Draw your swords

Ветер бился в окно, грозясь вынести и прочные ставни, и стекло, посеребрённое тонкой коркой инея. Ветер словно стремился согреться у очага, не понимая, что ворвись он в эту, кажется, богом забытую хижину — и очаг погаснет, а гостеприимные стены тут же промёрзнут до самой сердцевины. Канда знал это — когда он, едва передвигая ноги, вязнущие в снегу, нашел это крохотное убежище, оно было олицетворением победившей зимы. Разве что снега в нем не было — но темнота и холод возмещали это с лихвой. Всё-таки, здесь можно было остановиться. Вообще-то, будь Канда один, он бы продолжил, наверное, упрямо идти вперёд и вперёд, пока не вышел бы из чёртова бурана — однако, было одно "но". Оно заставляло ступни глубже проседать в сугробах, оно пригибало к земле, мешая смотреть вперёд, оно хрипло дышало куда-то в шею и, в минуты прояснения, требовало прекратить с ним возиться. Канда с радостью бы прекратил, оставил бы по-дурацки подставившуюся мелочь в первом же сугробе — и чёрт с ним. Он не один раз прокручивал простой и понятный план в голове, пару раз даже действительно собрался так сделать — уже выпрямился, готовясь сбросить с себя непрошеную ношу… Но почти сразу же перехватил безвольно висящего на его спине Аллена покрепче и, проклиная все на свете, поплёлся дальше. Канда мог говорить что угодно — и что оставит Аллена умирать, если тот облажается, и что не собирается нянчиться с сопляками, которые сами себя защитить не могут, и еще многое в этом духе. На деле же оставить мелкого без помощи там, когда безжалостно острые снежинки пытались выцарапать глаза, а от мороза воздух комом застревал в горле на каждом вдохе, было равносильно убийству. Подлому такому убийству, подобно удару в спину, да еще и нанесённому чужими руками. По крайней мере, именно это говорил себе Канда, когда решал, что же будет делать с напарником, практически не подающим признаков жизни. Кроме того, в глубине души Канда не хотел его смерти; недомерок раздражал практически каждым своим движением, каждой чёрточкой лица, каждым сказанным словом — но одной мысли о том, что всё это может исчезнуть раз и навсегда, было достаточно, чтобы на душе заскребли кошки; казалось, что они точат каменное сердце Канды с поганым скрежетом, сводящим с ума — и чтобы хоть немного приглушить его, нужно было заставить мелкого выжить. Канда знал об этой стоянке немного, и, кажется, нашёл её только каким-то чудом; возможно, мелкий действительно был любимцем Бога, в которого Канда, впрочем, никогда особенно не верил. Сейчас не хватило сил даже презрительно усмехнуться над этой мыслью, невесть как забредшей в голову. Канда был морально вымотан, и даже тело, не знавшее усталости, начало неприятно деревенеть. Хотелось лечь и заснуть; он, однако, не поддался накатившей слабости. Стряхнув Аллена на жёсткую лежанку и на всякий случай накрыв его своим плащом, Канда развёл огонь в приземистой каменной печи — и теперь ждал, пока в доме воцарится более или менее пригодная для жизни температура. Его продолжало клонить в сон, но он запретил себе спать; иррационально казалось, что стоит смежить веки, как ледяной ветер ворвётся в дом и заберет душу Аллена с собой — а Канда уже приложил достаточно усилий для спасения мелкого, чтобы считать её, душу эту, своей исключительной собственностью. В этот раз усмешка все же прорезала непроницаемое лицо мечника — всего-навсего дотащил до укрытия, и уже собственность? Что же будет, когда Аллен, наконец, придёт в себя? У Канды не было ни малейших сомнений, что мелкий выкарабкается, несмотря даже на то, что он никак не мог дотронуться до Аллена снова и осмотреть его; дурное предчувствие подсказывало ему, что от обычной раны он не отключился бы так надолго — а серьёзных повреждений при беглом