Отречение

Обреченная на вечное загнивание вселенная больше не в силах удержать при себе тлеющие в углекислой дымке смерти остатки здравого смысла. От человечества, купающегося в грехах так беззаботно и безнравственно, отвернулся взор Господень. Бессмысленно потратив время на крохотную надежду в людские сердца — лучшее из Его творений, в конце концов, Он отринул всякую душу на этой Земле. Все и каждый захлебывался в истошных криках и мольбе о пощаде, выхаркивал вперемешку с кровью жалкое прощение, вознеся руки к кровавому небу. И только демоны могли потешиться над непослушными детьми Всевышнего, которые для них теперь были общедоступной забавой. Из них вырывали внутренности и накручивали на свои длинные языки, пожирая отвратительно-сладкие души. Пропитывали себя сочными грехами, смаковали кровь, которая отдавала тошнотворным ароматом желчи. Кто пал на колени в бессилии, те души проваливались в глотку демонам. По всему миру прошелся раскат душераздирающих криков, в унисон вместе с церковными колоколами оповещающие о кончине всего. Кто отрекся от жизни и восстал против всего, выжили и теперь скитались по разломам некогда живой планеты. Без определенной цели и будущего. Всего лишь инстинкт выживания рьяно нашептывал им о том, чтобы каждый раз они уклонялись от бесов и растаптывали их в грязь, обливая святой водой. Планета пропахла серой. Каждая ее часть погружена в запах, просачивающийся из Ада. От предыдущего привычного мира остались лишь его туманные очертания, упоминания о котором теперь можно было выкопать только если порыться в глубине памяти. — Умалишенные люди не понимают самого значения греха. Призрачный коридор неприветливо окутывал пришедших своей аурой промозглого безумия, свободно передвигающегося по обшарпанным стенам. Тишина настолько ненормальная, что перспектива отправить душу в руки Дьявола казалось как никогда заманчивой. Они, обреченные на вечную замогильную тишину, застряли в ней как в липкой паутине; следовали в самое ее сердце, погрязшие в густой тишине, от которой даже в ушах не звенело. И раздавшийся рядом голос в воображении являлся жутко пугающим, словно вязкую нить разорвало в клочья. Сжимающие прóклятые на скитания души темные стены постепенно расступались, возвращая погрязшее сознание в вязкой атмосфере обратно на кровавое поприще. Ичимацу хотелось недовольно прикрыть глаза, но боялся сейчас и моргнуть. Смотря под ноги, он не желал оступиться и провалиться под сгнившие доски. Эта дорожка определенно доставит несчастного на один из кругов Ада, где душа его, вечно гонимая по одному и тому же пути, сотрется, как поношенный ластик. Хруст и скрип половиц, треск битого стекла под ногами резал привыкший к тишине слух, тщательно и изощренно разрушая ее крупицу за крупицей. А она снова выстраивалась неприступной стеной вокруг заблудших душ, тянущаяся за ними дорожкой, как тонкая проволока за магнитом. По крайней мере разговоры ни о чем отвлекали от царящего в этих местах безумия. — Этим они и спаслись. Такие идиоты так и помрут, не узнав, что пережили Судный день. Отвлекаясь на одно мгновение от слежки за дорогой, Ичимацу кинул раздраженный усталый взгляд на брата. Карамацу сосредоточенно передвигал ногами. Но вот мимолетная улыбка — вопиющая и неправильная на фоне здешней обстановки, построенной на сущности самой безнадежности. Снова нервы вдаряли в мозг, против воли подчиняя кончики пальцев. Снова старая привычка возвращается и помимо топота ног, цоканья каблуков и потусторонних звуков в ушах раздается стук пальцев по кобуре. — Твоя жуткая улыбка портит всю атмосферу. — Если не устраивает, можешь пожаловаться на меня Дьяволу. Стук усиливался, а непослушные мозолистые пальцы, привыкшие к оружию, плавно переместились на ствол. Напряжение нарастало и даже дышащая в спину опасность не так страшила, как исходящая от младшего нагнетающая аура. Далекий дикий визг с конца коридора приближался к ним, обдавая уши жутким дыханием смерти. Сумасшедший за спинами выживших не особо спешил. Хромая на здоровую ногу, худое тело, обтянутое дряблой старой кожей, падало на обрубок, бывший некогда его ногой. Больной медленно полз вдоль стены, затем падал на противоположную, переворачиваясь. Его впалые глаза слабо поблескивали в полутьме — единственное оправдание его какой-никакой человечности и того, что он еще живой. Сумасшедший был еще