Двадцать

      Ичиго двадцать лет, и на первый взгляд она самая обыкновенная студентка самого обыкновенного медицинского университета, в котором она учится вместе со своим троюродным братом Исида Урью, и никто из её сокурсников (кроме, разумеется, Исиды) не подозревает, что рука у Куросаки отличается прямо-таки феноменальной тяжестью.       Ичиго двадцать лет, и она привлекает чужие взгляды своей всё ещё непривычной для Японии красотой, и сложно найти человека, который не обернулся бы ей вслед, провожая взглядом длинные и роскошные рыжие, выгоревшие до золота на кончиках волосы, чаще всего заплетённые в толстую и тяжёлую даже на вид косу.       Ичиго двадцать лет, и она наконец-то носит юбки и платья, забросив практичные джинсы, в которых так удобно драться, в недра шкафа. Она подводит губы блеском с клубничным ароматом и пользуется приятными цветочными духами.       Ичиго двадцать лет, и она уже привычно слабо улыбается уголками губ новому дню, а взгляд её карих глаз, удивительно мудрый, немного печальный и бесконечно понимающий, навсегда запал в память уже доброй сотне людей, которых сама девушка не знает, да и не вспомнит никогда.       Ичиго двадцать лет, и она не носится ночами напролёт по городу, отлавливая пустых, мастерски заглушает свою реяцу так, что от простой, не одарённой духовными силами смертной её и вовсе не отличить, и лишь лежащее у зеркала рядом с расчёской удостоверение шинигами напоминает о том, на что она способна. Её движения по-прежнему гармоничны и отточены, но теперь вместо резкой порывистости бойца в них лишь только истинно женская мягкая грация, не имеющая почти ничего общего с вульгарной походкой от бедра.       Ичиго двадцать лет, и она настолько похожа на свою покойную мать, что Ишшин не в силах взглянуть на свою старшую дочь без слёз, а Рукия, видя фотографию в рамочке на тумбочке Куросаки, сначала удивляется, зачем Ичиго нужна её собственная фотография, и лишь потом понимает, что там изображена Масаки.       Ичиго двадцать лет, и она снимает маленькую квартирку, в которой, кажется, нет места даже для ещё одной табуретки, но она вполне довольна своим домом, и стойко игнорирует все намёки на то, чтобы переехать в более просторное жилище.       У неё стол завален стопками конспектов, в холодильнике в качестве дани своеобразному студенческому юмору подвешена за провод компьютерная мышь, в стареньком видеомагнитофоне, любовно прозванном «раритетом», крутятся глупые, смешные и не менее старые фильмы, а сама квартирка насквозь пропахла ароматами кофе и булочек с корицей из кондитерской на углу.       Кажется, что Ичиго сейчас не имеет ничего общего с той коротко стриженой пятнадцатилетней пацанкой, но Рукия точно знает, что на самом деле Куросаки всё такая же упёртая, честная, готовая идти до конца в любом из своих начинаний, готовая сражаться за то, что ей дорого, до последнего своего вздоха.       И за эту удивительную неизменность, верность себе самой, но в то же время умение изменяться, становясь всё лучше и лучше, Рукия обожает Ичиго до потери пульса. Обожает и ничуть не жалеет о том, что тогда, пять лет назад, позволила странной видящей её девчонке-подростку пробить своё сердце занпакто и тем самым легко и за доли секунды отобрать у Кучики почти что всю реяцу.       Когда лейтенанту Тринадцатого Отряда выпадают командировки на грунт (что в последнее время происходит просто до обидного редко, в Каракуре капитаны предпочитают натаскивать новичков, зная, что в случае чрезвычайной ситуации Куросаки всегда поможет шинигами), она всегда приходит к Ичиго. Для Рукии в квартирке последней уже давно отведены своя раскладушка, свои полки в шкафу, собственная зубная щётка и даже собственная кружка с изображением кролика Чаппи – и где только рыжая раздобыла её?       Ичиго не удивляется, когда видит Рукию – неважно, обнаруживает ли она шинигами с самого утра, сидящей на диване и трясущей в очередной раз барахлящий датчик Пустых, гремящей днём на кухоньке чайником, или же Кучики под вечер просто и бесцеремонно влазит в комнату через раскрытое окно – лишь кивает в знак приветствия, но глаза у неё сияют радостью так, что лейтенантке смотреть прямо-таки больно.       Рукии с Ичиго всегда уютно и удивительно просто. Просто замечательно. Легко игнорировать надоевшие ещё в поместье Кучики правила приличия и расхаживать по жилищу лишь в одних спальных футболках, не смущаясь от выглядывающих из-под края ничуть не большой на несколько размеров одежды трусиков. Здорово по вечерам смотреть комедии, закутавшись в один пропахший кофе плед на двоих, и грея руки об чашки с горячим шоколадом. Весело отбирать у рыжей конспекты и подкалывать её на тему парня, которого у Ичиго по-прежнему нет, а потом с визгом убегать от Куросаки и её кары щекоткой. Классно хрустеть чипсами из одного пакета, и плевать что есть такое не только не подобает аристократке, но и попросту вредно.       И просто восхитительно перебирать пальцами роскошные волосы Ичиго, медленно их расчёсывать, нежно и аккуратно заплетать в тяжёлые косы. Восхитительно касаться губами пахнущих клубникой и мятой губ, целовать медленно и нежно, наслаждаясь каждым мигом, слушая быстрый стук чужого сердца.       Рукия обожает касаться Ичиго, гладить её нежно-нежно – по спине, по бокам, по бёдрам, по полной груди – и слышать, как она мурлыкает в ответ, совсем как большая рыжая кошка. И почти задыхаться, чувствуя, как Куросаки осыпает её лёгкими поцелуями, проводит по коже своими горячими ладонями – и кажется, что в местах этих прикосновений вот-вот расцветут странными цветами ожоги, и Ичиго еле слышно шепчет с пронзительной, щемящей нежностью «Моя снежная принцесса…» - и Рукии кажется, что она вот-вот умрёт от того, насколько ей с Ичиго прямо сейчас хорошо и правильно, потому что ни в Мире Живых, ни в загробных мирах так не бывает.       И они просто счастливы, лёжа в обнимку и улыбаясь, понимая друг друга не то что с полувзгляда – с полувздоха, с каждого удара сердца.       В Сейретей Рукия возвращается улыбчивая и немного растерянная, и переполняющее её счастье столь велико, что в воздухе звенит эхо песни Соде но Шираюки, её будто плащом окутывает особенно приятная в летний зной прохлада, а стёкла комнат, в которых оказывается Кучики, покрываются легчайшими и удивительно прекрасными узорами.       Ичиго встречает новое утро со своими неизменными незабываемой полуулыбкой, чашкой кофе в кружке с рисунком рыжей кошки и незатейливой гитарной мелодией в плеере, и, чуть прищурившись, она смотрит сквозь небо и его пушистые облака, чётко зная, что сегодня определённо будет очень, очень хороший день.       Потому что Ичиго двадцать лет и она, чёрт побери, абсолютно и бессовестно счастлива.