ДЖОН

Джон никогда не видел таких красивых людей. Этот высокий худощавый старик, рассматривающий упаковку крекера с интересом, которого явно не заслужили кусочки сухого солёного теста, поразил его в самое сердце. От него исходило сияние. Самое настоящее, Джон мог бы в этом поклясться. Сияло всё — длинные узловатые пальцы, истончённая кожа рук, сосредоточенное лицо, подвижное тело, укрытое видавшим виды, но всё ещё элегантным пальто. Состарившееся Божество, для каких-то неведомых целей посетившее Землю. Джон стоял очень близко, буквально дышал ему в спину, позволив редкостную бестактность — ступить в зону комфорта другого человеческого существа. Тем более, судя по обилию глубоких морщин и волнистому серебру волос, существа весьма солидного возраста. Сколько ему, думал он, глядя на величавый профиль, семьдесят? Семьдесят пять? — Что? — раздался чуть надтреснутый, но поразительно сочный голос. — Что? — глупо повторил Джон, выдернутый из своего непонятного транса. — Вы настойчиво меня изучаете. Сердце Джона колотилось вовсю, лицо пламенело. Идиот! И чего, спрашивается, уставился?! — Извините, — забормотал он, краснея ещё мучительнее. — Я всего лишь… Мне тоже… Мне нужен крекер. — Вот этот? — брезгливо скривился мужчина, бросив короткий взгляд сначала на пачку печенья, а потом — на полупустую корзину Джона. (Пакет молока, булочка… Всё ясно — у студента не самые лучшие времена.) — Не советую. Лучше возьмите ещё одну булку. — Спасибо, — ответил Джон, поворачиваясь, чтобы уйти — подальше от собственного позора. Это же надо — рассматривать незнакомого человека, будто творение Буонарроти. Ещё бы рот разинул и слюни пустил, придурок. Хотя, что уж скрывать, этот старик показался ему куда привлекательнее всех вместе взятых Давидов с их скульптурными совершенствами и пустыми глазами. — Собираетесь этим поужинать? — пророкотало у него за спиной. Джон обернулся, неловко качнувшись на странно ослабевших ногах. — Что? Старик улыбнулся, брызнув веселыми лучиками морщин: — Ваш словарный запас поразителен. И Джон улыбнулся в ответ, чувствуя, как досадная скованность отступает. — Обычно я не настолько туп, — сказал он, глядя в глаза с лукавой искринкой. (Потрясающей красоты глаза, в которых так много света, в которых сосредоточена вся земная и, возможно, вся неземная мудрость.) — Наверное, это от голода. Я не успел пообедать. — Ничего странного. В двадцать лет… вам же двадцать, я не ошибся? — Не ошиблись. Мужчина вздохнул: — Я ошибаюсь не часто, и за долгую жизнь это успело наскучить… Так вот, в ваши двадцать совершенно естественно мало есть, мало спать и много хотеть от жизни. — Он двинулся вдоль продуктовых полок, Джон как привязанный двинулся следом. Ему страшно хотелось сказать что-нибудь умное, достойное слуха этого сияющего человека, но слова бессмысленно толпились на языке, не желая складываться даже в самые банальные фразы. Он отчаянно злился и умоляюще смотрел прямо в центр невероятно прямой, не сломленной годами спины — пожалуйста, остановись, пожалуйста, не исчезай, для меня это очень важно. Происходила какая-то чертовщина, и Джон хорошо это понимал. Ничего загадочнее с ним ещё не случалось. Но он решил поразмыслить над этим потом — в данный момент главной его задачей было приноровиться к чеканному шагу устремившегося к выходу старика. Сейчас он уйдет и… и всё. Всё! Джон внутренне похолодел и уже приготовился окликнуть удивительного незнакомца (не представляя, что при этом сказать), но тот, не останавливаясь, обернулся и бросил через плечо: — Поужинаете со мной? Если, конечно, моё предложение не покажется вам некорректным. Радость взорвалась тысячью разноцветных звёзд. Поужинать с ним?! Это не шутка?! — Нисколько. Я с удовольствием с вами поужинаю. Только, боюсь, кроме булки и молока мне нечего предложить, — сказал он по возможности спокойно и умно. Мужчина издал довольный смешок и наконец-то остановился. — Предложения сегодня делаю я, так уж вышло, и поскольку