Хотите — верьте, хотите — нет

Хворый вышел из кабинета первым, затем оттуда появились Химик и Пригоршня. — Ну вы сильны, братцы! — дал наконец волю чувствам медик. — Ну даёте, орлы! Сколько нанесли… Они пошли цепью по узкому коридору. Дело было в сердце единственной каменной постройки полевого подразделения «Руки помощи». — А за сборки, Химик, тебе отдельное спасибо. У нас как узнали про эти штуки, начали сразу рыскать в поисках спеца. А где его, кроме Зоны, найдёшь? Но, — медик крякнул, — как-то не сработались мы с этими «спецами». По другой части господа спецы оказались. У нас учёные ребята, конечно, есть — там, в головном отделении, за периметром. Однако ж им с имеющимися артефактами ещё разобраться надо, изучить со всех сторон, а их тьма. Кто знает, когда они до сборок доберутся. А тут на тебе, можно сказать, сами пришли, ещё и с инструкциями. — Там только те немногие, в которых обнаружился какой-никакой лечебный эффект, — заметил Химик. — Так в этом же всё и дело! Твоему взносу цены нет. Ну и вы, — хирург деликатно кашлянул, — вы матёрые ребята… Надеюсь, вы не рассчитывали, что вознаграждение «Рука помощи» выдаст вам эквивалентное вашей услуге. — Хворый, вы вытащили с того света моего напарника и не взяли ни копейки, — серьёзно возразил Андрей. — Это меньшее, что мы могли сделать в благодарность. — Вами и живём, — умилился тот. — Ты не скромничай. Наверняка вас неплохо товарищи с Запада спонсируют в обмен на артефакты, которые вы получаете от благодарных сталкеров. — Не без этого. — Пожрать бы, — изрёк доселе задумчиво помалкивающий Пригоршня. Химик закатил глаза и собрался было сказать пару слов необременённому понятием уместности напарнику, но его опередил Хворый. — И правда, давайте я вас чем-нибудь угощу? Как сердечно обязанный друг, не терпящий возражений. — Я не голоден, — быстро отозвался Химик. — Чай-кофе? — А покрепче? — подмигнул Никита. — А покрепче, богатырь, только у кого-нибудь в хорошо закопанной заначке. Я тебе из «покрепче» могу предложить только медицинский спирт. Зато чай или кофе сварить в кафетерии — без проблем. Андрей поразмыслил и пришёл к выводу, что, по ощущениям, последний раз он пил настоящий кофе в прошлой жизни. Хворый обрадовался и увёл напарников за собой. Когда они устроились за столом — обыкновенным, компактным в собранном виде — поодаль от парочки обедающих медиков, Никита огромными глазами уставился на конфеты и печенье, причём не абы какие — импортные. — Еда у нас, у сотрудников, та же, что и в основной столовой, — пронаблюдав эту реакцию, пояснил Хворый. — Ну и фрукты-овощи нехитрые, хоть это и скоропортящийся продукт, естественно имеются. А кафетерий для персонала — он вроде как буфет. То есть пациенты же быстро сменяются, и было бы жестоко с нашей стороны вынуждать поваров держать в голове показания к питанию каждого больного. Вот ты, Химик, я смотрю, любишь кофе? Всё это время сталкер наслаждался ароматом, чуть склонив голову к пластиковому стаканчику. — Когда-то им и жил. — Вот, — удовлетворённо кивнул хирург, — а у такого же любителя, как ты, например, недавно была черепно-мозговая, то же сотрясение, и ему и кофе, и чай, и даже шоколад противопоказаны. А ведь как сложно отказать себе в слабости, особенно с такого долгого перерыва — у вас же с этим добром не густо… — Да не парься ты, — уже набив рот, успокоил его Пригоршня, — все свои, всё понимаем. Если вы всё это бохатство в столовую определите, так сталкеры сами себя калечить начнут, чтобы на дармовых харчах отъесться. — Ну, вообще-то да, как-то так. Хворый после этого заметно расслабился, попросил извинить его на минутку и отошёл от их столика к рукомойнику. Химик закончил медитировать над своим кофе и уже приготовился приступать к волнующему таинству поглощения, но теперь, не донеся стаканчик до рта, тихо самому себе усмехнулся. Огрубел он в Зоне за эти годы. Какой уж тут этикет — тратить время на то, чтобы руки помыть перед едой. Всё ведь впопыхах между переходами, переделками, так и не успеваешь думать о подобных мелочах. Тем, что Хворый приступил к еде, не кладя локти на стол, Андрей оказался окончательно добит. Нет, ну серьёзно? Эти манипуляции не обошёл вниманием и Пригоршня. Сосредоточенно пережёвывая котлету, он некоторое время смотрел на орудующего ножом и вилкой медика, а потом выдал: — Слушай, Хворый, а все врачи такие, ну… — он замялся. — Слово ещё это… дурацкое. Химик, скажи, а? А то обижу вдруг человека. — Педанты, — не моргнув глазом подсказал напарник. — Во, точно! И как ты догадался?.. — Действительно… Ну так ведь ясное дело, Никитушка. Врач — профессия интеллигенции. Освобождённый от необходимости давать ответ, Хворый деловито кивнул. Молчание после короткого диалога продлилось недолго, и нарушилось оно, что неудивительно, голосом Пригоршни. — Я вот что думаю, — отодвигая пустую тарелку и предвкушающе придвигая к себе суп, начал рассуждать он, — в Зоне ведь всем место находится, кто сюда зачем ни идёт. Ну, если сразу не скопытиться, то находится. Но ведь всё равно получается, что простых мужиков, вот как я, здесь намного больше. И мне интересно знаете что: как сюда попадают такие, интеллигентные, вроде тебя или Химика. Про него я знаю, а тебя какая сюда занесла? — Никита! — упрекнул Андрей. Да, он