достаточно далеко, но смердящий гнойный запах протухшего мяса достигал носов обоих мужчин, из-за чего те едва поморщились, продолжая непринужденно наблюдать за больным. Завидев две фигуры перед собой, пациент в некогда белой сорочке замер и перестал орать. Узкий коридор замолк, провалившись вновь в густые дебри бесконечного замогильного молчания. Живой мертвец покачивался на одной живой ноге, не решаясь идти дальше, вышагивая бессмысленную дорожку в вечном бреду и агонии. Для братьев этот сумасшедший не представлял никакой угрозы, однако Ичимацу это не волновало и в любой момент он был готов раздробить череп несчастного или сделать из психа живую мишень для практики в стрельбе. — Грешники не ходят по земле, — хрипло выплюнул больной и болезненно скривил губы. Теперь его гримаса стала более пугающей, чем рожи демонов во время кровавого пира под алыми небесами. — Не такие уж мы и святоши, а? — подняв голову вверх, Карамацу заметил на стене обрывок плана здания. Изучив остатки информации, мужчина прислонился к стене и достал старую пачку сигарет. — Восточное крыло прямо за поворотом. Все это время Ичимацу не сводил пристального взгляда с болтающегося на одном месте мертвеца, который теперь пускал перемешанные с тухлой кровью слюни изо рта себе в ладони и улыбался: — Не ходят… грешники обречены. — Этот сукин сын заверил нас, что внутри больницы все чисто, — Ичимацу поморщился, вдыхая отравленный воздух. — Но тут весь кислород пропитан злоебучей серой… смердит как в адском пекле. Последняя сигарета — самая ценная, как источник расслабления, полученный перед самой смертью, как последнее желание смертника. Глубокая затяжка уничтожает сигарету практически наполовину, ядовитый дым пеленой расплывается перед темным взором мужчины. Как же хорошо за секунду до предполагаемой смерти. Ходишь по разрушенному миру, перед каждым шагом мина — опасность чертовски распаляет желание к новому глотку жизни. Они выполняют мелкую работенку, чтобы хоть чем-то занять себя в дни всеобщей гибели. Но только сейчас Карамацу задумался о том, чтобы делать это за плату. За пачку сигарет очистить территорию, продлить защиту слабака от забав с бесами за бутылку выпивки, у которой давно истек срок годности. — Демоном больше, демоном меньше. Разве нам есть, куда торопиться? Отойдя от стены, Карамацу отбросил окурок в сторону больного и повернулся к нему спиной, намереваясь двигаться дальше. Заинтересованный взгляд сумасшедшего привлек маленький огонек, поэтому он неосторожно сделал шаг вперед, неудачно споткнувшись. Оглушительный выстрел и последующая тишина. Как и всегда, профи сделал свое дело быстро и без колебания, с идеальной точностью прострелив артерию. Алые капли окропили пыльные стены и пол, смешав себя с многолетней грязью, принеся в мир запах еще одной смерти. Ничья жизнь не имеет значение после случившегося. Они прошли через муки, наплевав на волю и капризы Господа, подославшего к порогу человечества смерть. Они потеряли все, в том числе и себя, ничего не приобрели и, кинутые мнимой судьбой — существует ли такая? — они разгребали дерьмо лишь вокруг себя. Выживали лишь на зло кому-то, но не из желания жить. Накатывает непреодолимая жажда вдыхать спертый воздух лишь тогда, когда обостряются чувства от накатанного возбуждения. Они нигде ни от кого не прячутся, предаваясь потребностям в невыносимой нужде быть любимыми кем-то. Перекаченные вдоволь адреналином от бесконечных боев и побегов, когда кончается запас патронов, в конце концов они насилуют друг друга, пока силы окончательно не покинут их тела. Эти порочные души отринули все святое, и заповеди — всего лишь набор правил в дешевом заведении, которые созданы для того, чтобы их нарушать. Однако «Возлюби ближнего своего, как самого себя» эти двое придерживаются довольно часто, вложив в нее иной, лишь поверхностный смысл, олицетворяя оное как плотские утехи с любимым братом, так похожего на себя. И постоянно инициатором всегда являлся озлобленный и измученный очередной битвой Ичимацу. За его спиной на пепел распадался последний демон, когда он, повернувшись к Карамацу, припечатывает его к стене, без слов давая понять, что ему так нужно сейчас. Нужно расслабиться, нужна страсть, нужна разрядка. Только бы скорее почувствовать спасительное такое необходимое для него тепло живого человека. Единственного родного. Общество