Ich bring dich durch die Nacht

Кажется, после победы в шаттердоме кошмары снятся всем. Обломки дрифта, кайдзю, егеря, пилоты — во сне всё смешивается в неподражаемую мешанину из ужаса, тоски и страха, чтобы наутро оставить под глазами круги и воспоминания. Германну снится чужой кошмар. Он списывает это на последствия дрифта, как и то, что он теперь помнит обрывки гимна MIT и заглавную тему Евангелиона. Списывает на дрифт синие щупальца, обвивающие его и сковывающий тело ужас от контакта с кайдзю. «Это всё дрифт, это не твои эмоции» - говорит он утром, смывая липкую паутину кошмара водой и кофе. Каждую ночь он повторяет себе то же самое перед сном. Каждую ночь язык Отачи, словно причудливое, ядовитое растение, стискивает его своими отростками, но это, честно, не самое худшее — хуже всего здесь невыносимый, опустошающий, замораживающий страх, вытеснивший полностью восторг и восхищение перед громадиной организма кайдзю. «Может хотя бы Ньютон спит спокойно» - думает Германн и не говорит ничего соседу по лаборатории. Как будто он не заметит сам. - Доктор Готтлиб-хуетлиб, как доктор медицинских наук я объявляю, что вам надо поспать, - заявляет биолог. Он в общем-то прав, Германн выглядит как человек, не высыпавшийся неделю, но наверстать сейчас — никакой возможности. Они работают над закрытым разломом точно так же, как работали над открытым, предсказывая вероятность появления новых кайдзю. Всё как прежде. - Ньютон, я не могу, - чистая правда, между прочим. Кажется, если сомкнуть глаза хоть на мгновение, то сразу окажешься в плену из голубого флюоресцентного света. А звучит так, будто у Готтлиба полно дел. Но кажется дрифт не прошел даром и чувствуют друг друга они, хоть и не на уровне рейнджеров, но глубже, чем обычно. Поэтому Ньютон знает, даже если Германн ему не говорит. - Кошмары? - спрашивает он, хотя заранее знает ответ. Гайзлер старается выглядеть беззаботно: вертится на стуле, как пятилетний, крутит в руках крандаш, но смотрит учёный строго на коллегу, ловя каждое движение усталого математика. - Да, - выдыхает Германн. Все его желание храбриться куда-то испаряется, плечи ссутуливаются, и усталость последних дней набрасывается на него хищным зверем. - Мог бы и раньше сказать, - хмыкает Ньют. Германн разворачивается к нему и пристально смотрит. Что-то в последней реплике заставляет его внимательнее взглянуть на биолога, и он разубеждается в своей первоначальной гипотезе: - У тебя тоже? - Да, - отводит взгляд доктор Гайзлер. - И что тебе снится? - произносит Германн и замирает. Такие вещи называются вторжением в личное пространство, чего ему хотелось бы избежать, пусть даже часть воспоминаний у них теперь - общие. Он собирается сказать, что не требует ответа, но Ньютон уже говорит: - Мне... Я не должен этого помнить, наверное. Мне снится, как я дрифтую с кайдзю, лежу на полу лаборатории и чуть не подыхаю, но то все чужими глазами, понимаешь? Я — кто-то другой, кто смотрит на это всё и ему страшно, он не знает что делать, а я всё бьюсь в конвульсиях на полу... - его голос дрожит, как и руки. Ньютон чуть не роняет карандаш, но вовремя кладет его на стол. Они молчат некоторое время.