Почти всегда холодные ладони.

      Фонарные столбы мерзко освещают моё лицо, пока лунный свет сверлит спину. В черном рюкзаке — остывший, нетронутый обед, заботливо сварганенный-упакованный в контейнер кривыми руками Юры. Он не умеет готовить. Вот совершенно у него не получается, но он продолжает делать попытки. Всё приходит методом проб и ошибок, говорите? А вот нихуя подобного. По привычке дергаю и наматываю на руку цепь, свисающую с низко спущенных штанов. Под желтым контейнером — пачка синего Винстона и пропитанная жиром и отвратительностью форма: поло и кепка из Макдака, да. Хочется зайти в ближайший магазин и взять себе бутылку-другую, но после двадцати одного ноль ноль не продают, паскуды, даже если время девять ноль три. В ушах звенит Осборн, а в голове вопрос: нужен ли я ему для чего-то большего, чем одиннадцать пятьсот в месяц за аренду квартиры? Для чего-то другого? Пафосно курить на балконе с литровым блэйзером и говорить о высоком, например. Это меня бы устроило. А волнует его то, что меня бы устроило? А хуй его знает. Хочется закричать на всю улицу и тысячекратно проклинать Алфёрова, за его сложность. Ты такой сложный, Юрас, не понимаю тебя иногда совсем. До дома остался квартал и две песни, что не заставляет меня шевелиться быстрее. Тебя бесит, когда я говорю "Юрас". По твоему мнению — это тупое выражение. А мне нравится. Это слово, ты, все нравится. Сложно осознавать, что я, несмотря на хмурую маску повидавшего многое человека, на самом деле люблю все, что движется. Прямо как маленький ребёнок. Детям нравится мир и мыльные пузыри. То, как они смешно лопаются под потолком, разбрызгивая мыльные капли вокруг, то, как они никогда не выдуваются с первого раза, ритуал засовывания палочки в бутылёк и помешивания. Некоторые не долетают и падают вниз, оставляя на полу разводы. Прямо как человеческие мечты разбиваются о реальность. Многие, наверное, потеряли это чувство веры обращённое ко всему на свете, а я нет. Мне до сих пор хочется спрашивать обо всём на свете, облизывая клубничный рожок. Поясницу ломит, после того, как я, повиснув над блокнотом, вырисовывал букву "К". Просто так. Посетителей не было и дела тоже, вот и все. Нахуя, спрашивается, он мне кладёт еду, если я работаю в Макдаке? И это тоже хер знает. Оставшиеся метры прошли незамеченными и без единой мысли в голове. Не считая непреодолимого желания выпить.       <И вот, подъезд вонючей девятиэтажки. Когда-то это было новостройкой. Когда-то. Свет на балконе, который, собственно, выходит в мою сторону, выключен. Он бухает? Он не двигаясь валяется на постели с передозом? Он жрет? Нет, на него не похоже. Он сдох? Может быть. Разъебанный кафель, ступени, лифт, отбивание навязчивого ритма ногой. Усталый вздох после громко открывающихся дверей. Иногда хочется как-либо предотвратить этот мерзкий лязг, побыть серой мышью, чтоб тебя никто не замечал. Просто не издавать и не способствовать звукам. Быть тихим настолько, насколько это возможно. Ключ в замке немного застревает, после двух щелчков. Нахуя он закрывается изнутри на него? Я вообще не ебу. Потрепанные вэнсы слетают с холодных ног, как и портфель с плеч. В специальном "Алкошкафу" уже ждёт "Скоттиш Колли". Звук биения тысяч капель о дно ванны. Он моется. Диван, о котором я мечтал весь день не меньше, чем о виски, скрипит после моего погружения лицом в деревянную подушку. Кот, заранее поглаженный, лежит под боком, а ноутбук с открытой страницей твиттера на коленях. Идеальный