осмотре он не нашел. Да и не вызывали у Канды беспокойства обычные раны. Наконец, он не смог больше отговариваться тем, что в доме слишком холодно, и заставил себя подойти к Аллену. Он выглядел жутко преобразившимся — Канда мог бы поклясться, что еще час назад с ним все было в порядке — а сейчас… Под глазами залегли фиолетовые тени, на щеках играл нездоровый румянец, а пересохшие губы, напротив, побелели. Рот был слегка приоткрыт; мелкий со свистом втягивал воздух и резко выдыхал его, так резко, что это было похоже на кашель, спазматический и сухой. Канда прежде никогда не слышал такого странного и страшного звука. Он отложил свой плащ в сторону и без резких движений, медленно раздел Аллена, для начала нащупывая, что же настолько надломило это, в общем-то, сильное тело (хоть и выглядящее довольно хрупким). Всё было, кажется, в порядке — пока Канда не добрался до правой руки. Ещё не видя, в чём дело, он нащупал воспаленную, покрытую запёкшейся кровью рану на плече — похоже, зацепила пуля одного из акум. Пришлось повернуть Аллена на бок (тот закашлялся уже по-нормальному); кровавая корка оказалась почти чёрной, кожа вокруг раны посинела, под ней выступила тёмная сетка кровеносных сосудов. Обычные раны не выглядят так — особенно если им не больше пары часов; вероятно, что-то попало в рану и заразило кровь. Вот только что могло отравить мелкого в снежной пустыне, где единственными подающими признаки жизни были акума? Ответ напрашивался сам собой — это и был акума, так некстати подстреливший Аллена. Некстати, потому что оба экзорциста оказались не готовы к тому, что последствия этого ранения будут настолько серьёзными; драгоценное время было упущено — теперь, скорее всего, распространение яда не остановить. Первым порывом было связаться со штабом, но голем Канды не желал включаться — видимо, переохладился, а Тимканпи вместо сигнала выдавал только оглушительный треск. Поразмыслив, Канда пришел к выводу, что звонок бы ему всё равно ничего не дал; ждать помощи было бессмысленно, да и, если подумать, что бы они могли ему посоветовать? Канде не было страшно — скорее, досадно из-за своей беспомощности, однако сидеть сложа руки он не собирался. Что там этот шпендель бубнит себе под нос, когда думает, что его никто не слышит? — Продолжай… — на выдохе просипел Аллен, словно услышав его мысли. Губы его продолжали шевелиться, но больше он не произнес ни звука. — Именно, мелкий, — на полном серьезе ответил Канда, начиная сомневаться в своей нормальности. — Я тебя на ноги поставлю, и… лучше сам убью, чем позволю сдохнуть по милости какого-то драного акумы. *** Вскоре Канда, наконец, закончил с приготовлениями. Он не знал, поможет ли то, что он задумал сделать (да и чем оно может помочь вообще), но чёрная корка на бледной коже Аллена внушала ему неосознанное отвращение. Она казалась чем-то чужим и враждебным, и её следовало уничтожить. Кроме того, Канда уже понял, что единственным средством хоть как-то ускорить восстановление Аллена была его, Канды, кровь. Он не хотел бы применять её так (это слишком остро напоминало о его происхождении — словно куда-то в подкорку загоняли раскаленные гвозди) — но, в любом случае, время истекало, а ничего лучшего на ум не шло. Аллен так до сих пор и не очнулся. Это беспокоило, но одновременно и внушало надежду, что мелкий не будет слишком трепыхаться и мешать… И — что не почувствует боли. Канде было странно, что он беспокоится о таких мелочах, в конце концов, это справедливо: все раны причиняют боль, и если не желаешь боли — не позволяй ранить себя. А этот дурак позволил. Он вообще позволял всем слишком много — и это Канду тоже бесило. Он понятия не имел, как справиться с этой неестественной коростой (не ногтями же срывать, да и одного