привык идти до конца, всегда и во всём, выбор нашего с вами меню я тоже возьму на себя. Не возражаете? Джон качнул головой — единственное, на что он оказался способен, переполненный звенящим восторгом. — Предлагаю рыбу и белое мозельское. Здесь неплохой выбор вин. Кроме того, дома имеется острый сыр, и, полагаю, надо вернуться за крекером, не настолько он мерзок. Крекер с сыром — прекрасная закуска к вину. С некоторых пор я пристрастился к изыскам кулинарии, и даже научился готовить, тогда как раньше… Впрочем, это неважно. Обычно я ужинаю один, мне редко составляют компанию. Он говорил — Джон слушал. Он размашисто шёл — Джон торопился за ним едва не вприпрыжку. И это было прекрасно. Заплатив за покупки и присовокупив к ним булку и молоко, о существовании которых всполошившийся Джон даже не вспомнил, старик направился к выходу. — Я живу здесь неподалеку. Пройдёмся? Если, конечно, вы не умираете с голоду. Джон согласно кивнул: — Умираю, но с удовольствием прогуляюсь. С вами… мистер… — Холмс. Шерлок Холмс. Но можно просто Шерлок, пусть даже я и кажусь вам развалиной. — Вы не кажетесь мне развалиной, Шерлок.  (Вы кажетесь мне звездой.) Я Джон. Что-то неуловимо изменилось в его походке — словно Шерлок споткнулся, натолкнувшись на невидимое препятствие. Но длилось это мгновение, и вскоре шаг его выровнялся, став по-прежнему чётким и быстрым. — Хорошее имя, — сказал он невозмутимо. * Дверь открылась с негромким скрипом, и на Джона нахлынули запахи. Ничего старческого или запущенного — напротив, вокруг царили чистота и ухоженность. Но ощущение музейного духа было огромным — словно квартира эта являлась хранительницей долгой, трудной, захватывающей истории, которая, увы, подходила к концу… Джон озирался, с любопытством рассматривая прихожую. — Поднимайтесь наверх, — Холмс кивнул в сторону лестницы, уходящей, как подумалось заворожённому Джону, прямиком в небеса. — Этот этаж пустует уже давно. — В его голосе не было горечи — простая констатация факта: кто-то когда-то здесь жил, а теперь не живёт. На втором этаже ощущение пустоты стало сильнее — той самой, музейной, и это показалось особенно странным и нелогичным: в гостиной и кухне витало несомненно жилое тепло, в камине посверкивали угольки, горела настольная лампа, тихо шумел холодильник. Но одиночеством дышало здесь всё. — Располагайтесь, — сказал Шерлок, протягивая руку за пакетом с продуктами. — И не смотрите так потрясённо — вы же не в лавке древностей. Это обычная городская квартира, хотя, стоит признать, интерьер современным не назовешь. — Здорово, — выдохнул Джон. — Мне нравится. Очень. Я бы остался здесь навсегда. — Вот и славно. — Шерлок снова взглянул на пакет: — Позволите? Или вы раздумали ужинать? — Чёрт! — огорчённо ругнулся Джон, отдавая покупки. Что с ним такое?! Почему именно сегодня он ведет себя как последний дурак?! Теперь вот вцепился в ручки пакета. — Извините. Могу я помочь? — Непременно. Это обязательное условие каждого хорошего ужина. Заниматься приготовлением пищи необходимо вдвоём… — Шерлок откашлялся. — То есть, вместе. Я хотел сказать — вместе. Только тогда ваше блюдо получится по-настоящему вкусным. К сожалению, я осознал это достаточно поздно. Приступим? Джон на удивление быстро освоился — выполнял команды хозяина чётко, ориентируясь почти без заминок. Через полчаса он знал в этой кухне всё, и мог бы за двадцать минут приготовить к завтраку блинчики, двигаясь бесшумно и ловко, без опасения потревожить утренний сон человека, которому, вполне вероятно, не всегда удается быстро заснуть… Стоп. Какие блинчики, Джон?! —  По-моему, выглядит аппетитно. Не хотите откупорить эту замечательную бутылку? …Рыба получилась потрясающе вкусной, вино слегка ударило в голову. — Хорошо тут у вас, — протянул Джон с заметным сожалением в голосе, а потом решился на смелый вопрос: — Почему вы один? — И сжался в ожидании отповеди — Шерлок определенно был не из тех, кто позволяет копаться в своей душе. «Сейчас