вечер. Сюда бы ещё иногда подрачивающего тебе и целующего куна. Но он в ванной. И он не мой кун. Какая ирония. Сотовый вибрирует в штанах. Федя. Иди нахуй, Федя. Сбрасываю. Поебать, скажу потом, что слишком безудержно трахал какую-нибудь шкуру, может быть его маман, и не мог ответить. Может быть поверит. Может быть удивится. Может быть и нет. —АЙ, СУКАБЛЯ, АНДРЕЙ, Ы-Ы-Ы-ЫН, БОЛЬНО-О-О-О, ИДИ СЮДА, БЛЯТЬ, ЕБЛАН ТУПОЙ! Звук столкновения мизинца с углом журнального столика и негромкий писк, топот в сторону ванной комнаты. —МАТЬ ТВОЮ В ЖОПУ, ТЫ МОЖЕШЬ БЫСТРЕЕ?! Стук двери о стену. Кровь размазанная по его плечу/груди, стекающая по животу вниз. Алое полотенце, которое, насколько я помню, было белым, аккуратно обрамляет тощие бёдра, в нижней части живота скопление кудрявых, темных волос в виде расширяющейся к середине и снова сужающейся к концу, полосы. Этот вид цепляет меня, в особенности мои глаза, а в мозгу генерируются позы, в которых я уже хочу выебать это кровавое тело, слизывая тонкие струйки, ранее протекающие по его исколотым венам. Лицо, искажённое в агонии и: —ЧЕ УСТАВИЛСЯ, ПРИДУРОК? НЕСИ ПЕРЕКИСЬ! А-А-АЙ! будят меня. Топот в сторону кухни, где ящик с медикаментами. Испуганное швыряние трясущимися руками всё, что попадает в них. —Я только зеленку нашёл! —НЕСИ ЧТО УГОДНО, МНЕ УЖЕ ПОХУЮ, ЧЕСНО! Пара ватных палочек и вроде как чистая тряпка берутся сами собой в свободную руку. Он всё ещё стоит на пороге ванной. Жестом указываю на зал, чтобы он уже ковылял. —Сука, я бы тебе втащил, не будь у меня ключица нахуй рассечена. Скрытый смешок. Укладываю его на тот самый диван. Пытаясь не запачкать, вытираю липкое тело. Первое касание уже смоченной обеззараживающим ватки сопровождается шипением и подрагивающими коленями. —Что такое, правда так сильно щипает? Сквозь стиснутые, видимо, от боли, зубы, высыпаются не сразу различенные мной слова: —А ты как думаешь? —шипение. Я легко касаюсь пальцами свободной ладони твоего торса, нежно спуская их вниз и слегка надавливая в сосредоточении. Они идут своей дорожкой, за которой я не наблюдаю. В моих интересах сейчас только зеленая жидкость, которую я размазываю по твоей верхней части. Колючие волоски чешут указательный и средний палец, на что я тоже не обращаю никакого внимания. (Да, кому я, блять, вру?! Конечно, я специально это делаю, еб твою мать! Заметь, ебаный бесчувственный придурок!) Тебе вроде как насрать, но всё же эти едва уловимые кожей прикосновения дают о себе знать. Липкая, порозовевшая рука опускается на бугор, образовавшийся под тканью заляпанного полотенца, который я сразу замечаю. Румянец ложится толстым слоем на твои скулы, размазываясь по всему лицу и шее. Ты в напряжении кусаешь губы. Я это замечаю и, как ни в чем не бывало, накрываю залитую краской щеку рукой, заводя непослушную прядь за ухо и невесомо прижимаюсь к твоим сухим губам своими. В неожиданности пальцы твоих ног поджимаются. Тревога в глазах, но тебе понравилось... Верно? —Да. Хватая меня за волосы и притягивая к себе, он прикусывает мою нижнюю губу и грубо оттягивает. Чувствую, не опухшего ебла мне завтра не видать. Следующий укус приходится в шею. Сонная скрипит у него в зубах и, кажется, будто он сейчас её вскроет своим зубом-переростком. Боль распространяется по артериям не быстрее страсти. Я отрываюсь от его рта и, садясь на него, присасываясь к ране, сжимаю его тонкую кисть. Подо мной стонет сам Отрикс, смешно. —Так вот почему ты с такой охотой клал мне