прикосновения хватило, чтобы понять: трогать это — сомнительное удовольствие), но, к счастью, в кармане плаща Аллена обнаружился приличной остроты перочинный нож, который мечник и решил применить для грядущей операции. Он подстелил мелюзге под плечо сменную безрукавку, и, наконец, решившись (он сам не понимал, почему предстоящее ему так не нравилось — в конце концов, на миссиях случалось разное, и приходилось делать более неприятные вещи, пусть и нечасто), осторожно просунул кончик ножа под край ненавистной коросты. Аллен вздрогнул всем телом и глухо застонал. Левая рука его судорожно заскребла по боковине лежанки; Канде показалось, что ногти оставили на старой деревяшке глубокие царапины. Смотреть времени не было — чтобы закончить все быстро, Канда резко дёрнул корку вверх, стараясь не касаться ее пальцами. Болезненный вопль Аллена едва не оглушил его; пришлось навалиться на мелкого всем телом, чтобы тот перестал вырываться. Из открывшейся раны на безрукавку густо заструилась кровь — нормального, тёмно-красного цвета; Канда бросил взгляд на внутреннюю сторону оторванной и висящей на крошечном лоскутке кожи коросты… И его передёрнуло от отвращения, так что он едва не уронил сорванную корку на место, успев подхватить свободной рукой в последний миг. Интуиция не подвела его — склизкая чёрная поверхность слабо шевелилась и пульсировала, словно живая; к открытой ране тянулись, истончаясь и обрываясь, мутные нити желтоватой слизи. — Мерзость, — Канда резко отсёк последнюю связь корки с кожей Аллена (тот странно всхлипнул и притих) и метким броском отправил коросту в огонь. Потёр пальцы друг о друга, силясь понять, не осталось ли на коже отвратительной слизи — и, на всякий случай, несколько раз тщательно вымыл руки. Промывая рану, Канда некоторое время внимательно вглядывался в кровоточащую, влажно поблёскивающую поверхность, старался разглядеть признаки присутствия хотя бы одной частицы отвратительной субстанции, явно травившей Аллена одним своим присутствием. Ничего подобного не нашлось; можно было только надеяться, что кроме яда никаких сюрпризов в крови мелкого не осталось. На всякий случай прокалив лезвие ножа, Канда хладнокровно полоснул им по своей ладони, отметив при этом, что необходимость ранить себя не вызвала у него никакого трепета. Он привык относиться к своему телу, как к инструменту, и рабочие повреждения этого инструмента его не трогали. Но сейчас он думал не так ясно, как всегда, и перестарался — металл мерзко чиркнул по кости, пальцы немедленно перестали слушаться. Это, с другой стороны, было только на руку — так кровь дольше не остановится, чужая рана успеет затянуться прежде собственной. Боль была, пожалуй… терпимой. Во всяком случае, Канде бывало и больнее. Прикасаться обнажённой плотью к чужой, такой же, было как-то по-особому интимно. Канда чувствовал, как перемешивается его кровь с горячей кровью Аллена, как ускоренная регенерация слегка пощипывает и тянет края рассеченных сухожилий, как постепенно вновь начинают гнуться пальцы и нарастает под ладонью чужая кожа. Было немного странно; в конце концов, в последний раз он делал это уже очень давно. Настолько давно, что тот случай вообще казался фрагментом полузабытого кошмара, и своих ощущений он при этом не помнил совершенно. — Должен будешь, мелочь, — мрачно обронил Канда, откладывая перепачканную кровью безрукавку и осторожно протирая молодую розовую кожу со стремительно тающим синеватым ореолом. Несколько раз Канда сжал и разжал пальцы, проверяя, закончилось ли восстановление; удовлетворённый результатом, он задумался о том, что же делать дальше. *** Время, казалось, остановилось. Канда мерил его чужими судорожными выдохами, отгоняя от себя мысль о том, что он, кажется, застрял во временной петле (Линали когда-то рассказывала ему о той миссии, где впервые повстречала Ноя); петля эта длилась от одного вдоха Аллена до другого. Всё так же тепло потрескивали дрова в печи, всё так же бился в закрытое окно и заунывно выл в трубе ветер. Иногда Канда поднимался и пытался влить в Аллена немного талой воды. Мелкий давился, захлебывался, но с трудом делал несколько глотков. Канда стирал испарину с бледного лица, подолгу вглядывался в искажённые черты, пытаясь найти в них перемены к лучшему — и, не найдя, возвращался на свой пост, и продолжал ждать, сам не зная, чего именно он ждёт. Наверное, сейчас можно было уснуть, но как назло сон отступил. Даже так не получалось вырваться из цикла бесконечных повторений однообразных секунд, отогнать от себя мысли, что они с мелким застряли здесь навеки, что Аллен никогда не очнётся, и всё было зря. Не самая лучшая перспектива провести ближайшую вечность… Аллен вдруг заговорил — не своим, каким-то детским голосом. Он, казалось, повторял никак не связанные между собой слова за кем-то, кого слышал он один, замолкал ненадолго — а потом счастливо смеялся. Наконец, он попытался привстать, но почти сразу же бессильно упал навзничь с пронзительным криком. Теперь Канда мог различить, что именно говорит Аллен — незнакомый детский голос, захлёбываясь рыданиями, звал какого-то Ману и умолял его не умирать. Канде показалось, что его против его воли окунули в мутное озеро чужих воспоминаний. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать всхлипов мелкого — каждый звук казался едким, как кислота, прожигал глубокие дорожки в мозгу, пробираясь к тем глубинам памяти, что были спрятаны даже от него самого. Временная петля, почти ощутимо стягивающая горло мечника осознанием собственного бессилия, наконец-то разорвалась. Разорвалась, однако, лишь затем, чтобы смениться странным ощущением — словно часть Аллена проникла в самую глубину его существа. Словно перемешалась не только их кровь, но и память, и что-то такое, что лежит в самой основе души. Словно ни один из них теперь не сможет умереть до конца, пока жив второй; но если вдруг умрет Аллен, то и какая-то часть его, Канды, погибнет вместе с ним. Мечник скрипнул зубами; чем-то таким веяло от этого ощущения, чего просто не могло быть в его мире. *** Аллен всё говорил и говорил; и хоть Канда заставлял себя не вслушиваться — получалось само собой, стоило лишь слегка ослабить концентрацию. А ещё, пусть Канда и не хотел себе в этом признаваться, ему было действительно интересно слушать. Аллен то высоким детским голосом обиженно препирался с учителем, иногда забавно бурча ругательства под нос, то привычным приторно-вежливым тоном приветствовал знакомых искателей, то звонко над чем-то смеялся — судя по всему, над очередной хохмой в исполнении Лави… Перед спутанным его сознанием, похоже, вереницей проходили образы знакомых и полузнакомых людей. А еще недомерку больше не лежалось спокойно. Он вскидывал руки к потолку, метался по узкой лежанке, то ударяясь о стену, то едва не падая на пол, судорожно вздрагивал, порываясь сорваться с места — пока Канде не надоела эта мышиная возня и он не сел на край постели, не оставляя Аллену возможности хотя бы свалиться с нее. В конце концов, какая разница, где бесцельно сидеть? Шпендель оказался по-человечески тёплым; непохоже, чтобы его мучил жар. В этом, вообще-то, Канда убедился, ещё когда тот начал бредить, но сейчас эта мысль вновь сверкнула в мозгу ослепительной вспышкой. Неожиданно Аллен резко сел на постели и открыл глаза. Он смотрел мутно, невидяще — но безошибочно вцепился в ладонь Канды своей, твердой и шершавой. — Ты — здесь? — глухо спросил он; прежде, чем мечник сообразил, что ответить, мелкий продолжил, — молчи, не отвечай. Я знаю, чем всё