***
— Что мы здесь делаем? — тоскливо спросил Ямазаки. — Сходили в кино, а теперь пойдем съедим что-нибудь вкусное, — Хара вертел головой по сторонам. Ямазаки вздохнул. Это-то он знал, но Хара вытащил его в единственный выходной, напомнив об обещании помочь, и Ямазаки ждал… Чего-то другого он ждал и готовился как дурак к этому страшному неизвестно чему. И отчего-то волновался, и думал, что и как говорить. И положил телефон в нагрудный карман, чтобы, если что, быстро дозвониться до Сето. А Хара отвел его в кино. И фильм был неплохой, Ямазаки увлекся, да так, что едва не опрокинул попкорн на девушку с переднего ряда. Но стоило им выйти из зала, как тревога опять вернулась к нему вместе с недоумением. Он все чего-то ждал, и ожидание это отравляло ему весь вечер. — Европейская кухня или японская? Ямазаки медлил с ответом, переминаясь с ноги на ногу. — Фаст-фуд? Ямазаки думал о другом. — Видишь ту девушку? — Хара говорил все тем же ровным, дружелюбным тоном. — Симпатичная, правда? — Ну, — Ямазаки окинул ее взглядом. Улыбка-сиськи-задница-ноги. — Ничего так. — Вот бы мне ее… Ямазаки поперхнулся и вытаращился на Хару. — Браслет, — тот мечтательно улыбался. — Да ты рехнулся, — горячо зашептал ему Ямазаки, — ты представляешь себе, как это вообще замочек расстегнуть, да так, чтобы не почувствовала? Совсем черепицей двинулся? Хара продолжал нежно лыбиться. — Между прочим, — продолжил Ямазаки уже нормальным голосом после непродолжительного, но очень холодного молчания. — Браслет у нее на руке, а мой бумажник — в сумке, не в кармане. — Я заметил, ты забыл выбросить билет. Хара оставался безмятежен. Ладонь его, удивительно горячая, медленно ползла по бедру Ямазаки. Слишком медленно по мнению последнего. — Тогда, в раздевалке, надо было просто дать тебе в челюсть, — проскрипел Ямазаки сквозь зубы. — Ну, еще не все потеряно, — легкомысленно отозвался Хара, вытащил руку у Ямазаки из кармана и резко махнул ей в сторону урны. — Ты всегда можешь поговорить с Ханамией. — Дать в челюсть и похоронить — разные вещи, — буркнул Ямазаки. — Европейская. — Что? — Хара, кажется, потерял мысль. — Кухня. Европейская. Ты платишь. Ямазаки краем глаза следил за девицей, которая, наконец, собралась куда-то отчалить со спутником, унося с собой улыбку-сиськи-задницу-ноги и злосчастный браслет. — Идет, — ответил Хара. В отличие от Ямазаки он на девицу и не посмотрел.***
— Что ты копаешься? У меня карманов раз-два и обчелся. И руки затекли. — Ну откуда мне знать, вдруг ты что-нибудь к галстуку прицепил? — Хара ощупывал его стремительно, аккуратно, но все равно ощутимо. Любопытные пальцы пробежались по основанию шеи, Ямазаки зябко передернул плечами: — В нагрудном кармане. Хара заглянул к нему в карман с таким энтузиазмом, словно собрался туда нырнуть. В его руке ярко блеснула фольга. — Это что? Конфета? Хара смотрел снизу вверх, неловко изогнувшись. — Ты принес мне конфету? Ямазаки поскорее запахнул пиджак — на крыше было ветрено — и ответил: — Не конфета, а жвачка. А то ты со всей этой канцелярщиной превратишься в лавку старьевщика. Или я. Хара с любопытством покрутил длинную палочку в ярком фантике, понюхал, полюбовался. Ямазаки отчего-то смутился, отвел глаза и уселся лицом к проволочной ограде. Над ней выступало небо, ровное, точно оклеенное целлулоидной пленкой. На площадке играли в футбол, ветер приносил отзвуки криков и эхо ударов по мячу. Из-за свежего, пронзительного воздуха у Ямазаки замерзли руки. Хара шумно плюхнулся рядом с ним, прижался горячей спиной. Ямазаки слушал, как он шуршит оберткой. — Вкусная, - поделился чуть погодя Хара, — хочешь? — Я хочу, чтобы у тебя наконец что-то получилось, — недовольно ответил Ямазаки, — а то, должен сказать, клептоманишь ты фигово. Я все чувствую. А если я чувствую, то и другие почувствуют. А жвачку жуй. Я, если что, еще одну у Томоко-чан попрошу. Хара перестал шелестеть фантиком. — Томоко-чан? Это такая с четвертым