бы отвергло такие отношения, словно бы посторонним людям есть дело до того, кто с кем трахается. Раньше они имели привычку судить других в то время, как за плечами зловонным жутким роем кружили их собственные грехи, отягощая испорченную душонку. Предчувствия Ичимацу не обманули и снова им пришлось дать отпор адским тварям, которые успели обглодать тело нанявшего их доктора до костей. Демоны любят наслаждаться дозволенными убийствами грешников теперь и на Земле. Им дали волю и они, обнажая острые клыки и цепкие когти, съедают плоть, ломают человека пополам, рвут, как книжку, разрывая ребра в разные стороны, кроша в щепки хрупкие конечности. — Этот человек говорил, что оберегал этих сумасшедших, поэтому он и попросил нас очистить его больницу. — И грешники с молитвой на губах низвергаются в ад, — устало бормочет Ичимацу, плюя на теплые косточки того, чьи грехи не были опущены. Снова запас на нуле. Ноги ватные, тело пожрано невыносимой усталостью и, отбросив пустой магазин и оружие на усыпанный обсыпанной штукатуркой и пустыми гильзами пол, он и сам опустился на него. Вместе с пылью осели в помещении и все звуки. Снова что-то тяжелое сжимало грудную клетку. — Бог от них отвернулся, а они так отчаянно продолжают молиться ему. Прям глотки готовы рвать. Но это лишь во спасение души своей, а не потому, что искренне раскаиваются за собственные греховные деяния. Божественное одеяние служило лишь символом борьбы против тварей из Преисподней. Святая вера только в оружие, собственные силы и красивые изречения из Библии, значения которых они переворачивают, потому что их некому судить за это. Взору небес все равно. Как все равно и на то, что снова они возжелали друг друга. Здесь ничто, кроме смерти и ее выжигающего легкие едкого запаха, вышедшего за пределы кладбищенских заборов. Когда-то сторонясь своего брата, осыпая его изо дня в день ядовитой ненавистью и бранью, теперь Ичимацу самозабвенно отдавал свое тело в его распоряжение, раздвигая ноги и подставляясь под грубые прикосновения. Это эгоистично и грязно. О, черт, как же это невероятно грязно! Но именно это чувство заставляло почувствовать себя живым. Не мертвым, не падшим грешником, все еще безуспешно молящемуся своему Богу. Горячо и хорошо; чувства, что пробуждают желание снова жить, лишь они не дают опускать руки. Они продолжают двигаться дальше лишь потому, что есть друг у друга, лишь потому что в них есть еще то живое, частичка светлого, еще не потерянного. И они не произнесут ни единого слова из «Отче наш», пока жив один из них. Эйфория от тесных прикосновений кружила голову, поцелуи будоражили сонное сознание. Этот секс, как один из разновидностей наркотиков — невероятно дорогой, но легкодоступный. Тела напряжены, воздуха мало, но только это заставляло дышать вновь и вновь, только бы прочувствовать до костей то, что исступлением разливается по венам. Лишь тогда хотелось жить среди вечной обреченности, хаоса и бесчисленных пожранных и разорванных душ. Они прикрывали спины друг друга для того, чтобы не лишиться этих чувств, чтобы не умереть; не умирают, чтобы защищать друг друга — это вечный замкнутый круг их вечного скитания по пожранному отчаянием миру. — Ты в самом деле последний человек, с которым я бы предпочел остаться в постапокалиптическом мире. По какой-то причине они остались живы среди немногих. В глазах Карамацу боль, но он не показывает этого, окидывая кишащий нечистью город. Он никогда не принимал подобные слова со стороны младшего брата всерьез, хоть и испытывал сильный укол обиды, что никогда не был для него значим настолько сильно, насколько бы хотелось. — Каждый, кто встречался на моем пути, оказался разорванным на кусочки, как дешевая тряпичная кукла. Страх от внезапности происходящего уже давно их покинул. Теперь они смотрели вперед и думали о том, что могут делать дальше. От серьезности и холодной уверенности в голосе брата Ичимацу пробрало до дрожи. Он вынужден был его послушать. — Не могу допустить, чтобы ты повторил их участь, поэтому я буду защищать тебя. Снова. Ичимацу презрительно цокает. — Не правильней ли будет защищать собственную задницу? Ты все еще живешь какими-то странными иллюзиями? Карамацу оглядывал город с холма, словно пытался в обреченном на смерть поселении найти кого-то. Он обеспокоен и нисколько этого не скрывает — сейчас не лучшее