он пошлёт меня к чёртовой бабушке, и будет прав». Но Шерлок ответил просто: — Так было не всегда. Эту квартиру завещала мне миссис Хадсон. Чудесная миссис Хадсон. Когда-нибудь я о ней расскажу. Дыхание застряло в груди — когда-нибудь?! Неужели он смеет надеяться?! — И ещё один человек, — продолжал Шерлок, не замечая восторженной эйфории гостя. — Мой друг. Он… — Было видно, что слова даются ему с трудом, и Джон насторожённо замер. — Он тоже жил здесь какое-то время… Впрочем, и об этом потом. И Джон осмелел окончательно. — Можно, я буду к вам приходить? — выпалил он. — Иногда. Шерлок тепло улыбнулся: — Почему нет? Буду искренне рад. Как видите, места достаточно. А уж если вы варите кофе… — Варю! Знаете, я варю замечательный кофе! В него надо добавить немного… — Тсс, — со смехом остановил его Шерлок. — Молодой человек, никогда не раскрывайте своих секретов. Просто сварите кофе, и это сделает меня совершенно счастливым. Счастливым?.. * Лёжа в постели и слушая похрапывание соседа, Джон вспоминал этот необычный вечер и думал о Шерлоке. Узнав о Джоне практически всё, тот ни словом не обмолвился о себе, так и оставшись почти потусторонней загадкой. Величественный седой красавец с изящными манерами и пронзительным взглядом — кто он? С какой явился планеты? Где его семья и есть ли она? Друзья? Хоть кто-нибудь? Потрясающе умный и притягательный до дрожи в коленях — почему он совсем один? Его морщины, изгибы строгого рта, поперечная складка на переносице, явно углубившаяся с годами, в глазах Джона были прекрасны. Не может быть, чтобы не нашлось никого, кто почёл бы за честь всем этим любоваться! Ухаживать за ним, подавать полотенце в душе, заваривать чай, приносить из кондитерской свежий бисквит и благоговейно смотреть, как он подносит его к губам… Такого просто не может быть! Мистика этой встречи была очевидна. Едва узнав человека (а если быть до конца откровенным, ничего о нём не узнав), ты уже не представляешь без него своей жизни — такое происходит не каждый день. И всегда имеет причину. Джон понимал, что впервые нос к носу столкнулся с Судьбой, получив наглядные доказательства, что она существует, и что от неё не уйти. Всё, что происходило до этой минуты, вдруг оказалось неважным: учёба, друзья, грандиозные планы, сердечные драмы (сколько их было, Джон?) — пустяки по сравнению с охватившей его лихорадкой. И всё же это выглядело абсурдно. Слишком много эмоций вызвал в нём этот старый мужчина, и будь ситуация немного другой, окажись на месте Шерлока какая-нибудь девчонка или, чёрт с ним (Джон не был ханжой), какой-нибудь парень, он бы нисколько не усомнился, что влюблён с головы до ног. Джон кутался в одеяло, пытаясь укрыться от собственных мыслей — путанных, воспалённых, бросающих в жар. Безумие! Бред! Клиническая нелепица! Молодые не влюбляются в стариков. Так почему же, расставшись с ним каких-то пару часов назад, он чувствует настоящую ломку? Почему его сердце обмирает и падает? И почему единственное, о чём он в состоянии думать, это позвонит ему Шерлок Холмс или не позвонит, позволит снова переступить заветный порог или уже завтра о нём забудет? Он вертелся в постели как на раскалённых углях — до тех пор, пока сосед его сонно не проворчал: «Джон, подрочи в душе, а? Спать мешаешь». * Шерлок ему позвонил. И пригласил на чай. После занятий Джон примчался на Бейкер-стрит, задыхаясь от нетерпения. Объедался купленными Холмсом пирожными. Смотрел на него во все глаза. Ловил каждое слово. С этого дня они стали почти неразлучны, и между ними возникло нечто, напоминающее привязанность. Если говорить о Шерлоке Холмсе. Что же касается Джона, то несомненно это была любовь — бескорыстная, нежная, заполняющая его целиком и не оставляющая места чему-либо ещё. Природу этой любви нельзя было ни объяснить, ни даже понять. Она не вписывалась в категорию дружеской или сыновьей, и в ней не было эротизма (боже, конечно же нет!), сексуальные фантазии и желания выглядели мелко и