размером и кривыми ногами? — Это такая в очках и в десятке лучших учеников. — Ааааа, - Хара вдруг рассмеялся, да настолько неприятно, что Ямазаки захотелось посмотреть ему в глаза. — И за что же она дала тебе жвачку? Ямазаки спрятал в коленях горящее лицо. — Ну, она последнее время вокруг меня чего-то крутилась, крутилась… На перемене Ямазаки увидел, как она развернула жвачку, вспомнил о Харе и отчего-то встревожился. Чувство было непонятное, зыбкое, у Ямазаки тут же испортилось настроение. Томоко-чан была миленькая, пухленькая. Под взглядом Ямазаки она покраснела. — Ты так смотришь на Томоко-чан, — с жеманным хихиканьем протянула соседка по парте, — как будто хочешь пригласить на свидание. — Да нет, - честно бухнул Ямазаки, — просто думаю, толстеют от жвачки или нет. Об этом он и думал, мысленно сравнивая Томоко-чан и Хару — таких разных людей с жвачкой. Томоко-чан вдруг вытащила из кармана еще одну жвачку, молча швырнула в него и выбежала из класса. — Ну ты и мудак, чел, — рассмеялся кто-то в тишине. Ямазаки ничего не понял. Теперь он пересказывал все Харе. Тот сначала задрожал плечами, а потом зафыркал. — Теперь понятно, отчего тебя считают сердцеедом. — Что ты гонишь! — Ни фига, - Хара щелкнул жвачкой, расслабился, растекся по спине Ямазаки. — Это же девчонки, их на такое тянет. Они думают, что ты так с ними заигрываешь. — Какого хуя? — Ямазаки закрутился, пытаясь отсесть, Хара поймал его за локти и прижал к себе. — Идиотки. Ты же слышал Ханамию. А что? Ты бы вел себя по-другому? А как? — Хара повернул голову, его волосы защекотали Ямазаки шею. — Ну. Я бы дарил что-нибудь. Ухаживал бы. — Ямазаки помолчал и смущенно добавил, - от хулигана какого, быть может, спас. Хара содрогался в приступе беззвучного хохота. — Чего ты ржешь? — Ямазаки откинул голову и слегка долбанул его в затылок. Хара продолжал смеяться. — Да это тебя хулиганом считают, от которого спасать надо, - ответил он, отдышавшись. — Чего тогда лезут? Дуры. — Принимают безнаказанность за силу, — от Хары пахло мятой. — Выбери какую-нибудь – глядишь, подуспокоятся. Солнце грело Ямазаки макушку. Было странно – одновременно и тепло, и прохладно. Уютно, клонило в сон. — Да ну. Сплошная морока. Хара хмыкнул и подставил плечо ему под щеку.***
— Сето, у тебя ничего не пропадало? Сето приподнял маску для сна и внимательно посмотрел на Ямазаки. — Ты что, какой-то опрос проводишь? Фурухаши спрашивал, теперь меня. Ямазаки молчал, неспособный описать свое беспокойство – вкрадчивое, еле ощутимое. — Нет, — кратко ответил Сето, — у меня ничего не пропадало. Ямазаки взглянул на него с подозрением – Сето был любитель тянуть жилы и насмешничать в своей особой, грубой и одновременно удивительно дружеской манере. — Ты еще не спрашивал Хару, — Сето так и не улыбнулся.***
У Ямазаки дома жила кошка. К десяти годам он в совершенстве освоил искусство подкрадываться к жертве: достаточно сделать вид, что все в порядке, ничего необычного не происходит и подойти – быстро и уверенно. Хара дернулся слишком поздно. Ямазаки уже стоял рядом и заглядывал в шкафчик через его плечо. Количество мелочей увеличилось. Из-под шарфа выглядывал краешек погашенного билета в кино – того самого, который Хара якобы выкинул. Казалось, Хара на глазах съежился и стал меньше ростом. Редкие капли срывались с растрепанных волос и падали в шкаф. — Так ты что же, педик что ли? — глупо спросил Ямазаки. Все было такое обычное — и Хара обычный, и шкафчик, и даже шарф. А все вместе складывалось во что-то новое и странное. Ямазаки чувствовал себя огорошенным. Хара горько рассмеялся и стукнулся лбом о верхнюю часть шкафчика. — Какой же я педик? — сказал он ровным, ясным голосом. — Я просто влюбился. В тебя, Ямазаки. Тон у него был удивительно будничный. Ямазаки задохнулся, смешался и сделал шаг назад. Хара повернулся к нему — такой же как прежде — с улыбкой, со спрятанным взглядом, с полотенцем, накинутым на плечи. Ямазаки