Катон жив. Наглый, самоуверенный профессионал, ее напарник по дистрикту и любимый парень жив. Улыбка растягивает губы, и Джонс позволяет себе провалиться в темноту. Но на этот раз это не вязкая чернота страха и холода - это сладкая темнота сна. Просыпается она тогда, когда солнце уже клонится к закату, окрашивая небо в золотые и красные тона. Боль никуда не ушла, но стала меньше. Мирта поднимается на ноги, хотя ее все еще немного мутит. Недолго постояв на месте и дождавшись, когда вспышки перед глазами исчезнут, она вновь обретает контроль над своим телом, делает несколько неуверенных шагов. Ее союзники оказываются с другой стороны Рога, сидят у костра с банками консервов в руках. Мирта молча походит, садится рядом. — Держи, — Марвел протягивает ей небольшой пластиковый контейнер. — Что это? — От укусов. Выпей четыре таблетки. Джонс пожимает плечами и покорно проглатывает горькие кругляши, запивает. После чего первый протягивает ей банку с консервами. Едят молча. Солнце окончательно исчезает за горизонтом, ночь вступает в свои права. На куполе проецируется герб Капитолия, звучит гимн. Знакомые звуки успокаивают, сейчас будет показ погибших. Джонс поднимает голову вверх, ожидая увидеть портреты первой и четвертой. Но вместо этого видит лишь темное небо. Гимн заканчивается, на арену вновь опускается тишина. — Ты же сказал, что Хлоя и Диадема мертвы? Почему их портретов нет? — Это было два дня назад, — хмыкает Марвел. — Что…. Два дня?! Что вообще случилось? — неужели она провалялась в отключке так долго? — Что ты помнишь? Чтобы я не повторялся. — Меня разбудили укусы, помню чей-то крик: «К озеру!». Мы бежали, ты споткнулся, Катон тебя поднял. Помню, как добралась до озера, нырнула, старалась удержаться возле дна. Потом меня кто-то вытащил. Дальше темнота. — Примерно так все и было. Я видел, как ты бухнулась в воду, нырнул вслед за тобой. Минуты через две выглянул — осы улетели. Вытащил тебя. Кат пошел за оружием. Я попробовал найти в Роге лекарства, но их там не было. Катон вернулся с мечом и моими копьями. Последнее, что помню, как Браун все оружие перед Рогом скинул. Очнулся вчера утром, ты и Катон без сознания. С неба спустился парашют с этими таблетками. Катон к вечеру очухался, а ты вот только сегодня утром первый раз глаза открыла. — Я, перед тем как вырубиться, нам лекарство вколол. Кода Марв упал, ко мне тоже парашют спланировал, там три шприца было. Вколол всем, спрятал оружие, потом почувствовал, что сейчас отключусь, попытался дойти до Рога. Видимо, не получилось. — А Женишок где? Тоже сдох? — Если бы. Он предателем оказался. Спал дальше всех от дерева, его поэтому почти и не покусали. И к озеру добежал раньше нас, потом, пока за нами осы охотились, побежал свою Огненную спасать. Доспасался. — Ты его убил? — Нет. Я как раз в дереву вышел, а этот идиот орет: «Китнисс, беги! Китнисс, беги!» — Катон фальшиво высоким голос передразнивает возгласы Пита. — Я меч подобрал и по ноге ему, а потом меня мутить начало, и он смылся. Но долго ему все равно не протянуть: я его хорошо полоснул, до кости почти достал. Сдохнет в ближайшее время. — Ясно, — Мирта продолжает сосредоточенно жевать мясо из жестяной банки, глядя в костер. Диадема и Хлоя погибли, Пит предатель. Почему-то Мирта не ощущает сейчас разочарования от того, что Диадему прикончила Китнисс, а не она. Ей, кажется, плевать на судьбу надоедливой блондинки. Какая разница, что она обжималась с Катоном, если Браун даже не попытался спасти первую от смерти? Но ведь ее, Мирту, он тоже не спасал. Эта мысль приходит внезапно и заставляет плотно сжать губы, нахмурив темные брови. Катон кричал бежать к озеру, помог подняться Марвелу, когда тот упал. Но Мирту он даже не думал поднимать, хотя мог бы. Джонс точно помнила: он с Диадемой лежал между ней и деревом, и, убегая, напарник легко мог помочь ей, поддержать. Но Мирта вставала сама, корчась от боли укусов ос-убийц и четко осознавая: ей никто не поможет. Странно, но в тот момент Джонс даже не подумала о том, что ей может кто-то оказать помощь, она рассчитывала только на себя. И это спасло ей жизнь. Катон помог Марвелу, но не помог ей. Почему? Логичный ответ приходит сам собой, но Мирта не хочет его принимать. Марвел более сильный союзник, чем она. Он принесет Катону больше пользы. И его легче будет убить. У Марвела нет той психологической закалки, что есть у Джонс. Ее Катон не сможет вывести из равновесия так легко, как первого. К тому же, Мирта лучше