несущественно по сравнению с той громадой, что распирала его сердце и грудь, искала выход в словах и поступках. Джон прятался в ванной и тихо шептал: «Шерлок, я вас люблю». И мысленно целовал ему руку. Этого было достаточно, чтобы не умереть от любви, в которой он никогда не посмел бы признаться, и которая просто была. Вскоре он бросил бессмысленное занятие — пытаться найти подходящую нишу для своих подавляющих чувств. Разве это так важно? Он любил этого человека всем своим существом и не хотел понимать почему. Видел ли Шерлок эту любовь? Иногда Джону казалось, он знает всё. Иногда, что не замечает. Когда взгляд его становился чуть внимательнее и острее, Джон пугался — вдруг догадается и вышвырнет вон как нашкодившего кота? Вдруг увидит в этой любви что-то грязное, непристойное? Но когда, поймав его обожающий взгляд, Шерлок заводил разговор о погоде и надвигающейся подагре, Джону хотелось плакать от горькой обиды и бежать, не разбирая дороги. Не от Шерлока — от любви, которая так сильна, и которой нет утоления. * Три месяца он вхож в этот дом, посещая его по негласному графику — два раза в неделю. Он бы и рад приходить сюда чаще, но учёба, к которой Джон всегда относился серьёзно, избрав делом жизни архитектуру и настойчиво продвигаясь в её глубины, не позволяла расслабиться. Да и Шерлок, как он понял ещё в самом начале знакомства, предпочитал уединение и тишину, и будучи человеком самодостаточным, одиночеством не тяготился. Он много читал, играл на скрипке и, кажется, сочинял музыку. (Узнав об этом «невинном хобби», Джон онемел — изумленно хлопал глазами, таращился на скрипку как на лиру Орфея и в итоге вызвал у Шерлока снисходительный, но несомненно довольный смех.) Он любил Лондон и немало времени проводил, гуляя по его широким проспектам и тихим улочкам; захаживал в кафе, где подолгу сидел возле окна, наблюдая за передвижением людского потока и тоже называя это невинным хобби. Джон был уверен, что в прогулках этих есть особенный смысл — Шерлок предавался воспоминаниям… Он рвался на Бейкер-стрит всей душой, страшно скучал и, что уж греха таить, надоедал Холмсу звонками, за что потом материл себя яростным шепотом — какого чёрта пристал к человеку?! Но оказавшись там, убеждался, что здесь ему рады, что его ждали, испытывая нетерпение не меньшее, чем то, что поселилось внутри него настойчивой жаждой: видеть, слышать, говорить, просто быть рядом. К его приходу Шерлок готовился и этого нельзя было не заметить — был воодушевлён и ослепительно элегантен, запасался кондитерскими деликатесами, тщательно настраивал скрипку и доводил до блеска гостиную. В груди у Джона горело: разве такое возможно? Все эти старания — ради него? Ради простого мальчишки, которому совершенно нечего дать взамен, кроме своего одуревшего сердца, готового разорваться от счастья? Только нужно ли его сердце мистеру Холмсу? Не велика цена этому страстно пульсирующему комочку… А может быть, велика? Глаза Шерлока мягко светились, он улыбался, и Джон забывал о своих сомнениях, с облегчением отдаваясь водовороту блаженства — он здесь и значит он нужен. Они проводили чудесные вечера: готовили ужин, пили вино, разговаривали. Джон обмирал, вслушиваясь в тихий бархатный голос, боясь лишний раз шевельнуться и чуть громче вздохнуть. Шерлок раскрывался перед ним постепенно, было видно, что к откровениям он не привык и рассказывать о себе не любил. И тем не менее шаг за шагом Джон узнавал подробности жизни этого прекрасного человека, узнавал людей, которым посчастливилось к нему прикоснуться. Узнавал и делал короткие выводы, которые тут же откладывал в тайных запасниках знаний о Шерлоке Холмсе. Миссис Хадсон. Домовладелица. Заботливая, милая, добрая. (Был очень сильно привязан к ней и вспоминает с благодарностью и тоской.) Старший брат Майкрофт. Зануда, страдавший манией величия и острой формой самодовольства. (Любит, очень скучает и оплакивает до сих пор.) Грегори Лестрейд. Преданный делу, весьма