Лжецы

Кондо Исао приходит в хост-клуб семь дней в неделю и каждый раз заказывает самую дорогую выпивку. Он приходит каждый вечер, привлекая внимание своим странным поведением и всегда выбирая Таэ. Он называет это «спасать Отаэ-сан от ужасных мужчин», забывая, что и сам не дает ей проходу. Каким-то чудесным образом он всегда узнает о сменах в графике Отаэ, об ее подменах и непредвиденных выходах из-за болезни какой-нибудь хостессы. Деньги лишними не бывают — так считает Таэ. Она всегда так говорит начальнику, соглашаясь выйти на работу в свой единственный выходной, про себя добавляя: «… особенно, если хочешь восстановить старое додзё». Отаэ каждый вечер терпит через силу смущенный взгляд Кондо и его подрагивающие кривые руки, которые постоянно льют мимо стакана, когда она рядом; его неловкие и несвязные фразы; глупые рассказы о Шинсенгуми. Она всегда смотрит на часы, отсчитывая каждую секунду до конца рабочего дня. И постоянно возвращается взглядом к кривым рукам Кондо, которые, несмотря на теперешнюю неловкость, так умело орудуют катаной. Его руки все в каких-то ссадинах и синяках, старый камисимо, в котором Таэ его постоянно здесь видит, потерт и изношен. И Таэ дивится: если у него хватает денег на то, чтобы каждый вечер ходить в хост-клуб, то почему он не купит новую одежду, в которой не стыдно показаться командующему Шинсенгуми? Под глазами залегают мешки от недосыпания, и Таэ думает, что он совсем не бережет себя, ведь лучше бы вместо бессмысленных посещений хост-клуба поспал после тяжелого рабочего дня. Но Таэ не спрашивает. Кондо — важный постоянный клиент, которого начальник просто обожает за его постоянные заказы всего самого дорогого, поэтому Таэ и не спросит и не скажет ему ничего при начальнике. Таэ лишь будет молча сидеть, смотря на этого взрослого сильного мужчину, который ведет себя словно мальчишка просто оттого, что она рядом. «Это глупое чувство, — думается Таэ, — и оно ни к чему не приведет». Таэ думает, что Кондо Исао — самый большой дурак из всех людей, что она когда-либо знала. Он слишком добр к людям, слишком доверяет им и не видит в них ничего плохого. Таэ знает, как Шинсенгуми привязаны в своему командующему, и знает, что это из-за его мягкого сердца и доброй души. Кондо слишком мягок для человека, которому часто приходится сражаться и убивать. Кондо красивый мужчина, и Таэ искренне не понимает, почему он тратит свое время на нее. Она думает, что многим женщинам нравятся высокие, сильные мужчины с медной кожей, с наверняка колючими темно-каштановыми волосами и красивыми карими глазами. Наверняка многим женщинам понравится его волевой взгляд и забавная бородка, его смущенная улыбка и эти наверняка теплые, теплые руки. А еще Кондо очень мило морщит лоб, когда задумчив, а когда смущен, то застывает с невероятно глупым, но забавным выражением лица. По его лицу сразу видно, когда он мечтает, а любовные письма, которыми он заваливает Таэ, полны нежности, страсти и глупости, что уж точно понравилось бы многим женщинам. Но не Таэ. Уж точно не Таэ, у которой хватает забот, а думать о каком-то мужчине нет времени. У нее есть мечта, у нее есть цель, которые не терпят отлагательства. Ее жизнь может подождать. Когда она уходит, Кондо всегда неловко вываливается за ней и идет следом до самого дома, думая, что она его не замечает. Кондо всегда провожает ее таким странным образом — наверное, из-за того, что старается продлить их встречи настолько, насколько это возможно. Он наблюдает за Таэ, пока она не заходит в дом, а потом еще пару минут стоит и уходит. Сегодня было бы то же самое. Таэ неспешно идет домой после еще одного тяжелого рабочего дня, зная, что выходных в ближайшие недели у нее не будет — она взяла все свободные смены. Таэ, как всегда, немного задержалась в клубе, так что успело стемнеть. Яркие фонари освещают улицу, прогоняя мрак, и в этой темноте и почти тишине Эдо кажется почти что мертвым — все его жители отдыхают дома после трудного дня. Кондо все так же плетется следом, а