* * *
Первые встречи новоявленной Вестницы Андрасте со своими советниками в Убежище проходили из рук вон плохо. Те вечера, когда советовать что-либо было попросту некому из-за того, что Лавеллан снова куда-то пропадала, были еще ничего. Хуже, когда она все-таки приходила на встречи и, казалось бы, весьма внимательно выслушивая рекомендации присутствующих, делала настолько нелепые выводы, что в конечном итоге Кассандра всегда выходила из себя и, выставив испуганную эльфийку прочь, требовала продолжать решать дела Инквизиции без учета мнения Вестницы (но, как прекрасно понимала Жозефина, с обязательным его упоминанием в отчетах — и необходимыми правками). — Ты должен видеться с ней чаще, — сказала Лелиана в один из поздних вечеров, на исходе четвертой недели существования Инквизиции, когда они снова заканчивали свою встречу уже без присутствия Лавеллан. — Что ты имеешь ввиду? — Каллен нахмурился. — То, что среди нас должен быть хоть кто-то, кто понимает, что творится в голове у Вестницы Андрасте. — И ты думаешь, что я лучше всех подхожу на роль того, кто будет копаться в чужой голове? — Каллен не заметил, как повысил голос, но укоризненного взгляда Жозефины, оторвавшейся на мгновение от своего письма, было достаточно, чтобы он сменил тон. Лелиана была права — провозглашенная Вестница была не лучшей проводницей воли Андрасте. — Я думал, это ты специалистка по развязыванию языков, Лелиана. Разве не этому учат бардов? — А разве храмовников не учат входить в доверие к магам? — парировала Соловей. Ее язык и впрямь умел резать острее любого ножа. — Достаточно, — голос Кассандры был строг. — Нам не нужно, чтобы вы следили за ней, командир. Но вы не можете отрицать того, что Вестница именно к вам настроена наиболее благосклонно. — Может быть потому, что я не требую от нее решать судьбу мира прямо здесь и сейчас? — Каллен звучал устало и отстраненно. — Сколько вообще ей лет? Едва ли больше семнадцати. — Двадцать два, — поправила Лелиана. — Но судя по тому, что мне удалось узнать у эльфов из клана Лавеллан, дело здесь не в юности. По словам ее сородичей, к ней нужен особый подход. — Это я вам мог сказать и без общения с долийцами, — пробормотал Каллен. — Надеюсь, вы постараетесь сказать нам больше, командир, — с нажимом сказала Кассандра. — Это моя личная просьба. Если уж Вестница предпочитает с завидной частотой появляться именно возле вас с одной ей ведомыми мотивами, попробуйте извлечь из этого хоть какую-то пользу, кроме распространения нелепых слухов. Считайте это особым заданием, если вам угодно. Каллен сдержался и не стал напоминать Кассандре о том, что он больше не храмовник, а потому не принимает особых заданий от Искателей. В конце концов, она согласилась выполнить его личную просьбу, а значит, с его стороны будет правильным прислушаться к ее словам. Тем временем Жозефина закончила писать и погасила свечу на своей подставке. Этот жест послужил сигналом для всех, что встреча окончена. Прежде чем вернуться в казармы, Каллен спустился к замерзшему озеру невдалеке от ворот в Убежище, чтобы проветрить потяжелевшую голову. Морозный воздух был прозрачным и свежим, а небо усыпано таким количество звезд, что всех придуманных чисел было бы недостаточно, чтобы их сосчитать. Он глядел на них некоторое время, а потом перевел взгляд вниз, на снег, сияющий почти магическим ясно-голубым свечением в свете звезд и Луны. Раньше, чем Каллен успел подумать о том, что так же сияет и лириум, его внимание привлек стоящий чуть поодаль на льду силуэт. — Вот где ты прячешься, когда сбегаешь от нас, — мягко произнес он. Силуэт вздрогнул, обернулся и приблизился к нему. Луна светила в спину Лавеллан, поэтому ее лицо скрывалось в тени. Они молчали еще какое-то время, пока Каллен наконец не заговорил. — Знаешь, я думаю, тебе не обязательно убегать. Ты можешь сказать мне, что тебе не нравится в наших встречах, и я обещаю тебе помочь. К удивлению командира, Вестница приняла его прямой подход с большим воодушевлением — может потому, что ей порядком надоело напряжение последних недель, а может потому, что в их случайной ночной встрече она чувствовала себя в безопасности, будучи защищенной от чужих глаз и ушей. Ночью на замерзшем озере речь Лавеллан, как всегда немного сбивчивая или немного непоследовательная, местами слишком торопливая или слишком абстрактная, тем не менее звучала тверже и яснее, чем что-либо, сказанное ею у стола ставки командования за последний