неглупый (но мог бы иногда шевелить мозгами активнее), полицейский каких поискать. (Верный, искренний друг, чистое сердце, благородный ум — настоящий.) То, что когда-то Шерлок был детективом, потрясло Джона не меньше, чем его музыкальный талант. «Детектив?! Правда?! О чёрт! Вот это да!» Но, поразмыслив, Джон успокоился — чем ещё мог заниматься такой человек, чему посвятить свою жизнь? Уж точно не торговле холодильными установками. Люди, о которых охотно рассказывал Шерлок, становились Джону близкими и в чём-то даже родными. Он чувствовал их, проникался их жизнями, мысленно рисовал их портреты, и они оживали. В жизни Шерлока их было немного — тех, кто стал неотъемлемой частью его яркой и необыкновенной судьбы. Он хранил память о них трепетно и осторожно, словно сосуд с драгоценной амброй, каждая капля которой была для него на вес золота. И только об одном человеке Шерлок рассказывать не спешил, и Джон не мог понять почему. Мой друг… Жил здесь какое-то время… Неужели в памяти Шерлока он не оставил следа? Неужели ему нечего вспомнить о том, кто находился так близко? Но это же странно. Сердце наполнялось тревожным недоумением, болела душа, но Джон ни о чём не спрашивал, даже намёком, терпеливо ожидая, когда придёт очередь и для этого персонажа истории — загадочного и необычайно волнующего. Но проходили дни, проходили недели, а Шерлок молчал. Джон настороженно посматривал в сторону лестницы, ведущей наверх, — где когда-то была комната друга и куда он ещё ни разу не поднимался. Там скрывалась тайна Шерлока Холмса и её очень хотелось узнать. * Сегодня Шерлок грустил. Он сидел у камина и по большей части молчал. Зато Джон тараторил за них двоих, болтая обо всём, что приходило на ум: о студенческих новостях (как будто за три с половиной дня в этом мире могло хоть что-нибудь измениться, тем более там, где не было мистера Холмса!), о введении новой программы, о денежном переводе из дому и наконец-то купленных джинсах («как они вам?»), о придурке Энтони, который на спор вколол себе какую-то дрянь, и теперь неизвестно, смогут ли его откачать… А потом, приготовив чай (от кофе Шерлок отказался взмахом руки), захватив коробку печенья и расположившись со всем этим неподалеку (диван и журнальный столик — самое любимое место в гостиной), неожиданно для себя сказал: — Расскажите о нём. О том своём друге. Который когда-то здесь жил… Шерлок заметно вздрогнул, а потом посмотрел на него с любопытством. — Странно, но именно сейчас я думал о нём. Джон осторожно двинулся дальше, боясь спугнуть нечаянную удачу — кажется, у него появился шанс познакомиться с этой таинственной личностью. — Вы скучаете по нему? Где он? (Жив или покоится на одном из лондонских кладбищ?) Шерлок пожал плечами. — Там, где и полагается быть семейному человеку — дома. Он стар и не очень здоров. Впрочем, как и все мы, доживающие свой век. И да, вы правы — я по нему скучаю. Они замолчали. Джон уплетал печенье, делая вид, что ответом удовлетворён, но печенье вдруг потеряло свой вкус, а чай заметно горчил. Молчание сжимало виски, давило на сердце, и Джон снова спросил, с облегчением разрывая невидимый круг тишины: — Вы никогда не говорите о нём. Почему? Как его имя? — Джон. Джон Уотсон. Старинный друг. По телу промчалась жаркая дрожь — Джон?! Тоже Джон?! Но когда ошеломление отступило, Джон подумал: «Это я — тоже. Я». А ещё он подумал, что внутри Шерлока зияет открытая рана, и своими вопросами он расширяет её края до бесконечных пределов. Ему стало страшно. «Что я наделал?! Зачем спросил?! Идиот любопытный!» — Простите… — начал он, но тут же заткнулся, потому что голос дрожал совсем уж не по-мужски. Шерлок поднялся, прошёлся по комнате и, остановившись напротив, посмотрел на него тепло и спокойно. — Это давняя история, Джон, и она уже не волнует меня так сильно, как раньше. Так сильно? Значит, рана ему не привиделась… Больше ни одного вопроса! Ни одного! Но, как видно, сегодня был тот самый день — день, когда