Таэ, раньше предпочитавшая делать вид, что не замечает этого, почему-то именно сегодня оборачивается и говорит: — Я хочу у Вас кое-что спросить, Горилла-сан. Этот вежливый тон и обращение прилипают к языку каждый вечер, когда начальник смотрит на Таэ и Кондо, зная об их непростых отношениях и заботясь о постоянном клиенте. Кондо выглядывает из-за угла, словно верный пес, готовый услужить своему хозяину, и сразу же подбегает к Таэ. — Спрашивайте что душе угодно, Отаэ-сан! — говорит Кондо, не скрывая счастливой улыбки. У них так редко… Хотя почти никогда не выходит никаких непринужденных разговоров. Встречаясь с ним якобы случайно на улице, Таэ не желает его слушать; встречая в клубе, только слушает с вежливой улыбкой, пытаясь делать вид, что ей не все равно. Таэ никогда ни о чем не спрашивала Кондо, и это не только потому, что ей неинтересна его жизнь. У этого дурака все ответы на лице написаны, он словно открытая книга, он не скрывает ничего и ни от кого. — Вам не надоело тратить деньги на хостесс? — спрашивает Таэ, смотря Кондо прямо в глаза, чтобы тот не солгал. Хотя вряд ли он ей солжет. Это же Таэ, его любимая Таэ, его ненаглядная добрая Таэ. Ей он никогда не посмеет солгать. Улыбка Кондо меркнет, преображается из счастливой в натянутую, а его лицо становится задумчивым. Он снова хмурится, морщит лоб, и многие женщины назвали бы это милым, но не Таэ. — Я… — как-то невнятно начинает Кондо, и это совсем не похоже на его обычные громкие речи. — Если они для Вас лишние, то почему бы не сделать что-нибудь полезное? — говорит Таэ. — Например, благотворительность. Кондо приходит в их клуб семь дней в неделю, коря себя лишь за то, что может охранять Отаэ-сан только по вечерам после работы. Кондо всегда выбирает Отаэ-сан и заказывает дорогую выпивку, а потом оставляет для нее щедрые чаевые, но не настолько большие, чтобы вызвать злую зависть у других хостесс. Все-то он понимает. — Я… Я знаю, что Отаэ-сан хочет восстановить семейное додзё и… — Кондо не знает, как это объяснить Отаэ, как сказать, что так он пытается «дать в долг, который возвращать не нужно». — Горилла-сан, вы хотите, — говорит Таэ, — чтобы я использовала Ваши деньги на восстановление додзё? — Кондо кивает головой много-много раз, и тогда Таэ снова спрашивает: — Но что я должна сделать взамен? — Н-ничего, Отаэ-сан! — отвечает Кондо воодушевленно, честно и быстро. — Я буду рад, если мечта Отаэ-сан исполнится. И… и… если… если я немного помогу в… в ее… исполнении. Кондо кажется очень довольным в этот момент, а Таэ смотрит на него как на влюбленного дурака, потерявшего остатки разума. Он изо всех сил пытается сделать так, чтобы Таэ была счастлива, но не понимает, что так только создает проблемы. Это излишнее внимание, постоянные признания, ничуть не трогающие ее холодное сердце, его попытки хотя бы обнять ее — все это было таким непривычным и чужим для нее. Пускай он больше не пытается быть ближе. Такое желание у Таэ было всегда. Если он хочет любви — хорошо. Пускай найдет любую другую девушку, а Таэ не сможет любить его с такой же самоотдачей, как у него. — Тогда давайте заключим сделку, Горилла-сан, — говорит Таэ. — Я стану Вашей, а Вы поможете мне восстановить додзё. — Что? — переспрашивает Кондо. — Я стану Вашей женой, — повторяет Таэ, — ради восстановления семейного додзё. Кондо не верит собственным ушам. Отаэ-сан никогда так не скажет, потому что Отаэ-сан нежная и робкая, она не сможет сказать такое мужчине. Его Отаэ-сан, наверное, дома, а он просто обознался. — Ну так что? — спрашивает она. — Согласны, Горилла-сан? Это все нереально. Так не бывает. Не может быть. Ты спишь, Кондо. И тебе снится хороший сон, где Отаэ-сан сама предлагает стать твоей женой. Как только ты проснешься, ничего этого не будет. И Кондо в это верит, нервно смеется, глядя на ожидающую его ответа Отаэ-сан. Даже если это сон, то он очень приятный. — Хорошо, — говорит Кондо, складывая руки на груди. — Но Отаэ-сан должна бросить работу хостессы и верно ждать по