месяц. Они провели на озере около получаса, но этого было достаточно, чтобы Каллену было что передать другим. — Она боится, что обидит остальных, если согласится с мнением кого-то одного из нас, — Каллен сказал это во время следующего сбора в комнате совещаний. — Ох, Создатель! — Жозефина махнула рукой, словно отгоняя надоедливое насекомое. — Теперь я чувствую, словно я опять в Антиве, присматриваю за своей непутевой младшей сестрой, — она сделала несколько быстрых пометок на листе. — Впрочем, это звучит как проблема, которую мы вполне можем решить… При должной согласованности, разумеется. — Знаете, командир, не могу сказать, что это облегчает дело, — нахмурившись, проворчала Кассандра. — Мы теперь будем играть в нянек, когда по всему Тедасу рвется Завеса? — Нет. Мы все так же будем стараться помочь Вестнице ее подлатать, — Лелиана была веселее обычного, словно ситуация ее забавляла. — Даже если для этого нам придется стать чуть более заботливыми. Никто ведь не обещал, что спасение мира дастся нам легко. Кассандра раздраженно фыркнула. — Ее, кстати, пугает, когда вы так делаете, леди Кассандра, — добавил Каллен, и Кассандра фыркнула еще раздраженнее. Однако через минуту, когда в комнату для совещаний, неловко перебирая ногами, вошла Лавеллан, Искательница постаралась придать своему лицу максимально дружелюбное выражение. Вечер прошел весьма неплохо — Вестница впервые не покинула совещание до самого его окончания. После Каллен провел Лавеллан к порогу ее жилья, и на прощание она поблагодарила его. — Все будет хорошо, — сказал он в ответ. Она эхом повторила его слова, и прежде, чем успела скрыться за дверью, он заметил, что в ее странных эльфийских глазах отражается столько звезд, что всех придуманных чисел было бы недостаточно, чтобы их сосчитать.* * *
Она приходит к нему каждый вечер с тех пор, как он подарил ей шахматы — маленькую, полую внутри досочку, в которой, словно в шкатулке, прячуются каменные фигуры гномской работы. Изящные, аккуратно сделанные — когда Лавеллан видит это две миниатюрные армии красного и серого цветов в первый раз, то не может отвести от них восхищенного взгляда целый час. Она трогает каждую фигуру, поднимает ее, внимательно изучает, пробует на вес, не реагируя на Каллена даже тогда, когда он обращается к ней, говоря о том, что ему пора идти, потому что его ждут дела. Лавеллан не замечает ни присутствия, ни отсутствия своего шахматного партнера, но вечером того же дня появляется у него в кабинете, прижимая досочку-шкатулку к груди. Теперь они играют в башне после заката, из вечера в вечер, кроме того времени, когда другие, важные, необходимые цели не уводят ее прочь из Скайхолда на дни или недели. Возвращаясь в крепость, Лавеллан никогда не забывает об их «традиции» — одна шахматная игра перед сном — и снова начинает появляться у Каллена. И даже когда дела задерживают командира где-то еще, он, приходя поздней ночью в свою башню, все равно обнаруживает там Инквизиторку. Его беспокоит такое поведение, ведь чем позднее они начинают играть, тем позднее ей приходится возвращаться к себе, и тем страннее выглядит это в глазах ночного дозора. Но у Каллена нет ни слов, которые могли бы объяснить Лавеллан неудобство подобного положения вещей, ни желания просить ее не приходить, потому что ее появление — нередко лучшее, что случается в долгих, наполненных тревогами и заботами днях. Каллен думает, что теперь, когда сад Скайхолда не будет отвлекать внимание Лавеллан, она станет играть лучше, концентрируясь на шахматах, но этого не случается — тактика неинтересна Инквизиторке, ее ходы спонтанны и хаотичны. Она всегда проигрывает, но никогда не расстраивается из-за этого — неизменно улыбаясь, она благодарит его за проведенное вместе время и аккуратно, всегда в одном порядке складывая фигуры внутрь доски, уходит. — Может, Вестница приходит поглазеть на нашего прекрасного генерала, а не поиграть? — предполагает Дориан, когда однажды Каллен делится с ним своим непониманием интереса Лавеллан к шахматам. Насмешка и похвала смешиваются в его тоне. — Я не могу ее винить. Определенно хороший вкус. Каллен неловко, смущенно отшучивается в ответ. Сказанное Дорианом окончательно запутывает его, что в конечном итоге приводит к проигрышу. Павус ликует — это его первая победа. Он хочет немедленно закрепить свой успех еще одной партией, но невовремя появившаяся посыльная передает сообщение Жозефины — той немедленно требуется присутствие