Из рыжего в чёрное

Джон поднимает голову и смотрит на солнце из-под ладони. Солнце встаёт над Лондоном, отмечая следующий день неровной галочкой в календаре. Дожили, переживём. Самое сложное – в день перед окончательными сумерками, в рыжем свете и расслабленности и предчувствии отдыха, ленивых разговорах, звукам города, есть что-то излишне домашнее, уютное. Дома кажутся нарисованными акварелью, в саундтреке жизни звучит вбитая в генетический код мелодия скрипки, а ты продолжаешь вдыхать и выдыхать, пока окружающие разбредаются по домам, расходятся по своим квартирам, целуют в макушки детей и приобнимают жён. У девушки по соседству своя маленькая видеостудия. Она записывает перепевки песен, иногда вечером курит на соседнем балконе и наигрывает на гитаре что-то печальное, щурясь в свете рыжего солнца. Её рыжеватые жёсткие волосы падают на тёмные плечи, как медные кольца проволоки. Джон не курит, он стоит с чашкой крепкого чая и смотрит на улицу. Увлёкся растениями. Когда ты вдыхаешь и выдыхаешь, есть время сосредоточиться на вытягивающемся стебельке медленно зеленеющего под лучами солнца цветка. В этом была магия: ты создаёшь цветку все условия для роста и больше ничего не можешь сделать. Ты не подбодришь цветок, не вколешь ему адреналин в сердце, не сделаешь искусственное дыхание. И умирают цветы тоже медленно. Вечер у Темзы. Людно, и Джон полюбил толпу, в ней можно чувствовать людей вокруг, понимать, что всё не так плохо. Дома ещё несколько серий «Доктор Кто», и новый Доктор слишком похож на то, что должно остаться в темноте. Джон досматривает серию за серией, пьёт чай и смотрит на потолок. Здесь, среди людей, он чувствует себя более будничным, более нормальным. Он устал от того, что в каждой серии все оказываются на волосок от гибели и изрекают философские пассажи. Он продал бы жизнь за серию, в которой люди пьют чай, говорят о работе и ложатся спать. И в то же время ему этого не хватало. Он повернулся и увидел её. Маленькая хрупкая фигурка на льду. Рыжеволосая девочка в красно-белой парке с оленями, она подняла руку в огромной смешной варежке и помахала ему. Джон машинально помахал в ответ, и девочка поманила его за собой. Джон нахмурился, сердце его бешено забилось. И какая-то мысль билась на грани сознания. Это конец июля. Лёд. В конце июля. Джон обернулся и посмотрел на окружающих людей. Люди в отчётливо летней одежде ходили по набережной, фотографировались на фоне воды, улыбались в ярком летнем солнце. Джон снова посмотрел на девочку. Она стояла на льду и смотрела на него. Даже отсюда он как-то видел, что у неё ярко-голубые глаза. Неземные ярко-голубые глаза. В такие минуты Джон не до конца понимал, что им движет, он просто перемахнул забор, чувствуя странное освобождение от всего, что ненавязчиво тянуло его вниз, к могиле, к чужому характеру, к рутине и дну. Он не раздумывал. Просто шагнул в воду, ухнул в неё и оказался в звенящей ледяной тишине. Бурлящее течение захватило его и понесло. Задыхаясь, Джон хватался руками за поверхность воды, выплёвывая пену в пену, слыша только рёв воды в ушах… Его руки зацепились за острый гранёный край, ледяной, раздирающий кожу ладоней в кровь, но Джон взгрызся ногтями в твёрдую поверхность, подтянулся и выпал на обжигающе холодный лёд, кашляя и пытаясь проморгаться. Перед ним стояла девочка. Сейчас он увидел, что она скорее девушка лет семнадцати. Чёрные колготки, зелёная юбка, чёрные пушистые сапожки, яркие серёжки-гвоздики в форме толстых сов. Обычный подросток, из тех, которые любят выставлять свои яркие и красивые фильтрованные фотографии с фонарями из Икеи, свечками и нарисованными на окне птицами. Она была красива скандинавской и ирландской красотой – белое лицо, россыпь веснушек, обкусанные губы, чёрные ресницы, спутанные рыжие волосы с красноватым оттенком. Вся – видео с печальным мотивом и ритмом, вся – фотография полароида, живое воплощение слов «чистота» и «нетронутость». Джон смотрел на неё, дрожа от холода, и не хотел, чтобы она заговорила и сделала волшебное будничным. У неё был хрустальный голос с тягучими гласными, как черничное варенье. Черничное варенье со льдом. - Вы Джон Уотсон? - Так точно. А вы?.. - Аннабель, - она смущённо улыбнулась и убрала прядь волос за ухо, сверкнув браслетом со звёздочками. – Меня послали за вами. Джон поднялся и оглянулся. Островок льда, вдалеке набережная – странным ярким пятном то место, откуда он кинулся в воду, а всё вокруг серое и полуразмытое. «Акварель», - вспомнил он. Впереди, за гранью льда, стоял огромный тёмный лес, еловый, с поваленными местами елями, наверняка с паутиной между ветвями. Он выглядел недружелюбным и в то же время угрожающе-сказочным. Раньше Джон спросил бы, что происходит. Спросил бы, кто она, где они, не снится ли это ему. Но он слишком устал. Устал от неровных галочек на собственном календаре. Он приподнял брови и сказал: «Веди». Джон проснулся на диване, задыхаясь. Дверь на балкон была открыта, оттуда тащило ночным холодом. Силуэт воскового плюща на линии штор извивался змеёй, сон медленно таял в тишине и лёгком гитарном бренчании из-за