вечерам мужа. — Хорошо, — отвечает Таэ. Кондо удивляется еще больше. Теперь он понимает, что это действительно сон. Отаэ-сан никогда бы не бросила работу, за которую держалась изо всех сил. Отаэ-сан станет его женой, откажется от работы в хост-клубе… нет, это нереально, это все не настоящее. Но Кондо этот сон кажется слишком реальным, поэтому он решается на последнее испытание. Если Отаэ-сан его не оттолкнет, то это действительно будет сном. Кондо медлит, а потом, сделав пару шагов к Таэ, притягивает ее к себе и крепко обнимает. Отаэ-сан в его сне очень теплая. Такая, какой могла бы быть реальная Отаэ-сан, которая бы его не то что оттолкнула — даже не позволила бы прикоснуться к себе. Эта ненастоящая Отаэ-сан в его объятиях теплая, хрупкая и маленькая. Волосы у нее мягкие, шелковистые и приятно пахнут мелиссой, и Кондо запускает пальцы в ее волосы, дышит их сладким ароматом. Он дышит присутствием самой ненастоящей Отаэ-сан. — Это очень хороший сон, — говорит Кондо, обнимая фальшивку Отаэ, куклу Отаэ, которая даже не шевелится в его объятиях, а просто стоит. И когда Кондо выпускает Отаэ-сан из своих объятий, то, заглядывая ей в глаза, не может понять, о чем она думает. А на следующий день Отаэ-сан спрашивает, может ли она не приглашать на их свадьбу Сарутоби Аямэ. Кондо бьет себя по щекам — больно. Кажется, он действительно не спал. На их свадьбе не улыбаются только пять человек. Шинпачи не верит, что сестра действительно любит Кондо: таких резких перемен не бывает, а если и бывают, то только в манге. Кьюбей, сидящая возле Шинпачи вместе с Тоджо, кусает губы и сдерживает слезы. Она, как и Шинпачи, не верит в эту придуманную любовь, которая внезапно вспыхнула. Кондо ей угрожал — это верно. Кондо ее заставил — еще вернее. Таэ делает первый глоток, второй. Сакэ приятно жжет горло, согревая желудок. Таэ прикусывает губу, закрывая глаза. Она тяжело вздыхает и делает последний глоток. Ну все, теперь дороги назад нет. Кондо клянется ей в верности пылко, горячо, вкладывая в слова всю любовь и нежность, на какую только способен. Таэ почти не слушает: Кондо вскоре устанет от нее, все обеты станут бессмысленны. Таэ клянется: урывками, неискренне, вяло. Но зато с улыбкой. Кондо делает вид, что верит ее словам, пытаясь подыграть ее не самой искусной игре в любовь. Он свято верит в то, что его любви хватит на них двоих, что он может хорошенько постараться — и тогда его любимая Отаэ-сан-больше-не-Шимура обязательно полюбит его. — Эй, босс, это ведь шутка? — спрашивает не верящая ее лжи Кагура. — Ты ведь не можешь любить гориллу?! Таэ смеется, прикрывая ладошкой губы, пока Кагура высказывает свое недовольство, а потом к ней присоединяются Шинпачи и Кьюбэй. — Кагура-тян, — говорит Таэ мягко, — не называй, пожалуйста, Кондо-сана гориллой. Он ведь теперь мой муж. Кондо от последних слов просто сияет. Шинпачи смотрит на свою красивую сестру в белом кимоно из тяжелой плотной ткани и белой шелковой косынке с красной подкладкой. Таэ улыбается так же, как и всегда, а Кондо, сидящий рядом в хакама свободного покроя, безмерно счастлив. Шинсенгуми поздравляют Кондо-сана и сестренку, желают счастья и сильных сыновей. Они говорят «дети», и смущенный Кондо косится на спокойную Отаэ-сан, слушающую поздравления вполуха. Саката Гинтоки пьет и веселится, а ведь он был последней надеждой Таэ. Он ведь спасал стольких людей от глупых поступков. Он ведь и ее когда-то спас. Вместе с Кондо Исао. А Таэ надеялась, что он встанет, разгонит этот цирк и скажет, что додзё можно восстановить и на деньги от ее работы в хост-клубе и что Шинпачи скоро тоже будет получать деньги. Но Гин-сан смеется, разговаривает с Тсукуе и пытается успокоить ее брата. Она чувствует тяжелые взгляды Хиджикаты и Сого. Таэ понимает, что они хотят сказать этим. Они знают, что она всех обманывает. Знают и не позволят ей навредить, втоптать в грязь чувства Кондо, разбить ему его доброе глупое сердце. Хиджиката говорит: «Я всегда буду настороже». А Таэ просто улыбается. Главное, что