знает приемы боя Катона да и самого Брауна как человека тоже знает лучше. Все эти рассуждения до чертиков правильны и логичны, и Джонс чувствует, что они верны. Так же, как тогда, за несколько месяцев до Жатвы она была уверена, что ее напарником станет именно Катон, так же и сейчас почти точно знает, что он вытаскивал Марвела только из тактических соображений. Знает, но принимать не хочет. Сложно заставить себя снять розовые очки, увидеть суровую реальность. Сложно поверить, что Катону она безразлична. Она все время надеялась… Да какое надеялась! Она была почти уверена, что Браун к ней что-то испытывает. С чего это взяла? Да ни с чего! Хотелось просто верить и все. И верила. До сих пор верит. Мирта переводит взгляд на Катона: тот уже доел консервы и теперь поджаривает над огнем присланный спонсорами хлеб. И Мирта снова попадается, снова залипает на него, как последняя идиотка, водит глазами по лицу, впитывает каждую черточку. «Катон красавец», — эта мысль стабильно приходит ей в голову каждый раз, когда она рассматривает своего напарника. Сильный, мужественный. А она, как дура, запала на него. — Я пойду пройдусь, может, кого поймаю, — Джонс поднимается с места, выкидывает пустую жестянку куда-то в кусты. Идет в темноту, подальше от языков пламени, пляшущих в костре, подальше от Катона и того клубка непонятных чувств, что этот парень вызывает в ней. Мирте надо побыть одной и разобраться в своих желаниях и стремлениях, понять, чего она хочет. Достаточно событий уже произошло, чтобы наконец разобраться в себе. Хватит быть зашуганным подростком, она — профи. А это значит, что должна четко осознавать свою цель и идти к ней, невзирая на преграды на пути. В лагерь профи Джонс возвращается только на рассвете.***
Они опять устраивают тренировочный бой, только на этот раз Мирта дерется с Катоном. Их спарринг продолжается минут двадцать, пока, наконец, он не валит ее наземь, прижимая лопатками к хвойной подстилке. — Вот и все. Считай, что ты убита. — Я тебе поддалась, чтобы ты не выглядел слабым в глазах всего Капитолия. — Ага, конечно. — Я вообще-то… — Отличный бой, — Марвел прерывает зарождающийся спор. — Эй, третий, иди сюда, разомнемся. — добавляет он, поигрывая копьем. — Неплохо дерутся, да? Парень из Дистрикта-3 и Марвел уже минут десять кружат по полянке, сходясь на копьях. Мирта откидывается назад, прижимаясь спиной к нагретой поверхности Рога: — Да, неплохо. Боковым зрением она видит, что Катон повернул голову и смотрит на нее. Но теперь Мирте уже плевать на это. Внутри ничего не вздрагивает и не замирает от его взгляда. — Ты изменилась. — О чем ты? — Джонс все же поворачивает голову, встречаясь со взглядом голубо-серых глаз. — Ты изменилась, — снова произносит Браун, глядя ей в глаза. — Очень сильно. За последние сутки. Вчера у костра ты была… другая. Сейчас не такая. — Просто я, наконец, поняла, что для меня важно. Я разобралась в себе и… теперь я чувствую себя намного лучше в моральном плане. — Ты кажешься старше. Будто повзрослела за один день на целый год. — Я просто перестала заниматься глупостями, — улыбается Мирта. — А ты ими занималась? — иронично изогнутая светлая бровь, смешок в голосе. Даже сейчас с кровавой ссадиной на щеке и взлохмаченными грязным волосами Катон красив. Настоящей мужской красотой истинного бойца, что так притягивает девушек. Но на Джонс это уже не производит того впечатления, что было раньше. И она чувствует опьяняющую легкость от той приятной пустоты внутри, что наполняет все ее существо. — Ты не представляешь, Катон, сколько глупостей я натворила, — она улыбается ему. Улыбается искренне и открыто, но не как влюбленная девушка, которая видит объект своих воздыханий, а как просто счастливый человек, наконец понявший зачем он находится там, где находится, и определивший свою жизненную цель. — Ты даже не представляешь... Браун лишь хмыкает и отворачивается, явно не понимая, что происходит с его напарницей. Но ему и не надо этого понимать. Их задача — победить, дойти до финала, а затем в последнем бою решить, кто из них лучше. И все остальное не имеет значения. Так что пусть не забивает себе голову чем попало, да и ей не надо. Здесь, на арене, все кажется куда более простым, чем было раньше, по крайней мере Мирте. Хочешь жить — убей. Один единственный закон. Одна правда. — Ты дура, Джонс. — Я знаю. — Ты втюрилась в будущего противника! — Да. — Ты вообще понимаешь, что тебе придется его убить?! — Да. — Так перестань на него