кончится, просто дай мне сказать. Канда молчал. Он смотрел в пустые глаза Аллена и понимал, что стал непрошеным свидетелем очередного витка бреда напарника. Чужое прикосновение стало цепким почти до боли, но он не отнял руки, словно боясь спугнуть видение. — Пожалуйста, возвращайся живым, — серьёзно продолжал Аллен. — Ты тот ещё придурок, я всегда это говорил, но… Да подожди же, дураКанда! Я хотел сказать, что не желаю знать, каково это — жить в мире, в котором тебя нет! Последнюю фразу он произнёс скороговоркой, дёрнулся, словно от удара и, наконец, отпустил руку Канды, ощутившего смутную досаду. Резкое движение однозначно говорило о том, как воображаемый Канда отреагировал на… признание? Вот только это совершенно не соответствовало действительности — сейчас глубоко в душе он чувствовал нечто похожее. Хотелось ответить что-то вроде «сам не сдохни для начала», но еще больше — поскорее скрыться с глаз долой, спрятаться от чужих эмоций, захлестывавших с головой, а главное — не видеть неестественной, извиняющейся улыбки Аллена, с нескрываемой печалью смотревшему вслед невидимому собеседнику. Но лучше бы, конечно, навсегда стереть её с лица мелкого. Аллен тем временем судорожно и тяжело, словно хотел выплюнуть собственные лёгкие, закашлялся, странно икнул и мучительно согнулся. До Канды быстро дошло, что это означает, и он, подхватив недомерка под грудью, помог ему склониться над полом. Аллена тошнило почти водой — мутно-розовой, с алыми прожилками. Он кашлял, прерывисто и жадно вдыхал — и сплевывал тревожного цвета жижу снова и снова; наконец, мелкий бессильно повис в руках Канды. Тот аккуратно уложил его, отклонив голову вбок, и неподвижно уставился на расплывавшуюся по светлым, хоть и достаточно затоптанным, доскам пола лужу. Кровь. Значит, раны не только снаружи, но и внутри. И как он сразу не додумался до такого простого решения? На всякий случай Канда подождал еще немного — при этом набросив обнаруженную в углу домика ветошь на раздражающе блестящую лужу. Аллен лежал спокойно и, хоть его грудь коротко вздрагивала, кажется, мелкого больше не тошнило. В любом случае, стоило поделиться своей кровью снова. На этот раз Канда, закусив губу, пропорол ножом свое предплечье от самого локтевого сгиба и почти до запястья, постаравшись вскрыть выделяющуюся на светлой коже синеватую вену. В этот раз – странно – боль почти ослепила его; влажный звук расходящейся под лезвием плоти неприятно резанул слух. Даже не потребовалось разжимать мелкому челюсти – его губы и так были слегка расслабленно приоткрыты; Канда лишь чуть сильнее надавил на нижнюю, чтобы кровь свободно затекала в рот Аллена. - Глотай, чёрт тебя дери, - прошипел он сквозь зубы, видя, как кровь постепенно заливает мелкому язык. Когда она уже почти собралась струйкой стечь из уголков рта, Аллен, наконец, сделал глоток, лишь каким-то чудом не подавившись. А потом случилось странное – горячие губы плотнее сомкнулись вокруг пальцев Канды; Аллен с неожиданной жадностью слизывал набухающие на их кончиках тяжёлые капли и, кажется, даже чуть приподнялся, не позволяя напарнику отнять ладонь от своего лица (хотя Канда и не собирался этого делать, пока рана не затянется). Казалось, он делает это неосознанно – но мелкого выдавал рдеющий на бледных доселе щеках румянец. Аллен льнул губами к пальцам Канды, словно причастие принимал; зрелище было завораживающим — и Канда вдруг ощутил глубоко внутри что-то самодовольное и горячее. Воображение с готовностью дорисовывало, как Аллен, наконец, прекратит прикидываться спящим, своими горячими и странно сухими губами проследует вверх по кровавой дорожке, вдоль уже начинающей смыкаться линии разреза… Канда не сдержал глухого выдоха — слишком тяжело теснило грудь предвкушение того, чему