Кондо и так знает, что все это она делает не из-за любви. Ей нужно семейное додзё, ему — любимая женщина в своем доме. А дом у Кондо большой, под стать его должности командующего Шинсенгуми. Таэ оставляет обувь на гэнкане, нерешительно принимая в темноте руку Кондо, который помогает ей не натолкнуться на что-нибудь. Он проводит ее в одну из пустых комнат своего большого дома, где на татами лежит большой футон. Пока Таэ стоит у раскрытых сёдзи, Кондо зажигает свечу и ставит на небольшой столик. Мысли Таэ заняты другим. Сейчас все случится. Какой мужчина — тем более горячо влюбленный в нее Кондо Исао, сталкер, следящий за ней везде, где только можно, — не захочет прикоснуться к молодой жене в их первую ночь? Если закрыть глаза и представлять кого-нибудь другого, то, возможно, все будет не так уж и плохо. Таэ надеется, что Кондо будет нежным и мягким, что все закончится быстро и она проснется уже утром, забыв все. Но Кондо вытаскивает из осиирэ еще один футон и, заметив безразличие застывшей на месте Таэ, кладет футон на татами. Кондо подходит к ней, светясь счастьем, одним взглядом говоря, что сегодня он — самый счастливый человек на свете. — О, Отаэ-сан, какая же вы уставшая, — говорит он, смеясь. — Вам нужно немедленно лечь спать. Она поднимает на него удивленный взгляд и видит его счастливую глупую улыбку. И Таэ кое-что понимает: в темноте Кондо не так уж и ужасен. Вечно сосредоточенное лицо расслаблено, он не хмурит брови, а от мягкой и счастливой улыбки у Кондо появляются небольшие ямочки, которых Таэ раньше никогда не замечала. У Кондо забавная бородка, и она делает его мужественнее, а не глупее — это Таэ тоже замечает. В темноте, при свете свечи за спиной, Кондо кажется Таэ почти таким же красивым, как наверняка кажется другим женщинам. — Располагайтесь, Отаэ-сан, — говорит Кондо с улыбкой, а Таэ все еще не понимает его счастья из-за этого спектакля. Она смотрит ему за спину, где на полу лежат два футона, один из которых все еще скручен. Таэ вновь смотрит на смущенного, счастливого Кондо и замечает, что он хочет что-то сделать, но не решается. Он говорит про сон, чтобы успокоить ее, чтобы отвлечь от того, что будет дальше. Таэ представляет его загорелые горячие руки на своей светлой коже, представляет его голую грудь и крепкую сильную спину, представляет и не сразу понимает, что Кондо задает ей вопрос. — Что? — переспрашивает Таэ, отвлекаясь от своих раздумий. — Могу я.? — повторяет вопрос Кондо, смущаясь и кивая. — Да, конечно, — отвечает Таэ будничным голосом, словно собирается не лечь в постель с мужчиной, а приготовить обед. Она закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь постороннем, ненужном, на чем-нибудь другом, кроме горячих ладоней Кондо Исао, которых… которых все еще нет на ее теле. Кондо медлит, и Таэ даже не хочет представлять, что он задумал. Наверняка какую-нибудь гадость со связыванием рук или чем-нибудь в духе Сарутоби Аямэ, которая все же прокралась на их свадьбу. Но ладони Кондо только касаются ее подбородка и затылка. У Кондо Исао губы обветренные, сухие, но на удивление мягкие. Его заботливые руки мягко придерживают Таэ, у которой в голове только одно слово — «началось» (а затем — «поскорей бы закончилось»). Кондо целует нежно и бережно, как целуют только самого дорогого человека. Он не требователен, не напорист. Он просто нежно касается ее мягких и сладких губ, не требуя даже углубить поцелуй, не пытаясь поцеловать ее с языком. Его бородка немного щекочет ей подбородок, но все равно это не отвлекает от нежного поцелуя. От этой нежности у Таэ кружится голова. Снова появляется мысль о том, что это все нечестно по отношению к Кондо, но Таэ вовремя вспоминает, что он получил то, что давно хотел, а значит, все в порядке. И когда Кондо отрывается от нее и вместо нее подхватывает свернутый футон, у Таэ в голове проносится мысль о том, что его поцелуй не был таким мучительным и неприятным, как она представляла. — Отдохните как следует, Отаэ-сан, — говорит