командира. Весь остаток дня и бо́льшую часть ночи Каллен вынужден провести в компании орлесианского лорда («Очень, очень важный союзник!» — убеждает его леди посол), который готов часами говорить о гражданской войне, и в качестве собеседника приемлет исключительно генерала войск Инквизиции. Каллен ненавидит этого болтуна к полуночи, но вырваться может только к пяти утра — когда Жозефине все-таки удается убедить гостя отправиться на покой. В рассветных сумерках командир возвращается в башню измотанным сильнее, чем после самых напряженных рабочих дней, и обнаруживает на своем столе расставленные на доске каменные фигуры. Он с долей вины думает, что Лавеллан не дождалась его вечером, а ему не пришло в голову предупредить ее о своем отсутствии. Он поднимается наверх и обнаруживает ее в своей постели — спящую поверх покрывала, свернувшуюся комком, поджавшую колени к груди, замерзшую. Каллен укрывает ее своей накидкой — точно так же, как прежде. Она бессознательно крепко хватается за мех, пропахший сладким дымом табака, который курил орлесианский лорд, и Каллену требуется усилие воли, чтобы не прижать ее тут же к себе — точно так же, как прежде.* * *
Когда они бежали из Убежища, похоронненого под снегом, история Инквизиции казалась оконченной. Вместе с жизнью Вестницы, которую они — которую он сам — оставили позади. Каллен пожалел об этом ровно в тот момент, когда закрылись двери церкви, оставлявшие ее там, снаружи, один на один с древним чудовищем. Им удалось спасти множество людей — большинство из тех, кто был в Убежище, и каждый из них наверняка будет до конца своих дней благодарить Вестницу за свою жизнь. Сам же Каллен не был уверен, какое чувство в нем сильнее — благодарности за жертву Лавеллан или вины за предательство. Они все предали ее. Он предал ее. «Все будет хорошо,» — сказал он однажды. Насколько хорошей является смерть под толщей снега? — Я понимаю ваше желание отправиться на поиски, командир, но сейчас слишком рискованно возвращаться назад, — Жозефина, продемонстрировавшая невероятную стойкость, сделала все возможное, чтобы организовать их стоянку в горах, и теперь ее в первую очередь заботило, чтобы выжившие получили необходимую помощь. — Мы должны позаботиться о тех, кто сейчас с нами. — Она права, — поддержала Лелиана. — Мы не можем тратить последние силы на поиски тел. Сейчас не время. — Тел? — переспросил Каллен. — Ты очень скоро хоронишь тех, кого мы оставили, хотя они могут быть еще живы! — он беспорядочно двигался вокруг костра, словно бездействие тяготило его, но внезапная поддержка Кассандры заставила его остановиться. — Я согласна с Калленом. Мы должны вернуться и осмотреться. Если есть вероятность, что Вестница жива, мы должны ею воспользоваться. Она нужна нам. Сейчас сильнее, чем когда-либо прежде, — Кассандра встала. — Жозефина, Лелиана, помогите здесь. Мы сами отправимся на поиски. Они нашли ее быстрее, чем рассчитывали — покрытая снегом, который уже перестал таять на ее холодеющем теле, она на коленях ползла по едва различимой, заметаемой горными ветрами тропе, где они проходили не больше часа назад. Каллен увидел и бросился к ней первым, и укутав в свою накидку, легко подхватил и прижал к себе. Лавеллан бессознательно крепко схватилась задеревеневшими пальцами за мех, пропахший горьким дымом горящего Убежища, пожар в котором теперь погашен лавиной снега. — Хвала Создателю, — произнесла Кассандра, когда они возвращались обратно к лагерю, и Каллен повторил ее слова про себя — хвала Создателю, хвала Андрасте, хвала всем богам, чьи имена произносила их эльфийская Вестница. Все так же прижимая Лавеллан к себе, он чувствовал ее слабое дыхание и постепенно утихающую дрожь — она согревалась. Только на привале, у костра, когда эльфийка окончательно перестала дрожать и сон ее стал спокойным, Каллен решился ее отпустить.* * *