не суждено было сбыться, и вздох получился отвратительно разочарованным. Кровь остановилась; Аллен мягко опустился на постель и затих. Смущённый румянец постепенно сошёл с его щёк — но со странным торжеством Канда отметил, как растворяется темнота под глазами, а землистая бледность превращается в обычную, тёплого молочного оттенка. На него вдруг навалилась глухая, чёрная усталость. Канда, не озаботившись даже тем, чтобы стереть засыхающую кровь с руки, опустился на табурет у стены. Он всё еще чувствовал жар в груди, но отключился прежде, чем успел понять, эмоции его разожгли, или попросту начал разогреваться талисман, взбудораженный потерей крови. *** Аллен открыл глаза и первым делом схватился за правое плечо. Он помнил, как его опалило болью, как перед глазами сгустился мутный туман и земля под ногами опасно пошатнулась, прежде чем принять его в снежные объятия. Еще он помнил стремительный калейдоскоп образов прошлого и не-случившегося — всего лишь сны, окутывающие спутанное сознание. Рука была, как ни странно, цела. На ней не осталось даже воспоминания о ране, оставленной пулей акума — слишком странно, чтобы подумать, что восстановление произошло самостоятельно. До сих пор он видел только одного человека, исцелявшегося так… Во рту чувствовался солоноватый медный привкус. Аллен резко поднялся, не обращая внимания на головокружение — и немедленно наткнулся взглядом на мирно спящего на табурете Канду. Левая рука его расслабленно свисала вдоль тела. Вдоль всего предплечья, ладони и до самых кончиков пальцев тянулась тёмно-бурая полоса. — Так это был не сон, — потрясенно прошептал Аллен, вспоминая ощущение тёплых влажных пальцев на губах, с которых, кажется, стекала сама жизнь, усмиряя бушевавший глубоко внутри пожар мучительной боли. — Как же это… Он непроизвольно сжал пальцы на плече сильнее; было стыдно за ту жадность, с которой он целовал эти пальцы, собирая губами густые соленые капли. Каждая казалась даром судьбы — это после предыдущего-то видения, которое тоже отпечаталось в памяти удивительно хорошо. Стараясь отвлечься от смущающих мыслей, Аллен огляделся; кажется, это та самая стоянка, о которой успел рассказать молодой искатель, сопровождавший их на задании. Аллен вспомнил ещё его удивленные распахнутые глаза и расплывающееся на груди алое пятно, стиснул зубы и резко выдохнул. Канда тогда тряхнул его за ворот плаща, почти выдёргивая с линии огня, и гаркнул в ухо что-то вроде: «Не отвлекайся, идиот, ему уже не помочь!» Значит, Канда ещё и на себе его дотащил сюда и заботился все это время (а сколько времени прошло, интересно?)… Воистину, он был прав, ну, про идиота. Чувство благодарности было неожиданно жгучим, но Аллен понятия не имел, как выпустить его наружу. *** Тело сковывала мерзкая болезненная слабость, но Аллен как мог старался не обращать на нее внимания. Он подкинул дров в догорающий очаг, не без труда откинул крышку погреба, едва туда не свалившись при этом, и деловито проинспектировал имеющиеся запасы. У мечника, судя по всему, до этого руки не дошли, но (с внезапной теплотой подумал Аллен) у него и без того было достаточно забот. Возясь с приготовлением нехитрой, но обильной трапезы, Аллен не заметил, как проснулся его напарник — зато почти сразу почувствовал внимательный изучающий взгляд в спину. — Чего вскочил, недомерок? — на удивление мирно поинтересовался Канда. По-видимому, ему надоело сверлить взглядом спину Аллена. — Аллен, — терпеливо ответил тот, не оборачиваясь. Посмотреть на напарника было задачей почти невозможной. — Должен же я хоть как-то отблагодарить тебя за… — он запнулся, не в силах подобрать правильных слов, — за всё. Канда за спиной фыркнул, но раздражения в этом звуке было куда меньше, чем Аллен ожидал