Завтра будет звездно

— Отрекаешься или ты от Дьявола, грешная душа? Отрекись. Отреки-и-ись. Отрекись! — визгливый старческий голос становился все громче, все гаже. — Отрекись, блудница! Отрекись от дьявольского наваждения! Отреки-и-ись! Отрекись, еретичка! Покайся! Голос перешел в невыносимое комариное зудение, от которого по коже продирал мороз и хотелось немедленно накрыться с головой. Через час этих завываний легко можно сойти с ума. Лучше уже свинец или каленое железо, право слово, чем вопли старейшего инквизитора Захарии. За это его, впрочем, до сих пор и держат, несмотря на дряхлость и мерзейший характер.  — Открой сердце Господу твоему! Отреки-и… — вопль оборвался в зените. Послышались захлебывыющиеся женские причитания. Ну слава богу, сдалась, девица. А то ведь череп уже раскалывается. Жанна была ей почти признательна.Оставалось минут двадцать настроиться на работу. Она закрыла глаза и погрузилась в полусон. Не так часто в подвалах инквизиции выдавались тихие минуты. Ни криков ведьм в пыточных, ни кликушества Захарии. Шаги в конце коридора отозвались гулким эхом. Тяжелые сапоги конвоира, очевидно, Сета — он характерно подволакивает одну ногу. Босая поступь худой женщины: идет ровно, тихо, не сбиваясь. Не из боязливых, видимо. Ну ничего, это здесь быстро исправляется. Стук в дверь — и сразу же широкое лицо Сета. Он в конвое всего полгода или около того, и эти кровавые стены еще не успели высосать из него жизнь и деревенский румянец. Пройдет время — станет еще одним призраком подземелий. Все они тут такие, кто остался. Или, может, руки на себя парень наложит — такое тоже случается. А если повезет — сбежит обратно к себе в деревню, найдет хорошую женушку и будет рассказывать детям страшные сказки о том, как отец в Инквизиции работал. Но пока Сет еще полон смутных надежд и энтузиазма. В последнее время он зачастил в эту часть подземелий: то на допрос кого-нибудь привести, то распоряжения передать — и всегда как солнце в дверях, «просто поздороваться». А тут повод нашелся.  — Здравствуйте, — осклабился конвоир. — Гостей принимаете? Она улыбнулась дежурно, но мыслями уже была прикована к той, кого он привел с собой. Сет небрежно втянул в комнату женщину с мешком на голове и, надавав ей на плечи, вынудил сесть на пол. Он собирался выдать еще одну заранее приготовленную шутку, но, взглянув на Жанну, осекся и быстро вышел. В родной деревне Сета была всего одна небольшая церквушка. Зато сверху донизу расписанная местным художником-самоучкой. Лики святых все были похожи друг на друга, как будто это все один человек в разноцветных костюмах, разного возраста, то мужчина, то женщина, но лицо, брезгливое, обвиняющее лицо смотрело со всех сторон, куда не обернись. Эти карающие взгляды, без капли сострадания, пугали Сета все детство. Но потом он вырос, уехал в город, даже смог попасть на «хлебную» должность в Инквизицию — страшный многоликий святой остался далеко в прошлом. И вот он снова нашел Сета, внезапно проступив в глазах обычной живой женщины. Сет, конечно, знал, что Жанна — инквизитор, но никогда не думал об этом всерьез: чем бы баба ни тешилась, пока замуж не выйдет, — а сейчас как бездна разверзлась. Будто и не человек вовсе. Невольно вспомнились мрачные сказки про то, как инквизитор ведьму искал и шел-шел, без сна и отдыха, неделями, пока не сжег ее вместе с домом. Жанна не заметила, что Сет испарился. Она полностью сосредоточилась на подсудимой. Да что там, приговоренной. Никто прощение вымолить не сможет. Разница только в усилиях, которые понадобятся, чтобы каждая из них осознала и приняла свои грехи. Она как всегда начала с угнетающей паузы. За пять-десять минут, по опыту, можно понять, как работать с ведьмой. Страх боли страшнее боли: пока она сидит на ледяных камнях с душным мешком на голове, успевает представить и пережить все муки ада. Сколько людей в комнате, что они собираются делать, почему медлят? Этих вопросов хватит, чтобы паника разгорелась как лесной пожар. Жанна молча отсчитывала про себя секунды, цепко следя за любым движением узницы. Та продолжала храбриться, несмотря на плачевное состояние. Молчала, не шевелилась. Плечи расслаблены — это странно. Секунды перевалили за 500, но ведьма казалась непроницаемой. Жанна, продолжая монотонно считать, забеспокоилась было. Но тут же устыдила себя: конечно, привыкла уже к легким признаниям, которые только успевай записывать. Действительно ей в последнее время доставались либо молодые рыдающие деревенские девки, единственная вина которых в том, что они приглянулись чужим женихам, и испуганные сельские знахарки, у чьих соседей начался вдруг падеж или помер ребенок. В глубине души она подозревала, что смерть — слишком дорогая плата за один донос. Но ведь дыма без огня не бывает, а скверна есть скверна, хоть и умеет принимать вид невинности. И кто она такая, в конце концов, чтобы подвергать обвинения сомнению? Поэтому единственное, чем Жанна могла им облегчить душу — сделать так, чтобы они покаялись по доброй воле, избежав тем самым пыток. Правосудие свершится, так хоть без лишних мучений. Никому естественно Жанна об этом рассказывать не собиралась. 599, 600, 601… Спит она, что ли? Жанна подхватила со стола сопроводительный документ обвинения, в котором содержатся данные для сверки во время допроса. Обычно она ими не пользовалась, ведь несчастные, вконец перепуганные женщины, выкладывали все сами. Но тут можно и поступиться привычками. Имя. Возраст. Место рождения. Вероисповедание. Имя и возраст мужа. Количество детей. Сплошные зияющие пустоты. Возможно, она немая. Или от страха разучилась говорить. Пометка: «Молчит» мало что проясняет. Дальше интереснее. Опись преступлений. Обвинители. Место поимки и имя инквизитора. Ничего. Это уже похоже на халатность. Она бы подумала, что его забыли заполнить, если бы не одна деталь. Три инквизиторские печати. Три! Стефана, Йогана и старейшего инквизитора Захарии. Пресвятые угодники, она выдержала три допроса, включая Захарию Невыносимого, и не сказала даже собственного имени? Кто она? Сам Дьявол?! Жанна по-новому взглянула на неподвижную ведьму. Какая честь, у самого Захарии подхватить знамя. Предупреждать вообще-то надо про такие «подарочки». Молчание чересчур затягивалось и пользы не сулило. Особенно в свете предыдущих допросов. Она бросила на стол бесполезный листок. Едва слышный шорох вывел ведьму из оцепенения, как паука пробуждает дрожание сигнальной нити. Она повела наверняка сгорающими от боли плечами и шумно втянула воздух.  — Надо же, женщина, — сказала ведьма. Безмолвная ведьма с мешком на голове.