застарелая боль требует выхода, а душа освобождения. Вновь опустившись в кресло и не поворачивая в его сторону головы, Шерлок продолжил — всё с тем же мягким теплом: — Я любил этого человека и люблю до сих пор. Сожалею, если разочаровал вас своим чересчур откровенным признанием, старикам не пристало говорить о любви — это звучит нелепо. О любви. Так вот оно что… Оцепенение не позволяло нормально дышать, Джон смотрел прямо перед собой, не зная, что на это ответить. Неподвижно застывший Шерлок выглядел как преступник, ожидающий неминуемого вердикта — осудят, осудят смертельно. — Разочаровали? — наконец выдавил Джон, с ужасом понимая, что его тупое молчание может быть расценено Шерлоком совершенно иначе — неправильно, неверно, плохо. — Что вы, нет! Никогда. Я… Вы… — мямлил он, разминая в пальцах печенье. — Вам можно всё. — Как оказалось, не всё, — произнёс Шерлок отрывисто. — Мне недоступно самое главное — быть счастливым. Он признается, думал Джон, слушая биение пульса в висках и во всем оглушённом теле. Признаётся в своём поражении. Потому что больше не может терпеть. — И растерянно забормотал: — Это не так. Не так… — Это так. Джон женат, и очень давно. Сейчас мне кажется, что так было всегда. Что в этом доме никогда не раздавались его шаги. Его голос. Смех. Что его просто не было. Наяву… Догадка пронзила сердце: — Он не любил вас? (Он что, ненормальный, этот ваш Джон?!) — Он любил и любит свою жену. Всё, что копилось так долго, что мучило неизвестностью и невозможностью, вырвалось отчаянным воплем: — Жену?! Какую ещё жену?! Как он мог?! Как он мог не любить вас? Дурак! — Вы несправедливы. — Джон видел, что глаза Шерлока подёрнулись дымкой, что побелело лицо — обида сквозила в каждой его черте; он хорошо понимал, что ступает на опасную территорию, и что в любую минуту ему укажут на дверь, но продолжал смотреть исподлобья, заранее встречая в штыки любое возражение Шерлока. Он тоже не мог терпеть. — Джон Уотсон мой друг. Он был предан мне, он был рядом. И даже потом, когда жизнь его изменилась, находил для меня время… — Находил время для вас? Для вас?! — перебил его Джон, сотрясаясь от возмущения. — Поверить не могу… Я его ненавижу! Холмс выглядел по-настоящему удивлённым силе его реакции: — Но за что? — За боль. За чёртову боль, которую он вам причинил. — Ошибка, Джон! Ошибка! — Шерлок резко поднялся — слишком резко, чтобы ожидать чего-то хорошего. По лицу его бежали мрачные тени — воспоминания, которые жгли. Но он продолжал защищать своего любимого друга: — Мне было с ним хорошо. Разве это его вина, что однажды я возложил на него слишком большие надежды? Никто не обязан исполнять наши мечты, дорогой Джон, оставьте эти бесплодные заблуждения. Он сделал для меня слишком много, чтобы я смел хоть в чём-то его упрекнуть, и не его проблема, что во мне неожиданно зародились искры… страсти. — Шерлок вновь опустился в кресло — упал в него, враз обессилев от собственных откровений. — Нихрена это не ошибка, — только и мог сказать Джон, хмуро буравя глазами стену. Почему всё так? Почему жизнь такая зараза? Несправедливость момента душила и требовала объяснений. — А сейчас? Что происходит сейчас? — допытывался он с упрямой настойчивостью. — Вы… (всё ещё его любите?) всё ещё дружите? — Да. Время не властно над нашей дружбой. Но видимся мы не часто — старость, Джон… И обстоятельства. Джон смотрел на его поникшую голову и ощущал физическое страдание — болела грудь, до головокружения молотило в висках. Несчастный. Одинокий. Через десятилетия пронесший своё безответное чувство. — Врёте, — сказал он уверенно. — Вы вообще с ним не видитесь. Сейчас я полечу вверх тормашками — вон отсюда. А потом пойду и умру. — Да, это так. — Шерлок поднял глаза, но в них не было гнева — лишь печальная обречённость. — Ну и что? Мы прошли вместе прекрасный путь, а потом оказались на перекрёстке. Джон выбрал свою дорогу, и теперь у него дети, внуки и даже правнуки — хорошая, нормальная жизнь. — А