обед, мудила. —Заткнись. Его слова сопровождаются сбрасыванием меня, к хуям, с дивана. Колени раскалываются, но до них ещё дойдёт, а пока он хватает меня за футболку и хочет притянуть, но для его руки я оказываюсь слишком жирным. Импровизирую и придвигаюсь сам, не успеваю сделать вдох и у меня в горле уже его член. Пылающая жаром рука накрывает мою голову и толкает вперёд под его негромкие стоны. Расслаблять горло не всегда приятно, а иногда и больновато, но размер елды никто себе не выбирает. —А-а-андрюш, ти-тише, уф-ф-ф. —кажется, тереться о моё верхнее нёбо тебе нравится. Назло ускоряю темп, не смотря на перекатывающиеся из стороны в сторону мозги в голове. Рим резко выходит и встаёт, подавая мне руку, —Пизда ты кавалер. Бросает на гору подушек. Ремня на мне нет, а узкие джинсы в раз стали большеваты, потому что как никогда быстро слетели с меня вместе с боксёрами. Что-то тёплое прислоняется ко мне сзади, а на плече устраивается его такая тяжелая рука. Я уже готов заорать на весь дом и лечить потом неделю свою задницу. Он останавливается и сзади доносится грохот, предположительно пятьдесят кило нихуёво стукнулось о паркет. В недоумении оборачиваюсь. Голый Юра без зрачков, зато с колонией червей во рту, его прогнившее солнечное сплетение, где отсутствует кожа и частично мышцы, из под остатков которых торчат рёбра. Лужа крови под ним и царапина у плеча без зелёнки. На иссохшей груди криво написано его же кровью: "Копия". Даже если это правда он, мне не особо повезло. Поднимаю штаны, что-то сладкое и чавкающее у меня на руках и уже немного на бёдрах. Опускаю глаза на них. Кровь, немного мясца и вокруг безымянного обёрнута несколько раз артерия, свисающая и заканчивающаяся где-то у моих ног, где лежит уже окаменевшая мышца — сердце. Я не знаю, окаменело ли оно ещё у него в груди или только что, но труп старый, а то, что на мне — ещё свежее. Направляюсь по алым ручьям в ванную и споласкиваю руки от этого говна. Когда я коронно поправляю чёлку, смотря себе в глаза через зеркало, замечаю багровую жидкость, стекающую по моей шее. Мне не больно. Не помню когда вскрывался. Но оно стремительно течет, а силы меня даже не думают покидать. В ахуе от всей этой дичи начинаю громчайше орать, так, чтобы звук моего голоса был слышен на другом конце России. Чем громче я взвываю, тем хуже отражение. Откуда-то взялись ожоги, изо всех щелей полезли опарыши. Из зрачков потекла краска, как из растаявших пастельных мелков. От визга трескается стекло и заполняет всю небольшую комнатку, труп только что, вроде как, трахавшегося со мной человека полез со спины с большим осколком в руке, уже приставленным к моей груди. Белок его глаз пожелтел и закутался в лопнувшие капилляры. Стремная беззубая улыбка растягивается всё сильнее. —Я создан, чтобы делать любовь, чтобы ею быть. И удар. Звуки застряли в горле, не успев выйти наружу. Ещё пара кусков зеркала вонзились мне в ногу. Удар головой о холодный кафель. Холодный, как его руки совершенно всегда.

***

—Слышь ты, гемофоб ебучий. Щелчки по лицу и нашатырь у моего носа, его недовольное ебло надо мной. —Не любишь вид крови, так бы и сказал. —вздох. Пытаюсь встать и оглядеться, убедившись, что кошмар не продолжается. —Тихо-тихо, а не то сейчас опять в обморок грохнешь, не надо. Что ты смотришь? Я уже вытер всё и обработал, пошли чай пить. Протягивает мне руку, вставая с корточек. Холодная плоть крепко держит меня и я не без усилий встаю. —Может, не чай? —Чай, чай. Алкаш, блядь.