По ту сторону объектива.

      Девушка закрыла лицо ладонями, чтобы он не видел слез. Впрочем, он и не увидел бы, стоя она в сантиметре перед ним. Он ничего не замечал, кроме себя.       Очередная ссора. Пятая или шестая в этом месяце? Она уже перестала считать. Он знает, что она простит всё. «Прости, малыш, тяжелый съемочный день, да и журналисты сегодня особо наглые» — очередное оправдание перед девушкой. Она действительно всё простит, проглотит все обиды и на всё закроет глаза, а потом уйдет спать в восемь, сказав что-то про головную боль, так и не посмотрев вечерний выпуск новостей. Он знает, что ей некому больше пожаловаться, по крайней мере, в этом городе. Он — единственный, кто может и должен ее выслушать, поддержать и понять, но вместо этого он опять срывается.       Для интервьюеров он самый правильный человек — скромный, добрый, заботливый и терпеливый. Мечта, а не мужчина. Только она знала, какой он без объективов камер. Дома, после тяжелого учебного дня, ее ждут крики, а не вечер с кофе и рассказами о его интересном дне.       Каждую субботу они молча едут за новой посудой, ведь в пятницу у него особо «хорошее» настроение и в ход идет посуда. Когда очередная тарелка полетела в стену, а он после этого ушел в свой кабинет с бутылкой коньяка, брюнетка принялась убирать белые, в этот раз, осколки. Вопрос, на который она не могла найти ответа, снова появился в голове. «А почему я терплю все это?». Данила услышал краткий крик и вылетел из кабинета на кухню. Облокотившись на стену, его хрупкая девочка держится за стопу. По тоненьким пальчикам стекали струйки крови, впитываясь в светлую кожу. Козловский, наверное, впервые, не стал думать ни о чем и просто схватил ее на руки и унес в спальню, на кровать, чтобы обработать рану.       Именно этот момент он сейчас прокручивает в голове, смотря на забинтованную ножку девушки. Она тогда шутила, что рада, что ее Данька актер, а не врач, ведь с бинтами у него были серьезные проблемы. Сейчас она сидит на кресте, свесив ноги на пол, и смотрит на своего Даньку.… С сожалением? — Сложный съемочный день, да? А нет, наверно, интервьюеры достали, в жизнь опять полезли? — Что? — Ты всегда говоришь одно и то же. — Вась… — У меня есть имя. Меня зовут Лиза, а не Вася. Я же не зову тебя Козел. — Да что с тобой? — Я не виновата, что ты — придурок. Я устала. От тебя и твоих скандалов. Я не виновата, что ты устаешь на работе. Я, поверь, тоже устаю. Прекрати на меня срываться. Я не робот, твою ж мать. Ты знаешь, что я тебя люблю, и поэтому себе столько позволяешь или как?       Томно вздохнув, Лиза встала с кресла и ушла в спальню. Данила никак не ожидал такого поворота событий. Больше всего его, если честно, пугали ее спокойствие и усталость в голосе.       Через час, после опустошенной бутылки виски, он ввалился в спальню. На прикроватной тумбочке стояла включенная лампа, которая слегка освещала бледное лицо Лизы. Красные щечки и нос — плакала, сильно. Козловский снял с себя майку и брюки, и бросил на пол. «Ругаться завтра будет» — с этой мыслью он поднял одежду и повесил на спинку стула. Мужчина аккуратно лег в постель и укрылся одеялом. Он робко обнял и прижал к себе спящую брюнетку. — Отвали, придурок. — сквозь сон выругалась она.       Данила медленно убрал руку с талии девушки, но она тут же вернула ее обратно. — Я уже говорил, что ты милая, когда злишься? — Не могу на тебя долго злиться, и это меня бесит. — Я постараюсь сделать все, чтобы подобного больше не повторялось.