Кондо, прежде чем уйти и задвинуть за собой сёдзи. Таэ стоит в полной тишине и одиночестве с минуту, а потом поднимает ногу и при свете свечи смотрит на белоснежно-белые таби. — Так чисто, — говорит она и тушит свечу. А наутро Таэ, раздвинув сёдзи, видит только широкую спину Кондо, уходящего, похоже, на работу. Его поношенные хакама, в которых он приходил в хост-клуб, никак не идут вровень с идеально-черным костюмом командующего Шисенгуми, как всегда, чистым. У своей комнаты она находит еще теплый завтрак на подносе и маленький листок бумаги, на котором выведено корявое «С добрым утром, Отаэ-сан». Губы Таэ трогает улыбка, когда она смотрит на оякодон и представляет, как Кондо его готовил. Наверняка убил кучу времени и запачкал всю кухню в процессе готовки. Таэ завтракает, отмечая, что вышло довольно вкусно, и пьет чай. Таэ решает осмотреть дом Кондо. «Теперь и мой дом», — поправляет она себя. Ее удивляет то, что такой занятый мужчина, как Кондо, мог содержать такой большой дом в идеальной чистоте. И Таэ понимает, что никогда раньше не интересовалась, как живет Кондо, никогда не видела его дом раньше, пока после свадебного банкета он не привел сюда молодую жену. Она находит кухню — чистую, без единого пятнышка. И Таэ поражается этому, потому что Кондо живет совсем один и постоянно пропадает то на работе, то у нее в хост-клубе. У него в доме совсем нет вещей, создающих уют. Отаэ пользуется его добротой, его чувствами и положением командующего Шисенгуми. Отаэ — самая ужасная эгоистка в этом мире. Она пользуется всем тем, что есть у него, а Кондо даже ничего не требует взамен. Он лишь смотрит на нее за ужином, постоянно спрашивая: «Вкусно ли, Отаэ-сан?» и получая в ответ только кивок. Он оставляет утром завтрак с какой-нибудь глупой запиской. Как-то раз он даже вывел ее имя соусом на омлете. Кондо всегда смотрит с обожанием, следит с трепетной любовью за всем, что она делает. И не просит ничего. Иногда он заходит, чтобы пожелать спокойной ночи, улыбается ей, закрывает сёдзи и куда-то уходит. Таэ не знает, где он спит и чем занимается в свой выходной. Всегда, когда Таэ об этом задумывается, она говорит себе, что Кондо-сан лучше знает, что делает. Кондо-сан. И нет никаких горилл, самок горилл и прочего. Когда она спросила Кондо, как ей его называть, он ответил, что ему все равно. Исао сказал, что это неважно и, если Отаэ-сан нравится, он примет любое, даже самое глупое прозвище. Таэ зовет его «Кондо-сан», потому что так его зовут Шинсенгуми. Вместо нее гориллой его называют Кагура и Кьюбэй, которые так и не смирились. А Шинпачи она обманула. Сказала, что давно скрывала свою симпатию к Кондо, что боялась косых взглядов. И Шинпачи вроде как поверил. Или сделал вид, что поверил. Жизнь с Кондо почти прекрасна. Была бы прекрасной, если бы Таэ любила его, а так просто все хорошо. Кондо все еще спит в другой, неизвестной Таэ комнате, а она все пытается оставаться равнодушной к этому. Но все-таки любопытство берет верх. Ночью, когда Кондо, в очередной раз пожелав ей спокойной ночи, уходит, Таэ незаметно выскальзывает за ним. Таэ бесшумно ступает следом, пытаясь оставаться незамеченной. Почему-то совсем не хочется, чтобы Кондо знал, что ей интересно, почему они не спят вместе. И почему он всего несколько раз поцеловал ее. Ей бы о многом хотелось спросить. Например, почему объятия, которые он позволяет себе, такие горячие — и почему в них всегда так уютно. Или почему его редкие поцелуи совсем не вызывают у Таэ отвращения, а только сладкую истому. Почему ее удручает не его присутствие, а постоянное отсутствие на работе? А еще ее беспокоят визиты Хиджикаты и Сого, которые, пока пьют чай и делают вид, что пришли ради Кондо-сана, сверлят ее взглядом. Сого, по крайней мере, делает это незаметно, а Хиджиката не скрывает своих намерений. Ее волнуют его косые взгляды, полупустые угрозы и фразы «Не скажешь мне, почему Кондо-сан опять ночевал на работе?» Кондо, немного прихрамывая, раздвигает сёдзи и заходит в