вспомнил, как Хара обыскивал его, беспокойные, теплые прикосновения, ловкие пальцы. Хара наступал на него, как прежде сам Ямазаки, уверенно и быстро. Ямазаки скоро оказался заперт в углу за шкафчиками. По ногам сквозило, из душевой пахло влажным теплом. Хара стоял напротив и молчал. И ничего не делал. Ямазаки тоже молчал. — Чего? — тихо спросил он наконец. Хара качнулся к нему и уперся лбом в плечо. — Разве ты не хочешь меня ударить? Хара слишком плохо вытер волосы, футболка на плече у Ямазаки тут же намокла. Ямазаки, вздохнув, положил руку ему на затылок. — … Потому что если нет, я тебя поцелую. Кто-то плохо закрыл кран, и было слышно, как в душевой тихонько капает вода. — Ты же не успел добраться до жвачки? — спросил Ямазаки. Плечи Хары напряглись, он перекатил голову, искоса посмотрел на Ямазаки. Тот впервые увидел его глаза – внимательные, темные. Ямазаки задержал дыхание. Из-за того, что Хара всегда прятался за челкой, его взгляд казался чем-то особенным, глубоко личным. Ямазаки вдруг бросило в жар. — Ты покраснел, — Хара говорил своим насмешливым, острым голосом, но улыбка у него стала тихая, беззащитная. Ямазаки зажмурился, сложил губы трубочкой и вслепую потянулся вперед. Его щеки коснулся мягкий смешок, Хара легко дотронулся до его подбородка и только потом поцеловал. От него все еще пахло мятой. Ямазаки целовался и прежде, оттого ничего из происходящего не было для него откровением – по форме. По сути – ему показалось, что мир вдруг сжался, сократился сначала до раздевалки — Хара нежно, влажно двинул языком, глухо застонал в поцелуй, и у Ямазаки по позвоночнику прокатилась горячая волна, — а потом словно бы до поверхности его кожи. Ямазаки сделалось тесно в собственном теле. Хара прижал его к себе и плавно повернулся, прислоняясь к стене. Так, Ямазаки мог бы вырваться, если бы захотел. Вместо этого он жадно вдохнул и сам поцеловал Хару. Он зажмурился так сильно, что заболели веки, провел пальцами по лбу Хары, очертил линию бровей, дотронулся до левого глаза. Хара улыбнулся ему в губы, щекотно опустил ресницы. Он держал Ямазаки или держался за него, сцепив руки на талии. Ямазаки нерешительно положил ладонь ему на спину. Прижал. На большее его не хватило. Ему было хорошо, жарко, немного стыдно. Где-то за пределами его нового, сократившегося мира, жизнь словно бы сдетонировала и взорвалась. Ямазаки как будто плыл в волнах шума такого сильного, что его невозможно было услышать, только почувствовать, и в тишине воображаемого этого гула Хара целовал его. Ямазаки и не хотелось, и было страшно останавливаться – он не знал, что будет дальше. Хара напоследок чмокнул его сначала в уголок зажмуренного глаза, а потом, неуклюже, в щеку. Ямазаки ошалело смаргивал горячечные красные круги, мешавшие ему видеть, когда Хара, еще сильнее сцепив руки у него на талии, сказал надломленным голосом: — Ямазаки, если так посмотреть – я и правда педик. Ты же парень. А я тебя хочу. Ямазаки смущенно булькнул и попробовал отвернуться – Хара тревожно заглядывал ему в лицо. — Но если так, все будет по-прежнему, — голос у Хары стал притворно веселый и какой-то жалкий. — Хочешь, пойдем позадираем того придурка из C-класса? Хочешь? — Японскую хочу, — буркнул Ямазаки. — Что? – непонимающе переспросил Хара. — Кухню. Японскую. Я плачу. Хара стоял, неестественно выпрямившись. На лице его, начинаясь с неуверенной улыбки, разгоралось тихое счастье. — Выходит, что и я педик, — Ямазаки понял, что ему все еще есть куда краснеть. – Хуй с ним.***
— Как там твоя клептомания? – Сето с интересом следил, как Хара, насвистывая, повязывает ужасный шарф Ямазаки. — Никакой клептомании, — Хара любовно погладил красно-зеленую шерсть, — только профессиональное воровство. Так, чтобы разом взять и украсть что-нибудь большое… — Скорей, высокое, — Сето насмешливо поднял брови. — И рыжее, — добавил Фурухаши. — … ценное. Так, чтобы на всю жизнь хватило. Хара поправлял шарф и улыбался.