— Дим, ты уверен, что готов встретиться с ним сегодня? — Ресторатор открыл входную дверь избитой временем коммуналки.
— Я делаю это ради нашего общего дела, разве не так?
— Все так, но он об этом даже не знает, — парень потушил сигарету и взглядом пробежался по всей толпе. — Тем более, что вы не виделись столько лет…
Три часа утра. Петербург встречает рассвет.
Здесь было не шумно. Были слышны лишь хождения людей, мужской хохот и какая-то русская музыка.
Шокк и Ресторатор стояли в главной комнате, в которой, кажется, было самое «мясо». На креслах выстроились в ряд пустые бутылки из-под пива. Там же сидели курящие подруги Мирона, а на ковре, окруженные стаканами и бокалами с вином, валялись все остальные — Евстигнеев, Порчи, Илья Мамай, ребята из «Зе Флоу». Здесь был даже Ваня Алексеев — да, тот который Нойз Эмси.
Они были в привычном полусонном состоянии и до безобразия пьяны.
Никто из них даже внимания не обратил на столь необычного, для их компании, гостя. Но будь их глаза открыты чуть-чуть шире, а головы посвежее — они бы точно ахуели.
Извиняюсь за выражение,
удивились.
— Смотрю, он самый трезвый из них, — Дима обратил внимание на парня, который стоял около окна.
Ресторатор нервно засмеялся, и они подошли ближе.
Саша знал, на что он шёл. Удивился бы он, если через пару минут между ними завязалась бы драка? Нет. Ему стало даже немного не по себе оттого, что он понимает, что в одиночку вряд ли их разнимет, а все остальные просто-напросто не подают признаков жизни. Дима был единственным, кто мог бы им помочь с некоторыми, чуть ли не чрезвычайной важности, делами. Поэтому у него не было возможности выбирать. А Хинтер здесь оказался только для того, чтобы вместе с Мироном побывать пешками в чужой игре. Вместе с Мироном — это самое главное.
— Мирон Федоров, — пробубнел тот, не отвлекаясь от вида туманного неба из окна. — Можно просто — Мирон.
— Я знаю, — сказал мужчина.
«Дима?..» — он узнал этот голос.
И в один миг у него внутри стало непривычно пусто.
Последний раз они виделись в Лондоне, когда на творческой карьере обоих был поставлен жирный крест. И та ночь, которую принято считать последней, запомнилась им нелепым прощанием, долгим молчанием, водкой и слезами.
— Санек, можно тебя на минуту?
Мирон отвел того в соседнюю комнату, прикрыв за собой дверь.
— Ну и зачем ты сюда его привёл? — и зажигалкой поджег сигарету. — Будешь?
— Нет, — парень немного помолчал. — Мир, он нам нужен, — но по-прежнему стоял на своем.
— Ты думаешь, мы бы сами не решили эту проблему?
— Мирон, я все не пойму… — Саша уселся на кровать и заговорил уже более увереннее: — Ты чего ведешь себя, как обиженная баба? Я привёл его сюда, чтобы вы помирились, потому что из-за ваших ссор, мы работать не сможем.
— Я не разговаривал с ним столько лет, и теперь ты думаешь, что одним вписоном ты нас сможешь помирить? — Мирон жутко занервничал. — А ты
меня спросил, хочу ли
я этого?
— А ты так и будешь жить прошлым? — Саша не выдержал. — Истории про твое трудное детство, спустя столько лет, звучат так же нелепо, как и ваши ссоры. Мирон блять, повзрослей ты уже наконец…
Он не хотел его обидеть, но эту правду скрывать уже было просто невыносимо.
— Да иди ты, — Федоров вышел из комнаты, по дороге захватив свою куртку и телефон.
Ему было больно оттого, что его упрекают в том, чего не знают. Никто не знает, почему на самом деле развалился Vagabund. Никто не знает правду. И вряд ли когда-нибудь узнает.
На лестничной клетке было немного холодно для июля, но парня это вовсе не остановило, когда он сел на голые парадные ступеньки. Сигарета в руке дрожала. Внутри все заливалось гневом. Дима устремил свой взгляд куда-то в потолок и боролся с самим собой, чтобы не побежать успокаивать Мирона, как он это обычно делал раньше. А Ресторатор лежал на все той же кровати и думал о том, что поступил правильно.
Но мужчина сорвался вслед за Мироном. И оказавшись в паре сантиметров от парня, Дима смотрел на него с «высоты птичьего полета»:
— Послушай, я…
— Все же так хорошо начиналось. Ну, зачем…
зачем ты приехал?
— Мирон, пойдем, простудишься, — мужчина схватился за чужое плечо.
— Блять, Дима, какое в пизду простудишься? — его лицо было похоже на лицо мученика. — Только что сорвались все мои планы, а ты заботишься о том, чтобы я не заболел?