комнату, расположенную в самом дальнем углу. Таэ запоминает место и идет обратно. Она вернется, когда будет стоять глубокая ночь, а Кондо будет спать. Это беспокойство за него вызывает в Таэ тревогу. Они муж и жена, где счастье чувствует только он, а союз создан просто по договоренности. Она обманывает весь мир, пользуясь его добротой и влюбленностью, а он лжет сам себе, зная, что Таэ рядом с ним не по своему желанию. Когда Таэ приходит в следующий раз, Кондо действительно уже спит. В комнатушке, в которой едва-едва поместятся четверо человек, пахнет раменом и совсем немного потом. На татами лежит незастланный футон, а Кондо спит на небольшом столике среди кипы бумаг, уткнувшись лицом в какие-то документы. На столике вообще много чего: и тарелки, и кисти, и бумаги, и чашки, и бинты, и ножницы, и разные мази. Таэ вздыхает и присаживается на корточки около мирно спящего глупого мужа, вечно пытающегося все взять на себя. Она улыбается уголками губ, когда Кондо сквозь сон бормочет ее имя. И хмурится, когда видит выглядывающие из-под одежды бинты. Идиот. Сам обрабатывал свои раны и даже помощи не попросил. Любовь делает сильного мужчину глупцом — так думала Таэ, наблюдая за выходками Кондо, и думает сейчас. А еще, когда она так неожиданно заботливо укрывает Исао одеялом, она думает, что женщины — не исключение. Но только она не влюбилась. Если она укрывает его, поглаживает растрепанные темно-каштановые волосы и с улыбкой думает, что они все-таки оказались мягкими, это еще не делает ее влюбленной. Ни в коем разе. Поэтому, когда она уходит, она не желает ему ни «сладких снов», ни «доброй ночи». А утром она находит рядом с завтраком длинную записку, где Кондо пишет, что его не будет дома где-то неделю. Может, больше. Он пишет что-то о важной миссии, которая… Дальше Таэ не читает. Она комкает записку и откидывает за спину. Ей не должна быть интересна причина его отсутствия. Таэ закусывает губу, но все-таки не удерживается и подбирает скомканную записку. Слова, которые идут дальше, заставляют Таэ похолодеть. «… которая ставит на кон многие жизни Шинсенгуми». Он пишет о материальной компенсации за смерть, пишет, что его дом она может продать, если вдруг что-то пойдет не так. Пишет о том, что было здорово иметь такую прекрасную жену, как Отаэ-сан. А Таэ плачет, плачет, плачет. Горячие слезы обжигают щеки, и Таэ пытается их смахнуть ладонью, но тщетно. Они все продолжают течь и, сколько Таэ ни просит их перестать, меньше их не становится. Она не любит этого глупого мужчину, командующего Шинсенгуми, одержимого мыслью об ее счастье, поглощенного любовью к ней. Она не любит чистоту в его доме, не любит завтраки по утрам и глупые записки, не любит стрекот цикад на улице и мертвую тишину комнаты, в которой спит. Она не любит его «спокойной ночи, Отаэ-сан», не любит почему-то не противные объятия и поцелуи и то, что их так мало. Она не любит его слепую веру в придуманный ею обман, красиво сыгранный спектакль, не верит ничему… Ведь не верит ничему? Кондо нет ровно неделю. И когда на седьмой день Таэ дает себе обещание не спать всю ночь, чтобы встретить его, это не кажется ей глупым или безумным. Она ждет до полуночи, до часа, до двух — и все-таки засыпает. А просыпается внезапно, вспомнив, что не должна была спать, и подрывается с места. Кондо мог уже вернуться, а она, глупая, это проспала. Она срывается со всех ног в ту комнату, в которой теперь спит Кондо, захватив с собой свечу, распахивает сёдзи резким движением и… никого не находит. Ставит свечу на стол, оседает на пол, тяжело вздыхает и закрывает руками глаза. Еще никогда в жизни ей так ничего не хотелось, как возвращения целого и невредимого Кондо Исао, этого глупого гориллы-сталкера. И пускай все мечты катятся к чертям, пускай крошится весь мир вокруг нее, но пускай только человек с таким добрым сердцем живет. — Отаэ-сан? Что вы тут делаете? — голос Кондо, такой удивленный, такой ласковый, заставляет Таэ обернуться. Кондо весь залит кровью, но похоже, что не своей. Черная