больше нет ни моих друзей, ни твоей жены; всякий скажет, насколько это тяжелый случай и как сильно ткани поражены
…в Сочи холоднее, чем в Киеве. Они едут на машине обратно в гостиницу — двести километров стыда и напряженного молчания. Радио плюется фрагментами песен, пока Макс не переключает на станцию, где гнусавый диктор рассказывает о погоде. Тридцать-сорок-пятьдесят, скоро будет тепло, скоро будет как раньше.///
Неделю назад Никита спал в своей постели, аккуратно прижимаясь щекой к чужой горячей спине, жалюзи нарезало солнце на ровные тонкие полосы, подсвечивающие им лица. Просыпались рано, было тепло, тихо и хорошо. Долго целовались в душе под горячими струями. Митя ходил в супермаркет и покупал разноцветные овощи, готовил завтрак. Искал недорогие билеты в Москву. Его друзья полюбили Митю через сорок минут после их знакомства. Невозможно было его не полюбить — светлые волосы, светлые ресницы, светлые мысли, бесконечное количество любви. В Никите едва ли осталась четверть. Они долго гуляли, у Никиты от бесконечной ходьбы гудели ноги, после разболелась голова, и он попросил остаться дома. Митя ушел без него и вернулся вечером, от него пахло скошенной травой, чужим терпким парфюмом и поцелуями в щеку. Никита посмотрел на него, близоруко щурясь — в спальне темно, а потом снова заснул, успев взять его за руку.///
Макс тормозит на заправке. Никита не выходит, молча сидит на заднем, забравшись с ногами прямо в обуви. Сиденье завалено барахлом — футболки, плед, старый собачий поводок и ошейник с порванной застежкой, пустыми сигаретными пачками. У Макса дорогая хорошая машина, но какая-то неухоженная, захламленная. Водит он нервно и резко. Макс открывает дверь с противоположной от Никиты стороны, закидывает пакет, а сам садится обратно на водительское. Они сидят молча минут пять, заправка пустая и какая-то покоцанная, будто никого здесь и не было никогда, кроме угрюмого механика в заляпанном маслом оранжевом комбинезоне, который пялится на них, развалившись на складном стуле у входа. Никита заглядывает в пакет и давится смехом — десяток шоколадных батончиков, энергетик и презервативы. Солнце садится, оно красное и воспаленное, как болячка. Они на юге, везде пахнет солью, от асфальта поднимается жар, дороги петляют, как рисунок на детском ковре для игрушечных машинок, Никиту подташнивает от бесконечных поворотов.///
Митю обожают все вокруг. Они лежат втроем: Аня, Митя и Никита между ними, нагретый чужим теплом. Митя поворачивается к нему и целует его, сначала в висок, потом в ухо. Аня смеется и отодвигается от них чуть дальше — в ее светлых волосах цветы и трава. Когда они с Митей садятся рядом, то похожи на близнецов. У Никиты болят глаза от их света, щеки от улыбок и смеха.///
Макс почти засовывает ему палец в рот, проводит по губе, еще бы немного и протолкнул бы глубже, нажал на мягкий язык, все это они уже проходили. Никита ловит свое отражение в зеркале и понимает, что попался — глаза у него злые и темные. Эта дорожка на дно. После концерта они долго и злобно целуются в темном коридоре. Все это уже было: Макс переоделся в свое, бандану он накидывает Никите на шею и опускает его вниз, наматывая ткань на кулак. Так проще не спалиться — нет следов от ногтей и пальцев. У Макса горячий живот, соленая кожа, джинсы липнут к ногам.///
В последнюю ночь перед вылетом в Москву они лежат в душном разноцветном коконе из одеял и пледов, сброшенных на пол. Лица почти вплотную — сталкиваются носами, щекотно и горячо от дыхания. — Мы бы потянули квартиру в Бруклине? — внезапно спрашивает Митя, подняв голову. Никита притворяется, что спит.///
Никите нужно все и сразу, и оно сваливается на него, только он перестает просить. Вот тебе и стабильные отношения, вот тебе квартира в Америке, в твоего парня безоговорочно влюблены все твои друзья, а ты тут сидишь и думаешь, что со всем этим делать, совсем охуел. Макс мягко опускает голову ему на плечо. Волосы у него мокрые и пахнут шампунем, полчаса назад они поделили одноразовый пакетик и залили пол в ванной водой, пытаясь смыть пену одновременно, наклонившись над душевой кабиной. — Я тебя ни о чем не прошу, — тихо говорит он, носом прижимаясь холодной коже. Они будто уже долго играют в самую мерзкую версию «Карт против человечества», где одни сплошные «мокрые сны», «стояк от злости», иногда попадается «мои тараканы в голове». Дурацкая игра для пьяных подростков. Никите как будто снова семнадцать, и он не знает, что с собой делать. Они сидят на балконе пару часов, замотавшись в простыни, содранные с кроватей, и не могут наговориться, словно не виделись целый год. Никита ложится спать. Все отдает жуткими уродливыми флэшбеками: вторая кровать все также пустует, только завалена барахлом. Макс отодвигается к стене, освобождая немного места, но все равно неудобно. Никита отворачивается, чтобы не пинаться, достает телефон из кармана штанов, валяющихся на полу. Открывает мессенджер с кучей непрочитанных пьяных сообщений. Он пишет: «Бруклин — отличная идея», долго смотрит, стирает и выключает телефон.