пялиться. — Не могу. — Ну и дура! Дура. Мирта согласна. Эми тогда была права во всем. Влюбленность - странное чувство. Вроде, и не знала этого человека, а все равно, когда смотришь на него, хочется улыбаться до ушей и внутри словно солнце, большое и теплое. — Мирта. — Что? — У нас сейчас тренировка. — Я в курсе. — В малом зале. — Я знаю, Эми. — Тогда почему идешь в другую сторону? — Блин! — Вот-вот. — Что? — после минуты молчания не выдерживает Мирта. — Хватит бегать за Брауном. — Я не... — У него сейчас тренировка в большом зале и ты вдруг — совершенно случайно! — идешь туда. — Да, это случайность, я просто задумалась. — Джонс. Хватит. За ним. Бегать. Прекрати! — Не могу… Тогда она действительно не могла. Да еще несколько дней назад не могла. Смотрела, ревновала к Диадеме, обзывалась и огрызалась. Глупо так, по-девичьи. Вернее, по-детски. Ловила каждый взгляд и отводила глаза, чтобы он не догадался о ее чувствах. Любила. Нет, скорее, симпатизировала. А сейчас — почти плевать. Вот так просто, будто выключатель щелкнул. Раз — и все. Он напарник и не больше. Она сможет убить его. Легко и непринужденно всадить кинжал в спину или в горло и забрать жизнь. А ведь раньше не могла. — Пусть это сделает кто-то другой, пожалуйста. «Ведь если нет…» — она слишком крепко сжимает фарфоровую чашку, принесенную безгласой. Фарфор трескается с противным хрустом, и этот звук заставляет девушку вернуться в реальность. Она не должна думать о таком в последнюю ночь перед ареной - она должна настраиваться на боевой лад, на победу. — Я выиграю! — Мирта почти кричит. Она обязана это сделать, должна, не имеет права поступить иначе. Но все мысли сейчас только о блондине, который спит в соседней комнате. — Но, пожалуйста, пусть его убью не я… А ведь были реальные мысли отпустить, умереть, позволить ему уйти с арены… И она еще считала, что это остальные девочки романтичные идиотки, а она сильная, целеустремленная, жестокая профи. Глупая. Умереть ради любви — воистину мысли, достойные профессионала. Но арена расставляет все по своим местам. Когда ты живешь в уюте и достатке, а кругом друзья и родные — можно влюбляться, гулять и смеяться над дурацкими шутками. Когда стоит задача выжить — все остальное уходит на второй план. Сейчас Мирте до чертиков жалко времени и нервов, потраченных на высокомерного блондина. Она упустила столько шансов из-за своих чувств. Так глупо тратила эмоции и душевные силы, ревновала его к Диадеме, полностью перегорая внутри, а надо было просто настроиться на победу. Вот же глупая. Еще вчера она внимательно смотрела, как пляшут тени от костра на его лице, ходила в темноте, съедаемая сомнениями, безуспешно пыталась доказать себе, что у них нет будущего. А сегодня утром все изменилось. Парень из десятого кричал высоко и тонко. Мирта вытирала льющуюся из разбитого носа кровь: все-таки десятый попал кулаком довольно метко. Марвел смеялся, Катон улыбался и устраивал представление. Даже позволил ей обрезать доходящие до плеч волосы десятого, без цели, просто позабавиться. Мирта стояла, слушая краем уха насмешки Катона, а также время от времени вставляла свои комментарии и царапала небрежно брошенным ножом их жертву. Но вдруг поймала себя на том, что она слушает, но не слышит всхлипов десятого, довольного смеха Марвела. Она просто смотрела на Катона: он смеялся, улыбался, издевался, пугал трибута, но глаза… Именно те самые когда-то давно, будто в прошлой жизни, голубые, а затем стальные глаза, которые она видела на Жатве, которые пробивали барьеры и ломали волю врагов. Эти глаза оставались холодными: в них не было ни намека на улыбку, только точный, идеально выверенный расчет. Они подмечали каждое движение десятого — парнишка дернется, попытается убежать, и Катон убьет его. Моментально, одним движением, не задумываясь, просто. Потому что — Мирта поняла это с пугающей ясностью — ему плевать. Все равно, безразлично. Он не парится, его не колышет, не волнует, не заботит. Ему наплевать. И это глаза не парня, не трибута, едущего на игры, которые она видела на сцене перед домом правосудия. Это глаза убийцы. Не человека — машины. В этот момент Мирта впервые в жизни подумала о том, что и она сама, наверное, — такая же. Ее глаз наверняка смотрят так же. Их называют бесчувственными убийцами, и это правда. Чертова правда, истина, их настоящее лицо. Не люди — машины. Потому что обычным людям, трибутам больно, страшно, мерзко и противно. Больно находиться здесь, страшно умирать, мерзко