одежда в некоторых местах изрезана, но самое прекрасное то, что сам Кондо, кажется, цел и невредим. Она поднимается и делает к нему неловкий шаг. — А я тут… это… немного, — говорит он, пытаясь смеяться и оправдывать свой внешний вид. А Таэ бросается ему на шею, не обращая внимания на свежую кровь, на оробевшего, удивленного Кондо. Его руки неловко находят ее талию, обнимая в ответ, и Таэ думает, что сейчас она наверняка счастливее всех на свете. От Кондо пахнет потом и смертью, от Отаэ пахнет цветами и легкой влюбленностью. Или же не легкой. Когда Кондо усаживается на татами, чтобы сказать, что их сведения оказались сильно преувеличенными и брать пришлось не лидера Джои, а всего лишь какую-то маленькую группку пешек, которые мало что знают, он пытается не смотреть на Таэ. А Таэ только и смотрит на его глупое выражение лица, на глупую улыбку своего глупого мужа. Он улыбается, и Таэ думает, что словно впервые видит его улыбку. Он всегда так улыбался, да? Кондо совсем не хмурится. И красивым его в такие моменты наверняка считают многие женщины. И Таэ тоже. Она считает это красивым: его медную кожу и взлохмаченные темно-каштановые волосы, его глупую улыбку и хмурый лоб. Кондо снимает изрезанный окровавленный пиджак, оставаясь в белой рубашке, заляпанной пятнами крови, и откладывает его в сторону. Таэ опрокидывает Кондо, нависая над ним. Она смотрит в его удивленные глаза и, склоняясь ниже, целует его. Ей интересно, чувствует ли Кондо в этот момент, как искусаны ее губы и солоны от слез. Ей интересно, о чем он думает в этот момент и почему не решается ответить. Наверняка опять думает, что это сон. И тогда Таэ прикусывает его губу, давая понять, что это не сон, совсем не сон. Его руки скользят по ее талии, неловко прижимая к себе мягкое женское тело, а губы перехватывают инициативу, делая поцелуй глубже. Таэ послушно разжимает губы, чувствуя горячий язык Кондо, касающийся ее нёба, щек, зубов, сплетающийся с ее собственным. От этого поцелуя кружится голова, а по телу прокатывается сладкая истома. Кондо запускает руку в волосы Таэ, несильно прижимая ее к себе крепче. Таэ жмется к нему всем телом, давая понять, что только на поцелуе останавливаться не хочет, касается тонкими пальчиками его шеи и груди. Они отрываются друг от друга на секунду — просто чтобы глотнуть воздуха и заглянуть друг другу в глаза. Карие глаза Кондо горят странным блеском, и Таэ кажется, что в ее глазах Кондо видит тот же блеск. — Отаэ-сан… — хрипло шепчет Кондо ей в самые губы. Он обнимает ее и, перекатившись, сам нависает сверху. Щеки Таэ горят от смущения, от желания и, кажется, грудь ее горит от такого сладкого чувства, которого Таэ раньше не понимала. Кондо облизывает губы и сглатывает ком в горле, глядя на такую прекрасную, его Отаэ-сан. Теперь, похоже, действительно его. — Вы уверены, Отаэ-сан? — спрашивает Кондо неуверенно, словно боясь, что она передумает. Их брак — просто брак на бумаге. Он это прекрасно знает и вроде как понимал, пытаясь создать иллюзию счастья. Кондо и не надеялся, что когда-нибудь Отаэ сама его поцелует, захочет близости с ним. Эта Отаэ-сан точно-точно реальная? Эта Отаэ-сан смеется и притягивает его к себе, снова целуя. Ее тонкие руки обнимают его за плечи, притягивая к себе ближе. Кондо же не знает, куда ему девать руки, поэтому просто ставит их по обе стороны от головы Таэ, склоняясь над ней и углубляя поцелуй. Ее губы мягкие и соленые на вкус, его губы обветренные и с металлическим привкусом крови от укуса Таэ. И самое странное, что поцелуй почему-то кажется безумно сладким. Одна рука Таэ исчезает и находит левую руку Кондо. Таэ переплетает их пальцы, сжимая руку, сцепляя их вместе, а потом тянет за собой его руку, заставляя ее лечь на свое бедро. Удивительно, как тонкая женская рука может удерживать и управлять твердой мужской. Горячая ладонь Кондо, управляемая ее рукой, нежно поглаживает бедро Таэ, мягко его сжимая. — Ну же, Кондо Исао, — выдыхает Таэ ему прямо в губы. Как мелодично может звучать