стенки. Акварельная Аннабель была сном, всё это только ему приснилось. Но сон подарил ему немного больше жизни, вдохнул давно забытое стремление жить и чувствовать хотя бы что-то. Джон вышел на балкон, с наслаждением вдыхая ночной холодный воздух. Девушка на соседнем балконе привычно улыбнулась ему и заиграла весёлую популярную песенку. Они иногда заговаривали друг с другом. «Как день?» «Кофеварка сломалась». «Как ваша кофеварка?» «Слава богу, сегодня хорошая погода». К девушке по соседству тоже никто не заходил. Джон пару раз встречался с Грэгом. Хорошие и странные встречи, они внезапно осознавали, насколько они стянуты друг с другом в тугой узел, но и насколько они чужие люди. Насколько мало знают друг о друге. Насколько редко встречались в мирное время. И, возможно, зря, потому что совсем не знают друг друга. Грэг оказался любителем тёмного пива, в университете он увлекался греблей. И им было хорошо вместе. Два брошенных человека, спокойных и в одном ритме. Они обсуждали будничное, как приглушённое бормотание по радио, не обращая внимание на то, что говорили. Один раз Джон пришёл домой, а на его кресле сидел Майкрофт Холмс с чашкой чая. Был омерзительно вежлив, любезен. Джон устал на работе, не хотел притворяться, но ему хотелось компании. Тикали ходики, шумел за окнами ранний вечер, светило солнце. Совсем другая жизнь, другие разговоры. Майкрофт так и не объяснил, зачем он здесь, просто спрашивал, как дела, как Джон устроился, как ему нравится новая работа. Джон отвечал и смотрел на отражённую в ботинках Майкрофта комнату. - Сегодня я видел странный сон, - сказал Джон. Девушка перестала играть и повернулась к нему. – Там была девочка по имени Аннабель. Она стояла на льдине посреди Темзы и звала меня. - И вы пошли? – спросила девушка, мягко улыбаясь. Джон подумал, что у всех девушек есть поразительное умение слушать. - И я пошёл, - сказал Джон. – Но я не знаю, зачем она меня звала. Я так и не узнал. Проснулся. - Мне так жаль, - сказала девушка. – Хотите чая со сливками? Она передала ему чашку через балкон, и они сидели, смотрели на город и молчали. Говорят, когда вы теряете близкого человека, это накладывает на вас необратимый отпечаток. На самом деле, это ничего на вас не накладывает, вам просто становится неудобно и равнодушно жить. Другие люди становятся отчётливо смертными, и ты понимаешь, что нет и не будет слова «навсегда». И, может быть, к лучшему. Может, с самого начала надо бить нас по рукам за это «навсегда», за эту надежду на «долго и счастливо, и никогда не умирали». Вслед за Шерлоком он похоронил Гарри. Он повернулся к окну и увидел там Аннабель, стоящую посреди лужайки. Те же чёрные колготки, но балетки и платье, похожее на мягкий мешок с прорезями для рук и шеи. На руках сверкали браслеты, а волосы убраны в хвост. Аннабель постоянно чем-то сверкала. Сияла, как кубики льда в… Джон вскочил с места и выбежал на улицу. Аннабель долго смотрела на него, запыхавшегося, сияющим взглядом и улыбалась. - Ты не сможешь уйти. - Почему? - Ты привязан,- сказала Аннабель и указала на его ноги. Джон опустил взгляд и увидел, что восковой плющ толстыми и сильными побегами оплёл его ноги. - Что мне сделать, чтобы разрубить его? Дай мне нож, дай мне что-нибудь… - Это единственное «Навсегда» в твоей жизни, - грустно улыбнулась Аннабель. Джон поднял голову и сонно уставился на потолок в доме. Было раннее утро. Через три минуты зазвонит будильник. Книга оказалась интересной, но почему-то не захватывала. Вслед за неделями холода пришла жара и странный утренний туман, оседающий на одежде, как пыль. Джон сидел в парке и смотрел на птиц. Голуби вели себя так, словно они самые важные птицы Британии. Птицы Британии. Он увидел Аннабель на лужайке, отпускающей птиц. Аннабель, шепчущую: «Из рыжего в чёрное, я отпускаю тебя». Птицы Британии. Джон вскочил и схватил за плечо сгорбленного старика, кормящего птиц рядом с ним, развернул к себе и молча смотрел на него. - Как?.. – проскрипел старик. - Ты всегда был ужасным актёром, - сказал Джон и обнял его, сжав в объятиях. - Кому-то сегодня ночью здорово повезло, - хмыкнула девушка на балконе, когда Джон вышел посмотреть на ночь и прийти в себя. - Это точно, - улыбнулся Джон. Всё его горло было в тёмно-синих засосах, а бёдра в синяках, и он даже не думал это скрывать. - Знаешь, я вспомнила кое-что, - сказала девушка. – Когда моя прабабушка умирала, она всегда повторяла одну вещь. Она говорила: «Смерть не носит белое, она любит звенеть, она любит улыбаться. Она рыжая, у неё два имени: Анна – дар, Белл – колокольчик. С разных языков, с разных времён». Она повторяла это постоянно, раз за разом, день за днём. - Думаешь, это была смерть? - Кто знает. Джон посмотрел на ночной Лондон и пожал плечами. - Как тебя зовут? - Мелани. - Я рад познакомиться, Мелани, - улыбнулся Джон. – А меня – Джон. Он вернулся в комнату через пять минут, с нежностью, граничащей с болью посмотрел на чёрную вихрастую голову на подушке («Из рыжего в чёрное, я отпускаю тебя») и, наконец, лёг рядом и замер. Есть что-то, что держало его здесь. Что-то самое важное.