Месяц забвения

Шум скользящей по морским камням пены. Шорох трепещущей прибрежной листвы. Влага, жадно облизывающая тонкие ноги. Ночь. Анри наедине с ними, своими сладкими, тягуче-нежными воспоминаниями. Образами умершего прошлого, заполнившего вены собой вместо крови. Глаза Анри закрыты, но они видят. Руки Анри онемели, но они чувствуют. Уши Анри глухи, но они слышат. За неуверенным шагом в ночную мглу следует мутный, давно забытый свет. И в голове звучат голоса, звучат отблески минувших дней. Звучат счастье и он. Август ее последнего лета. Анри помнит тот месяц до мелочей, до секунд, до мгновений. И дышит им. Живет его жизненной силой, полнотой и яркостью красок. Она выпивает его остатки из чаши ушедших часов, всматривается в крошечные капли и всем телом ныряет в противоположное отражение будущего. Их первая встреча: переполненный вокзал и шумная толпа. Полуденное солнце и не щадящая жара. Соленые капли пота, скользящие по ее нежной коже, и его добродушный взгляд. Он стоял у старой, разваливающейся кассы, провонявшей табаком, и улыбался. Так улыбаются юные дети, совершенно не знающие мира, готовые к вечным открытиям и путешествиям. Он же не был ребенком. Наоборот: рост не позволял его спутать с наивным юношей; грубая, широкая ладонь, обхватившая ее руку, не давала усомниться в его свергнутой годами наивности. Он излучал собой тепло и редкий для мира уют, за пару неловких мгновений он расположил ее одним лишь видом и потом только закрепил образ того, кого нужно нежно любить и помнить. Он никогда не был прихотлив, его устраивало совершенно все, но именно из-за этого пылало в душе желание даровать все лучшее, все самое совершенное, лишенное изъянов. И он это принимал. С восторгом, радостью, характерным ему теплом и ясной благодарностью, светившейся в нем ярче горячего солнца. Он жил через дорогу, встречал рассветы на веранде, отпивая из кружки сладкий шиповник. Звал Анри к себе, жестом притягивая ее сердце, покрытое панцирем из шипов. И Анри приходила: лежала в гамаке, укрытая легким покрывалом, наблюдала за его жизнью сквозь узкую щелку дозволенного и плыла по течению. Каждый день с ним даровал столь нужное ее миру спокойствие. Он был открыт, с ним она чувствовала себя нужной, любимой, видимой и слышимой. Он всегда готов был поговорить и обсудить жизнь, протянуть руку помощи и раскрыть новый взгляд на обыденные вещи. Он любил приходить на ближайший пляж, по дороге пиная стертый камушек и насвистывая мотив из зарубежного сериала, и Анри следовала за ним, укрывая светлые волосы соломенной шляпой и придерживая корзинку с яблочным пирогом. Он гулял у моря, кликая чаек и забегая в бьющиеся у берега волны, и возвращался к Анри, обнимая ее тонкое тело, вплетая ей в волосы собранные по дороге подсолнухи и шепча на ухо самые лучшие и добрые на свете слова. Анри ради него готова была на все безумства, что взбредали ему в голову. Она не желала возвращаться к мутной, серой и обыденной жизни, плотно засевшей за ближайшим углом, выжидавшей, пока не иссякнут все краски. Он не любил готовить, но всегда, когда вечером возвращался в дом, звал к себе Анри, потрясывая прозрачным пакетом с яблоками. Он проходил на кухню, включал старый, почти разваливающийся патефон, стряхивал пыль с пластинок и открывал дверь подоспевшей девушке, торопливо напялившей на себя холщовый сарафан. Его руки притягивали Анри к себе и грели ее сердце, разбивая один замок одиночества за другим. Он был ее светом, греющим продрогшее от тоски тело, ее сказочным принцем, приехавшим на сером поезде, ее любовью, пустившей корни в самое разомлевшее от уюта сердце. Анри помнила их последнюю встречу: пустой вокзал, свет блеклой Луны, холодный ветер, несший аромат влажного тумана. Он затаскивал тяжелый чемодан в купе, обнимал ее плечи и шептал слова утешения. Анри не сопротивлялась, но в душе вновь затягивала в корсет собственное сердце, вновь обтягивала нежную плоть цепями и вновь замыкала замки. Он уехал, Анри осталась. И ее голос стал тих, как летний ветерок, несущий аромат с цветущего поля; ее глаза, бывшие ясными, обернулись брызгами холодного северного океана. Но подсолнухи, вплетенные в светлые косы, так и остались греть ее душу воспоминаниями, и патефон, оставленный в углу его кухни, иногда играет застарелый джаз вечерами. С тех пор Анри в пригороде полюбили. С ней было тепло и до щемящей нежности уютно, с ней возникало желание жить и раскрывать новые пути и дороги. Но каждый раз, когда ночью она спускалась к древнему морю, никто не мог угадать, какие мысли витают с шорохом листвы и шумом волн. Какие чувства она топит в бездонных водах ее прошлого.