Для командира день не задается. Бессонные ночи не в новинку для него, однако он привык проводить их в постели, наполовину в кошмарном забытье, наполовину — в неясной, тихой внутренней борьбе с самим собой, в полубессознательном желании прекратить саднящее, тянущее ощущение пустоты в верхней части живота, которое всегда усиливается ночью. Поначалу это было мучительно тяжело, но теперь даже такой отдых казался ему вполне сносным. Определенно гораздо лучшим, чем опыт сегодняшней ночи — начиная с бесконечных разговоров задурманенного дымом и вином орлесианца и заканчивая тем, как он едва ли не час проводит в разглядывании спящей в его кровати женщины, осознавая, что ему не получить даже двух часов сна перед новым днем, поскольку он ни за что не позволит себе лечь рядом с ней, и поскольку в это время нет уже никакого смысла идти в казармы в попытках отыскать койку хотя бы для короткого отдыха. Лавеллан спит крепко — ее не будят ни шумы, доносящиеся со двора, когда Скайхолд начинает новый день, ни лучи солнца, беспрепятственно проникающие в комнату через щели в крыше, ни голоса посетителей командира, которых сегодня ничуть не меньше, чем в любой другой день. Кто-то из них отмечает, что Каллен выглядит уставшим. Он усмехается в ответ, отшучивается, но уже к середине дня понимает, что действительно нуждается в отдыхе, и отменяет все свои послеполуденные дела. Прежде чем отправиться на обед, он слышит, как его зовут по имени — высоким, напевным голосом — и про себя отмечает, как удачно, что в этот момент в башне нет посетителей. Затем поднимается наверх и видит Лавеллан, сидящую на кровати. После пробуждения она выглядит удивленной, и Каллен смотрит на ее лицо, которое сейчас еще бледнее, чем обычно. Она оглядывает помещение растеряно, расфокусировано, словно и не понимает, как оказалась здесь. Потом трет тяжелые опухшие веки, пытаясь смахнуть с них остатки сна, и наконец ловит взгляд командира и улыбается. Раньше, чем ему удается осознать свой восторг от увиденного, он улыбается ей в ответ. — Хорошо спалось? — это звучит слишком нежно, но Каллену всегда было сложно контролировать свой тон, к тому же, ничего другого, кроме нежности к этому растерянному, растрепанному существу, сидящему на кровати, он сейчас испытывать не способен. Ему даже немного жаль, когда Инквизиторка просит у него гребень, чтобы расчесаться — спутанные, пушистые волосы, огненным облаком золотящиеся над ее головой в солнечных лучах, кажутся неотъемлемой частью этого сонного образа. Лавеллан снимает пару небольших, сбившихся за ночь синих ленточек с волос, вынимает несколько шпилек, которые удерживали два плотных низких пучка на затылке, и жалуется, что даже во сне чувствовала, как они кололи голову. Каллен впервые видит ее с распущенными волосами — они оказываются длиннее, чем он мог подумать, кончики их опускаются на добрые две ладони ниже поясницы. Она расчесывает их стоя, чуть наклонившись набок, медленно, прядь за прядью, зачаровывая невольного наблюдателя, а затем снова собирает в пару пучков и закрепляет лентами. — Я должен был предупредить, что тебе не стоит меня ждать. Но надо сказать, я никак не ожидал, что обнаружу тебя здесь утром, — она начинает извиняться, но Каллен тут же останавливает ее: — Тебе не стоит волноваться, я на тебя не злюсь. По крайней мере, кому-то из нас удалось выспаться сегодня ночью. Он замолкает, Лавеллан смотрит на него, долго и выжидающе, и командиру становится неловко, словно он скрывает от нее что-то, что должен сказать. В конечном итоге, пытаясь прервать затянувшееся молчание, он говорит первое, что приходит ему на ум: — Ты голодна? Лавеллан кивает, и на обед они отправляются вместе. После него Каллен возвращается к себе в одиночестве и засыпает на много часов — без снов и тревог. Лишь под утро следующего дня во сне он видит лицо, украшенное татуировками, которые подобно феландарису вьются по коже, огибая ясные зеленые глаза и дивный эльфийский нос. Первое, что он узнает после пробуждения — это то, что Инквизиторка покинула Скайхолд и отправилась на запад Ферелдена, к озеру Каленхад. — Почему я узнаю об этом уже после того, как это произошло? — спрашивает он у посыльной, принесшей новость. — Вы велели не беспокоить вас, командир. Поступили сообщения из Крествуда, дело не терпело отлагательств, поэтому… Каллен прослушивает окончание, засмотревшись на расставленные шахматные фигуры — Лавеллан не забрала свою досочку — и мысленно возвращается во вчерашнее утро, когда она была здесь, рядом с ним. Его снова захватывает ощущение недосказанности, появившееся между ними, но теперь, отлично выспавшийся впервые за долгое время, он ясно представляет, что должен был сказать. И что следует сказать ей, когда она вернется. Изо дня в день вороны Лелианы приносят новости из Крествуда, некоторые из них тревожные, другие — успокаивающие. Лавеллан отсутствует много, много дней, и когда она наконец возвращается, то вечером того же дня появляется в башне Каллена. Нетронутая досочка с расставленными фигурами ждет ее на столе командира для новой игры.