его имя в устах любимой Отаэ-сан! Ее сладкий голос придает ему уверенности, и Кондо уже настойчивее прикасается к ней. Его вторая рука находит ее тонкую талию, медленно поднимаясь выше, мучая сладкими прикосновениями и поцелуями. Он несильно сжимает грудь Таэ, срывая с ее губ вздох. Губы Кондо спускаются ниже, целуя острый девичий подбородок, поднимаясь и прикусывая мочку ушка. Его шершавый горячий язык проводит влажную дорожку на оголенной шее Таэ, несильно прикусывая и ласково целуя, пока Таэ пытается освободить его от окровавленной рубашки. У Кондо красивое поджарое тело, которое Таэ видела не раз в различных условиях. Но именно сегодня она по-другому смотрит на сильные руки с выступающими красивыми мышцами, на точеный торс. Ее тонкие бледные пальчики касаются его обнаженной груди, оглаживая ее, касаясь спины, очерчивая выступающий позвоночник. Дрожащими от желания пальцами Кондо пытается справиться с крепко завязанным оби, пока рука Таэ спускается ниже, словно случайно касаясь выступающего бугорка на его брюках. И Кондо готов взвыть от несправедливости, но он не позволит какому-то оби встать между ним и Отаэ-сан этой ночью. Руки Отаэ вновь возвращаются на его спину, прикасаясь к выпирающим лопаткам и мышцам рук. Кондо отрывается от шеи Таэ, обращая все свое внимание на проклятый оби, но ладони Таэ касаются его щек и притягивают его для очередного поцелуя. Руки Кондо вновь возвращаются к ее талии, и, когда в следующий раз Кондо прикасается к оби, тот с легкостью развязывается. У его Отаэ кожа белая-белая, словно фарфоровая, и бархатная, и Кондо готов целовать каждый ее миллиметр. Кондо так и делает, а Таэ запускает пальцы в его мягкие темно-каштановые волосы, томно выдыхая его имя и тихо постанывая. Таэ надеется, что эта ночь объяснит Кондо ее чувства, скажет, что это уже не «просто договоренность». Таэ думает, что из них двоих только она была глупой, не понимая, почему рядом с ним всегда было так спокойно и тепло на душе, почему его улыбка согревала, а прикосновения будоражили кровь. Это будет долгая ночь, полная нежности и любви, полная наконец-то сформировавшимся желанием быть ближе. И выдыхая его имя в полной темноте (ведь свеча давно погасла), Таэ понимает, как все-таки прекрасно в его устах звучит ее имя, и шепчет ему на ухо его имя, ставшее таким родным. А наутро она просыпается от шуршания одежды где-то под боком. Таэ лениво разлепляет глаза, замечая одевающегося Кондо, и сладко потягивается. Она сильнее кутается в теплое одеяло, все еще хранящее тепло тела Кондо, и в голову приходит глупая мысль, что теперь все ее тело пахнет Кондо, что оно все еще горит от его нежных прикосновений. — Д-доброе утро, Отаэ-сан, — говорит Кондо, как всегда улыбаясь. — И куда это ты с утра собираешься? — спрашивает Таэ, отбросив формальности, и переворачивается на живот. — Ну… это… — говорит Кондо, бегая взглядом по комнате. — Отаэ-сан… Тогда Таэ понимает, что ее муж все-таки неисправимый дурак, так и не понявший после этой ночи ее чувств. Она зло подхватывает подушку — единственное, что лежало к ней ближе всего, — и со всей силы бросает в него. Она прикрывает одеялом обнаженное тело и громко говорит: — Люблю тебя, дурак, а не сомневаюсь! Она отворачивается от него, свернувшись калачиком под одеялом, и недовольно морщится. Она слышит его тихие шаги по комнате, чувствует, как он останавливается и присаживается на колени возле нее. Его рука касается одеяла, и тогда Таэ выглядывает из-под него, замечая сияющего Кондо. — Я тоже, Отаэ-сан! — говорит он с самой счастливой улыбкой, которую Таэ когда-либо видела. Таэ улыбается, немного приподнимается, придерживая у груди одеяло, легко целует его в щеку. — Тогда удачного дня, дорогой, — говорит Таэ с улыбкой и снова заворачивается в одеяло, гадая, как выглядит сейчас Кондо. И теперь Таэ понимает, почему Саката Гинтоки на ее свадьбе веселился и пил вместе с Шисенгуми, почему не остановил свадьбу, как она того ждала. Гин-сан знал то, чего Таэ еще сама не понимала.