время, чтобы стараться выставить себя крутым в глазах младшего. Однако: — Я не смог защитить никого из них… По-правде сказать, я совсем не знаю, что с ними и живы ли вообще, — растеряв всякую надежду, Карамацу разворачивается к лесу, намереваясь уйти отсюда как можно дальше, только бы не слышать затихающие холодящие все нутро крики обреченных грешников. — Не хочу, чтобы ты повторил судьбу хотя бы одного из них, поэтому я сделаю все, чтобы ты смог жить. — В Богом забытом месте? Не легче ли принять смерть? Это чертов, мать его, конец света! О каком выживании может идти речь?! — Ты часто помышлял о подобном. Не показывал этого никому, но насколько же велико было твое желание со всем покончить. Но что-то тебя все равно держало здесь, — Карамацу улыбнулся так, словно за его спиной не разворачивалось кровавое побоище. Каким-то образом мягкая улыбка — непринужденная и добрая — вселяла надежду на то, что даже из такого дерьма еще можно выбраться. — Это стремление к жизни, как небольшая искра, все еще горит в тебе. И я сделаю все возможное, чтобы всегда поддерживать в тебе это желание. У них было много богов, но не молились ни одному из них, выживая лишь с помощью своих сил. Даже если легкие жгло раскаленным воздухом так, что дышать не было сил. Именно боль вынуждала их действовать. В темном проходе показалось обезображенное лицо демона, окутанное тьмой и смотрящее на Ичимацу сверкающими глазами. Возможно, увлеченный телом своего брата и с притупленным чувством самосохранения в этот момент Карамацу, сидя спиной к демону, не видел его, однако Ичимацу внимательно следил за всей его сущностью и каждой тихой поступью. Он прикрыл глаза лишь на мгновение, чтобы зарыться пальцами в темные волосы, чтобы громко простонать на выдохе, закинув голову назад, чтобы крепче обвить ногами спину Карамацу, чтобы ощутить глубокое проникновение. Ичимацу обнимает его отчаянно крепко, единственного теплого, живого, родного. Демон все ближе, крадется, словно зверь на охоте. И он точно знает, что за ним наблюдают; он чувствует сладкий манящий запах страшного грехопадения. Высовывая длинный язык, он рванно дышит адским смрадом, распространяя по комнате больше запаха серы. Совсем близко. Еще ближе. Взор Ичимацу практически затуманен, но четко мыслить он еще может, и потому нарочно подпускает к себе зверя, тянет к нему грешную душу, забывает название всех молитв. Он сделает все сам. Опущенная к ноге рука, вытаскивает облитый святой водой нож из кобуры. Ичимацу прогибается в спине и отводит взор от демона к Карамацу. Огрубевшие подушечки пальцев приподнимают его подбородок. Ичимацу нехорошо улыбается, смотря в темные глаза брата, а после шепчет: — Закрой глаза. Демон, пришедший за седьмым грехом, готов раскрошить в прах одну из душ, когда Ичимацу резко опрокидывает брата на спину и, замахнувшись, разрезает гнойное, пропитанное адской серой тело демона. Жидкость, похожая на человеческую кровь, заливает всю комнату, смешиваясь с царящим здесь зловонием. Дорога в Рай обрушилась карточным домиком, а после расщепилась на мелкие песчинки, подхваченные знойным ветром. Небесами они были прокляты, теперь окончательно потерявшие ценности своих душ. Ичимацу плевать. Ему плевать, потому что он смог. Снова. В который раз. Он принимает лишь один факт — он смог спасти брата. Потому Ичимацу истерично смеется, наклоняется к Карамацу и целует его, вытирая его лицо руками. Осыпает его губы поцелуями, будто пытается больше распробовать, больше оставить впечатлений об этом мгновении. Словно отчаянно стремится насладиться моментом в последний раз. Щеки, скулы, шея, ключицы — целует, лихорадочно поглаживает. Вновь возвращается к губам, целуя глубоко, пропихивая язык в его рот настолько, насколько может и отстраняется, когда снова оказывается снизу, придавленный телом Карамацу. — Это было опасно. Что с тобой? — Против всего мира и Ада… Видишь? Ты это видишь?! Я смог защитить тебя. Эмоциональный всплеск слишком сильно повлиял на Ичимацу, поэтому он продолжал тихо смеяться и ощущать, как по щекам текут слезы. Однако привычное тепло снова успокаивает, когда его обнимают. Это его успокоение на грешной планете, единственный источник жизни, к которому он тянется, ради которого сражается и бросает себе под ноги бесчисленные трупы оставшихся выживших и развевает перед своим равнодушным взором прах демонов.