от осознания, что они убивают, и противно потому, что этого не изменить. А Мирте не страшно, не больно, ей, черт подери, тоже все равно. Плевать. Для нее убивать — это нормально, находиться на Арене — приемлемо, умирать — не страшно. Не страшно ни капельки, совсем, и это больше всего пугает. Ее не тошнит от вида крови и не коробит от чужих криков. Она - машина. У нее нет чувств, души, сердца — всего того, что делает вид homo sapiens человеком. У нее остались только воля к победе да садистское желание перерезать тут всех, утопить Арену в море крови. И самой замараться, испачкать руки в тёплой вязкой жидкости, окунуться, испить эту чашу до дна. И вся ее влюбленность, «любовь», поцелуи, ревность, все это такое глупое и мелочное. Просто розовые замки маленькой девочки… …Чокнутой, которая хочет прыгнуть выше головы. Мирта хмыкает и тянет губы в усмешке. Как же был прав ее тренер! В шестнадцать лет игры не выигрывают не потому что мышцы слабые, а потому что любовью и романтикой несет за версту, потому что не умеет еще убивать равнодушно, без эмоций, потому что ее взгляд на Катона точно не остался незамеченным. И Вайт, победитель 37 игр, отбирающий будущих трибутов и миротворцев, точно все понял, потому и просил уступить Элле. А до нее дошло только сейчас. Только здесь на арене, после почти двух недель драк, крови и смертей, она наконец-то осознала то, что пытались донести тренера и жюри, отговаривая ее от участия в этот год. Нельзя с такими эмоциями на арену, нельзя поддаваться этим порывам, глупым вздорным чувствам. История, которую она сама придумала и в которую сама же поверила. Обманула саму себя, обвела вокруг пальца, заманила в капкан, который чуть было не захлопнулся. И это вдруг становится таким забавным, смешным. Хочется смеяться, холодно, с презрением к самой себе, хохотать до слез от осознания того, насколько по-детски она себя вела, насколько бессмысленными вещами занималась. Мирта Джонс решила, что влюбилась, что позволит Катону выиграть, забрать ее победу, ради «любви». Поддалась чувствам, затмившим разум, верила в такие детские сказки. Верила, несмотря на то, что каждый раз реальность разбивала мечты на тысячи осколков. Собирала надежду и миллионов частей, по крупицам строила чувства, которых, как оказалось на поверку, нет. Создала мечту, образ, за которым она украдкой поглядывала на переменах, с кем иногда перебрасывалась парой фраз. Глупая, глупая Мирта, наивная маленькая девочка, которой она, по сути, и является… Являлась бы, если бы не попала на арену и не умела убивать. Верила, в который раз получая подтверждение, что занималась чепухой и самообманом. И умом она ведь понимала, что занимается глупостями, что хочет невозможного, но не хотела признавать. Все ее чувства, мысли — все это просто мечты, розовые замки, которые развеются от одного дуновения ветерка. И вот теперь получила этому окончательное подтверждение. Катону плевать. На нее, на Диадему, на Марвела, на Хлою из четвертого — всех. Он приехал сюда не глупостями заниматься, не романы с кем попало крутить, а приехал побеждать. Выигрывать, завоевывать славу и пробивать дальнейший путь в жизнь. За годы, проведенные в Академии, Браун не только накачал мышцы, но подготовился и морально, принял тот факт, что станет убийцей, что вернется один, осознал его до самой глубины души, и теперь его не свернет с этого пути ничто. Он заключил этот союз, объединил профи, зная, что рано или поздно ему придется предать своих «союзников» и вонзить им меч в спину. И с Диадемой целовался не потому, что блондинка ему понравилась, а чтобы спонсоры были. Катон умеет учиться и опыт «несчастных влюбленных» из двенадцатого перенял быстро. И если бы Мирта призналась в своих чувствах, он бы просто использовал ее привязанность для достижения победы. Теперь он как хищник на охоте. Волк не задумывается о чувствах зайца, когда готовится убить его, когда погоня вышла на финальный этап, когда белые зубы клацают в метрах от мелькающего серого хвоста, а капли слюны падают на пролетающую под лапами хищника землю. Остается лишь азарт погони и яростное желание догнать, уничтожить, убить. Потому что так правильно, заложено самой природой еще с незапамятных, древних времен. Таковы правила, не менявшиеся уже семьдесят четыре года, так было, есть и будет, и лишь тот, кто сумеет принять правила и обойти всех соперников, сможет выжить. — Я выиграю. Теперь это не навязанная тренерами установка - теперь это голос ее души.