вы совершенно один. И это тоже нормальная жизнь. Как он мог выбрать не вас? Вы же лучше всех на земле! Джон и вправду не понимал. Находиться так близко и не чувствовать притяжения… Кто же он, этот невероятный Джон? В чём его сила? Почему Шерлок Холмс, находясь почти на краю своей жизни, продолжает страдать от неразделённой любви? — Вопрос выбора не стоял, — спокойно ответил Шерлок, как видно решив завершить этот тягостный разговор, которому он, сам не зная зачем, позволил начаться. — Он просто не замечал. — Замечал, — твёрдо возразил ему Джон. Так же, как сейчас замечаете вы. — И вы это знали. Шерлок слегка усмехнулся, но смущения скрыть не сумел: — Довольно самоуверенное заявление для человека, не обладающего информацией. — Это не обязательно. Информация — чушь. К чёрту её! Достаточно того, что я вижу. Даже сейчас, говоря о нём, вы горите. Что же было тогда? — Ничего не было, — жёстко оборвал его Шерлок. — И быть не могло. Прошу вас уйти. Я устал. Джон ушёл, уверенный, что больше его не увидит. Что разговор этот, такой неожиданный и такой интимный, станет последним. Вряд ли Шерлок захочет предстать перед ним со своей обнажённой душой. Но утром раздался звонок. Шерлок вежливо поздоровался, спросил, как дела и всё ли в порядке, а потом предложил («Разумеется, если вам это удобно») переехать к нему. На Бейкер-стрит. И отдал святая святых — комнату Джона Уотсона. …Обосновавшись на новом месте, вглядевшись в молчаливые стены, напитав лёгкие воздухом прошлого (воздухом радости и сожалений), Джон решил, что ему по вкусу этот скромный уют — ничего лишнего, всё так, как надо. Хорошо дышится, хорошо спится. И вскоре вынужден был признать, что, возможно (возможно!), бывший её обитатель не так уж и безнадежен… * Началась прекрасная жизнь. Всё, на что Джон не смел даже надеяться, оказалось доступным: утренний Шерлок; вечерний Шерлок; Шерлок сердитый; Шерлок весёлый; недомогающий; утомленный или, напротив, бодро собирающийся на очередную прогулку (снова один, ну и ладно, ведь домой-то он всё равно вернётся — выпить чаю и засесть в своё кресло; ну и ладно…); Шерлок… Шерлок… Шерлок… Каждый день. Конечно, Джон не подавал ему полотенце в душе, но бисквит покупал — мягкий, пушистый, тающий во рту, и ел его вместе с Шерлоком, запивая приторно сладким чаем. Он готов был сокрушить самые неприступные горы, столько в нём бурлило энергии: учился с остервенением, подрабатывал в баре (узнает — убьёт), бегал за продуктами, в прачечную, на почту, оплачивал счета и квитанции — и всё это на одном счастливом дыхании. Студенческие приятели удивлялись произошедшим в нём переменам («Джон, признавайся, ты точно под кайфом!»), девчонки кокетничали, едва ли не выпрашивая свидание (ну было, было, что уж скрывать — когда кипение достигало критической точки и тело требовало разрядки), родители радовались успехам. А Шерлок лишь улыбался, наблюдая этот искрящийся водоворот, но улыбка его была дороже всего на свете. И лишь однажды набежала мрачная тень, оставив после себя щемящий, горестный след… …Шерлок выглядел необычайно торжественным — тщательно уложенная причёска, костюм и даже шейный платок. — Джон, подойдите, — позвал он негромко. Но тут же нетерпеливо прикрикнул: — Оставьте всё и поживее, пожалуйста! — Что случилось? — выглянул Джон из кухни. — Пожар? Наводнение? Я готовлю чесночные хлебцы. И где вообще вас носило? — Он вышел и предстал перед Шерлоком, распространяя острый аромат чеснока. В руках Шерлок держал упакованный в файл документ. — Вот, — он протянул его Джону, — сохраните. — Что это? Тайное завещание королевы? — Моё завещание. Точнее, заверенная его копия. Теперь вы полноправный владелец… — он окинул глазами гостиную, — …этого старого королевства. — Нет! — Собственный крик напугал Джона до чёртиков. Горло свело от необъяснимого ужаса, рвущего сердце на части, и он жалобно просипел: — Нет… — Почему? — удивился Шерлок, неуверенно отступая назад. — Что происходит? Я полагал… Я