a kiss is all i crave

НЕЗДОРОВОЕ ЛЮБОПЫТСТВО — так, пожалуй, можно назвать то, из-за чего Эдгар находится сейчас перед НИМ (этим? этими?). правильный стимул, чтобы сопротивляться ЗВЕРЮ, и правильная мотивация, чтобы заставить его сдвинуться с места, где он застыл изваянием на длительные часы. (столкнуться лицом к лицу со страхами? проникнуть в самые темные, затаенные уголки твоего сознания, чтобы найти их, невообразимые ужасы? несравнимо с противостоянием ПЕРСОНИФИЦИРОВАННОМУ УЖАСУ). и это было олицетворение всех тех вещей, от коих он обыкновенно съеживался, а теперь стоит внизу, не в силах отвести взгляд от чужих распахнутых глаз, почти цепенея, и просит совсем о немногом — всего об одном поцелуе, ничего больше. он просит тихим, слабым голосом, боясь, что даже тембр разрушится о повисшее меж ними напряжение, и тьма, скрывающаяся под тканью, сорвет с плеч накидку. моменты, десятилетия, эры проходят в чудовищной тишине, пока ее не рушит скучающий голос Лавкрафта. (какой ценой? о боже, какой ценой?) он начинает медленно, с особым спокойствием — Аллан ждет на последней ступени лестницы, чтобы не доставлять неудобств возвышающемуся над ним Говарду, чтобы тот не гнул спину, не прилагал усилий, которые истощают его все больше. Лавкрафт обхватывает его челюсть, растопыренные пальцы касаются острых скул, и губы приникают к губам Эдгара в предварительном поцелуе; они складываются, точно фрагменты паззла — уместно и устойчиво. и сейчас По совершает ошибку, раскрыв губы для быстрого, судорожного вдоха, что сжигает легкие, — и ощущает ПАНИЧЕСКИЙ СТРАХ, когда грудь разрывается от тонкого прикосновения языка. но, ах, он не чувствует ни единой мышцы, только тянется губами вперед, в ОЧАРОВАТЕЛЬНОЙ просьбе продолжить. во второй (сотый) раз Аллан совершает (фатальную) ошибку: ПОЗВОЛЯЕТ Лавкрафту, из проклятого же любопытства, — и встречается с гладкой длиной чего-то гораздо большего, чем просто язык. рот его растягивается в ширину ЩУПАЛЬЦЕМ, что червями скользит меж зубов, против языка, вниз, вниз, в горло. и По — По давится, отчаянно пытаясь не закашлять в их поцелуй. на глаза наворачивается целое НАВОДНЕНИЕ, и, вопреки попыткам его удержать, соленая влага очерчивает скулы, скользит вдоль пылающих щек и стекает с подбородка, стоит Аллану распахнуть их — найти Лавкрафта, УСТАВИВШЕГОСЯ на него сверху вниз. губы немеют, потусторонняя конечность изучает его пищевод, и влажное хлюпанье насилует уши, когда щупальце проталкивается дальше, вниз; одного дюйма достаточно, чтобы слезы хлынули новым потоком. Эдгар упирается ладонями в чужую грудь, комкает ткань, собирает в гармошку, зарывается в нее беспокойными пальцами — чтобы Лавкрафт стал ближе, чтобы вырвал его внутренности, одну за другой, и пожрал их. (скажи, каков я на вкус? гнилой ли я, как если бы мое тело разлагалось от старости, или кислый, точно постоянный привкус ЖЕЛЧИ в задней стенке моего горла?) и, несмотря на все это — на нестерпимое желание рвать, на головокружение, тем становящееся сильней, чем внимательнее он смотрит в глаза Лавкрафта, тонет в них и захлебывается, — он не уходит; скорее, ОБЪЕМЛЯЕТ смерть, даже если она не придет. мучается, хватается за этого человека (?), будто сидит на краю скалы, и жизнь его на волоске; он беспечен, даже когда погружается в ледяные воды, и плеск волн у зубчатой каменной стены манит вниз. (его заманили достаточно, не так ли? стоя одной ногой в воде, он готов пойти дальше сам.) щупальце толкается внутри и снова оказывается в горле — слюна толстой нитью тянется за ним, тошнотворно блестит; Аллан выдыхает с шумом и облегчением, когда рот освобождается, и мотает головой, заходится в кашле, чувствуя дрожь в коленях. ему столь дурно, что рука лишь крепче сжимает рубашку Говарда, изминает ткань. когда он наконец собирается с духом, чтобы вновь поднять голову, — встречается с дюжиной взглядов: на него смотрит Лавкрафт, и глаза, которые отвратительным узором рассыпались по его галстуку, и те, кто завис вне времени и пространства с потерянным «что происходит?» этот контроль заставляет его содрогаться. и до сего момента он не уходит; голова его покоится на груди Лавкрафта, хотя Эдгар помнит о галстуке, о внимательном наблюдении десятков глаз. он слышит слабое, пробирающее до костей дыхание, и звучит то предсмертным хрипом. (моя грудь холодна, точно глина, и губы мои холодны. если ты их целуешь — дни твои сочтены.)