услышать. — Отблагодаришь, если не сдохнешь по пути в Орден, — бросил он, поднялся с места и, судя по последовавшему за этим тихому плеску воды, принялся оттирать руку от запёкшейся крови. Аллен украдкой посмотрел на мечника, стараясь даже случайно не встретиться с ним взглядом. Втайне он побаивался, что Канда хочет смыть с себя сами воспоминания о произошедшем. Тот, напротив, задумчиво вглядывался в бурые разводы на коже, словно запоминал. — Уж в этом можешь не сомневаться, — весело ответил Аллен, возвращаясь к готовке. На душе стало легко и, кажется, даже противная слабость ненадолго отступила. *** Казалось, снег собрался замести все пути, напрочь отрезав их от внешнего мира. Ели они молча, каждый жевал своё, а после Канда ничего не сказал про стряпню шпенделя, и поводы заговорить друг с другом кончились. Наступила тишина. Канда давно потерял счёт времени, а Аллен — тем более (он-то вообще даже предположить не мог, сколько провалялся в забытьи). Молчание густо заполняло тесную комнатку, и сначала (часа два или лет сто назад) оно было просто усталым, безобидным - но постепенно свивало свои тесные коконы вокруг обоих, давило на грудь. Запертые в плену собственных мыслей, они сидели по разным сторонам постели и, кажется, избегали даже случайных взглядов друг на друга. Канда думал, что за это время странным образом привязался к бестолковому недомерку. Ему никогда еще не приходилось ловить каждый чужой выдох, стараясь уловить малейшее изменение ритма и тона; никогда не было ощущения, что он вложил в кого-то такую часть себя, что мысль о потере этого кого-то ранила больнее любого лезвия. Больше того — если бы пришлось повторить всё то, что произошло здесь — он бы с готовностью согласился на это. И, возможно, даже на большее. Правда, ему всё ещё было неясно, насколько можно верить тому, что говорил Аллен в бреду привидевшемуся ему Канде. Поинтересоваться же было определенно ниже его достоинства. Всё справедливо — пусть Аллен никогда не узнает, сколько он выболтал про себя, а сам Канда не поймёт, сколько из сказанного было правдой. Так всем будет лучше… Наверное? Больше всего на свете Канда ненавидел сомнения — и вот, сам влип в их душную паутину. Словно в поисках поддержки, кляня себя за нерешительность, он бросил косой взгляд в сторону напарника. Аллен выглядел совершенно по-детски потерянным — может, конечно, таким выражение его лица делал отблеск языков пламени. Напряжённость его позы, казалось, кричала о том, что если бы он мог, то сорвался бы с места и сбежал из этого царства изматывающего молчания подальше — это было, видимо, проще, чем самому сказать хоть слово. Что-то похожее на угрызения совести шевельнулось в душе Канды. Он-то мог теперь хотя бы примерно представить отношение мелкого к себе — и знал, насколько неприглядно при этом выглядит сам. Это было противоречиво; но, возможно, именно это противоречие и запирало все слова в горле Аллена. Канда тяжело вздохнул. Помедлил еще немного, ища в глубине души хотя бы тень протеста единственному решению, что зрело в его голове — и нашел лишь сумасшедшее, отчаянное принятие его правильности. Тогда он поднялся и сделал несколько шагов, приблизившись к Аллену почти вплотную. — Слишком громко думаешь, шпендель, — он уселся рядом с напарником и неловким движением потрепал его по волосам; Аллен вздрогнул, но не отстранился. — Прекращай, всё равно получается паршиво. — Мир перевернулся, дураКанда дело говорит, — дрогнувшим голосом, но от этого не менее нахально ответил Аллен, наконец, поднимая глаза. Заглянув в них, мечник лишь еще раз убедился в том, что принял совершенно верное решение. Да, вот теперь всё было справедливо. А уж что с этим делать — они еще решат, подумалось Канде. Лишь бы метель не закончилась слишком быстро.