Всю силу этого чувства, что овладело им, прекрасно понимает не поступивший студент, который набирает высокий балл годом позже. То есть тогда, когда ему это не нужно. Потому что уже есть работа и целый чемодан других причин, из-за которых хочется верить в судьбу.
Мирону было обидно. Обидно оттого, что это случилось только сейчас, когда он уже давно забыл и отпустил своё заветное желание.
Нельзя не упомянуть о том, что здесь сработал тот самый закон подлости: когда человек получает то, что хотел только тогда, когда ему это уже и не нужно.
— Ты же сам этого хотел, — Хинтер смеялся.
— Не хотел я этого уже, понимаешь? Не хотел, чтобы ты знал, где и с кем я. Не хотел, чтобы ты вспоминал обо мне. Чтобы ты пытался вернуть все обратно. Не хотел, чтобы кто-то видел нас, потому что больше нет никаких нас…
твою мать.
Парень заметался, резко встал и его нос уткнулся в чужую грудь. В подъезде эхом отзывалось короткое «зачем», а в его душе, казалось, уже ничего не осталось.
Он закрыл лицо ладонями, пытаясь спрятаться, словно от целого мира. Перед глазами стояли воспоминания, а внутри все сгорало от желания по-настоящему отпиздить, да, именно
отпиздить Шокка за то, что сейчас с ним происходит.
— Мирон, не плачь, — мужчина обнял его и прижал к себе.
— Руки свои, нахуй, убери от меня.
И это была правда — слезы сами катились с его глаз.
— Я только-только вернулся к нормальной жизни, — футболка Хинтера была уже мокрой от чужих соплей и слез, а Федоров, какими-то слабыми хаотичными движениями, делал вид, что бьет его прямо в грудь.
У Мирона больше не оставалось сил ему сопротивляться.
И стоя около холодной стены, освещенной мигающей лампочкой, они прижались друг к другу так сильно, что ничего в этом мире не смогло бы заменить им этот момент.
***
«Я так привыкла жить одним тобой, одним тобой…»
— Что за кал играет в этой квартире?
По телевизору играла песня Максим, но одним лишь богам было известно, кто сейчас смотрел этот телевизор.
Здесь не было ни одной живой души. Все уже давно видели седьмой сон, лежа на полу.
Дима взял за руку Мирона и вывел в центр комнаты, где было хоть немного места посреди этих «трупов»:
— Мадемуазель, можно пригласить вас на медленный танец?
— С удовольствием, милорд.
И эти два, можно сказать, подъездных денди танцевали под одну из самых грустных и романтичных песен, что была так любима молодежными дискотеками почти десять лет назад.
«Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог
Шла босиком, не жалея ног...»
— В жизни бы не подумал, что когда-нибудь буду танцевать с парнем под сопливую песню в центре Питера, — сказал Федоров.
— Не подумал бы, что с парнем?
— Да заткнись ты, — и они оба засмеялись.
У них не было всех этих, задерживающих дыхание, взглядов. И поцелуев, что привыкли нас сводить с ума. Сейчас все это было таким вторичным. Парни просто двигались на одном месте и думали о том, что они друг у друга есть и будут всегда.
— Пацаны, просыпаемся, мы походу чего-то не знаем, — Нойз засмеялся, поправил шапку и включил телефон.
Затем он подергал еще парочку спящих парней и девушек за плечи. Быть может, этот танец вызвал бы целый букет возмущений, будь они трезвее, но только не сейчас. Сейчас все эти «мертвые» души, лежавшие на ковре, лениво махали телефонами, а кто-то и зажигалками, и улыбались.
— И вы даже не спросите, что я здесь делаю? — спросил Хинтер.
— Да все и так уже в курсе.
— Такое ощущение, что нас хотят, как Жанну Д'Арк, поджечь на костре, — сказал Федоров.
— Будешь выебываться — точно подожгу, — крикнул Евстигнеев.
Через некоторое время появился Ресторатор. Уже пьяный и сонный Ресторатор. Его взгляд прошелся по всем без исключений. Особенно тех исключений, что в обнимку стояли в сантиметре друг от друга. Он подошел к ним не спеша, чем насторожил всех, кто смотрел на это вменяемым взглядом.
— Я зна-а-ал, — неожиданно засмеялся он и обнял их головы, прижав друг к другу.
— Ильюха, — крикнул Нойз. — Наливай!
В этот момент, как-будто на пожар, все схватились за свои стаканы и почти пустые бутылки. Внутри всех воцарил необыкновенный дух праздника.
— Ну что, Петербург? — толпа подняла спиртное к верху. — Пошумим блять!
Этот радостный гул и хрустальный звон бокалов были похожи на торжество после боя курантов.
Мирон еще никогда не чувствовал себя
таким счастливым.