был уверен, что делаю что-то… хорошее. Он был заметно растерян и огорчён, но Джон набрал в легкие воздуха и снова сказал: — Нет. Уберите. Уберите это к чёртовой матери. Я не хочу. — Не хотите жить здесь, в этой квартире? — Джон видел, что Шерлок разочарован, что ему очень больно — самое дорогое, чем он когда-либо владел, чем трепетно дорожил, вместилище его тайн и желаний, его мыслей и чувств, оказалось ненужным. Бесполезная вещь. Обуза. Рухлядь, вызывающая отторжение у молодости и надежды. — Жаль… — Не хочу жить здесь без вас! — снова выкрикнул Джон, чувствуя, как заволокло глаза нестерпимо горячим и горьким. — Чёрт возьми, мистер Холмс, я же понимаю, что означает этот подарок. Нет! Слышите? Нет. И хватит. Спагетти того и гляди превратятся в кисель, соус уже выкипает, а вы со своими… глупостями. Он заплакал. Впервые это стало реальностью — Шерлок умрёт. Обязательно. Старики всегда умирают. И всегда остается кто-то, кому суждено страдать, мучаясь воспоминаниями. Он смотрел на Шерлока и понимал — неизбежно. Льняные волосы, светлый лоб, который морщины сделали ещё благороднее, глаза и руки, голос, спокойная, плавная грация — всё это тоже умрет. И, наверное, скоро. — Вы странный юноша. — Шерлок подошёл ближе — настолько близко, что сухое тепло его тела коснулось Джона по-настоящему полно, окутало тонким ароматом ухоженной старости, просочилось внутрь, сделав слёзы ещё горячей. Большие ладони легли на плечи и легонько погладили. — Странный. Джон прильнул, уткнувшись носом в гордую шею, прижался губами к вороту белоснежной рубашки — первый и единственный поцелуй. — Я люблю вас. Я так сильно люблю вас, Шерлок, — бормотал он сквозь спазмы рыданий. — Вы моя жизнь, и вы хотите… уйти… бросить меня… покинуть… Это было глупо. Совершенно детский порыв для практически взрослого человека, будущего архитектора, любимчика симпатичных девчонок. Шмыгать носом и подвывать — на редкость смешная картина. Но Шерлок был серьёзен как никогда. — Конечно же, я уйду, — сказал он, отстраняясь и заглядывая Джону в лицо. — Это естественно. И мне будет очень приятно осознавать, что память обо мне не исчезнет, что она останется в этом доме, в этой квартире. И что сохраните её именно вы. Вы, Джон. — Я не достоин, — выдавил Джон, пряча заплаканные глаза. — Только вы и достойны. Замечательный, чистый юноша, скрасивший мои последние дни и осуществивший мою мечту. — Мечту? — Да, мечту. Она всегда оставалась несбыточной, но вдруг неожиданно и чудесно сбылась: Джон полюбил меня. * Он умер, подарив Джону четыре восхитительных года. Четыре года знать его, слушать его, смотреть на него, любить его и видеть в его глазах благодарность — награда не по заслугам. Джон так и не понял, чем её заслужил. Но сам Шерлок наверняка это знал. Проводив его в долгий путь, Джон остался в квартире, которую не покинул до самого последнего часа, сохраняя нетронутым каждый её уголок. Старый ковер истёрся, потускнели обои, мелодично постанывали ступени, но это не имело значения — Джону было удивительно хорошо коротать здесь свои ночи и дни. Правда, иногда он осознавал, что застрял в стенах таинственной Бейкер-стрит, что слишком привязан к её живому, дышащему теплу. Он собирал чемодан и уезжал подальше от Лондона — взглянуть на другие места. Но вернувшись домой, он в который раз убеждался, что настоящим Джоном он может быть только здесь, рядом с Шерлоком. Он не создал семьи — не сложилось. Но жизнь его протекала в любви, и она была верной. Джон считал себя настоящим счастливчиком — судьба подарила ему самое главное: он жил, работал и любил Шерлока Холмса. Не каждому так повезет. Потом пришло время ухода, пришло слишком рано; волосы не успели покрыться зимнем покоем, глаза потускнеть, а душа — устать от любви. Но, видно, так было задумано, столько было отмерено, и роптать не в правилах Джона. Он ушёл, до конца исполнив свой долг. Ушёл далеко-далеко. К своей единственной в мире звезде. Квартира на Бейкер-стрит опустела.