относился к традициям сталкеров скептически, но только к тем, которые представляли собой суеверия недалёких умов. Большинство же под метафизической оболочкой имело реальную логическую подоплёку, вроде «Не иди обратно той же дорогой». И обычаи этического свойства он чтил строго, не нарушая без крайней необходимости, в их числе «Не спрашивай, по какой причине человек оказался в Зоне (разумеется, если тот сам не горит желанием рассказать)». Впрочем, и Пригоршня не бросался на каждого встречного с таким вопросом, но проблема была в том, что если Никита и обладал чувством такта, то очень своеобразным. — Да я, в общем-то, не делаю из этого большого секрета, — пожал плечами хирург. — Так себе история. Поучительная разве что. Есть время и желание послушать — могу рассказать. Химик неопределённо качнул головой, мол, история жизни так история жизни. Его не особо интересовали хитросплетения чужих судеб, но если человек приятный, а Хворый как-то так себя и зарекомендовал, то почему бы и не изобразить внимание. Торопиться было некуда, да и Пригоршня уши уже развесил. — Я всю жизнь проработал в областной больнице. Работы, сами понимаете, много. Записи километровые, операции, родной вонючий приёмник, обедаешь в переходах между кабинетами, в перекур оформляешь документацию, отпуск намечается на второе пришествие, потому чуть что глотаешь обезболивающее, запиваешь жаропонижающим и обратно в строй. Есть медики резонные, осмотрительные, которые за собственным здоровьем успевают бдеть… Так вот, хирурги не из них. И, главное, столько лет оно шло по накатанной, а в один день с кашлем, от которого ты отмахивался как от простуды, наложившейся на хреновую экологию и такой же образ жизни, — кровь. Карцинома. Метастазы дошли до лёгких. Неоперабельная. Только ложись и помирай — ясное дело, с таким в больницы уже не кладут. Приятель-онколог резюмировал, что химия толку уже не даст, посоветовал привести дела дома в порядок, оставшееся время жить в спокойствии, на свежем воздухе попивать себе гранатовый сок. Хворый до сих пор вёл рассказ плавно, с лёгкой иронией, как и всегда разговаривал. А тут примолк, глядя в свою тарелку. — И знаете вот, чувство такое было, что всё держу под контролем, под контролем, а потом растерялся всего на минуточку… Думал, как с женой быть. Мы ведь с Ксюшкой вместе, сколько себя помню. Помню, как ревматическая лихорадка с ней в детстве случилась. Помню, как митральный стеноз диагностировали. Я ведь из-за неё в хирурги и пошёл. Ей самой нельзя было, у неё строгая диета, строгий режим, а она так людям помогать хотела… Провели же комиссуротомию, законсервировали… А давно было. И я вот теперь не досмотрел. Растерялся, думал, как ей сказать… Растерялся. А она сама узнала. И сгорела раньше меня. Во второй раз операцию не осилила. Раз — и всё. И я, неизлечимый раковый больной, хороню жену. Порок сердца, да. Детей у нас потому и не было. Мужчина машинально потянулся похлопать себя по карманам, и его остекленевшему взгляду, смотрящему куда-то вглубь воспоминаний, вернулась осмысленность. Он подобрался, хмыкнул и продолжил: — Ну, непросто было, но самому свести счёты с жизнью как-то духу не хватило. И тут мне вспомнился последний пациент, сталкер в своё время. Рассказывал мне про то, что Зона — это место, куда идут люди, которым больше некуда податься. Я не понимал тогда, что это за «некуда податься», ради которого люди в радиоактивную пустошь под пули лезут. А тут, казалось, вдруг осознал. Квартиру нашу оставил матери Ксюши, как и почти все деньги. Что-то себе приберёг, потому что знал, что потребуются на организационные расходы, ну и отправился. Пациент навёл на людей, закинули меня, то да сё, вот тебе первая ходка с группой в роли «отмычки». — Хворый призадумался и криво усмехнулся. — Что бы ни случилось, ниже я в своих глазах не упаду. Мы с бандитами столкнулись — вот так просто и прозаично. Не хочу теперь себя оправдывать, но я до сих пор ничего так не боялся. Даже новость об онкологии я по сравнению с этим перенёс с завидным спокойствием. Парадоксальна эта человеческая натура: вроде всё равно ведь скоро умирать, кажется даже, что смирился, а прямо сейчас — нет, не готов, не буду. Побежал я. Всех бросил, автомат посеял, в лес драпанул. Пуля достала, — он дотронулся до плеча, — до сих пор руку не до конца поднимаю, а вот как ни мутанты, ни аномалии не сожрали — не знаю. Да и не только это для меня секретом осталось. Мы шли на северо-восток от Кордона, а как началась перестрелка — не помню ничего: ни откуда бежал, ни докуда, — но, по факту, мы тогда находились неподалёку от Болот. — Хворый покачал головой и повторил, уже громко, почти восторженно: — Добежал! Это ведь целая история была, как я шёл, червяк кабинетный, ещё и таблетки глотающий горстями. Удивительные вещи творит организм в аффективном состоянии! Сколько читал, учил, всё на подкорку откладывалось как занимательная статистика. Я не знаю, когда я вырубился, но, верно, там бы и подох, но и тут не сложилось. Меня подобрал… гм… — Он потёр рот и оглядел присмиревших сталкеров. — Среди вас его ведь Болотным Доктором зовут, да? — Ага, — едва ли не всем корпусом кивнул Пригоршня, даже стол вздрогнул. — Ну, пусть будет Болотный Доктор. Он меня долго выхаживал. Своеобразный мужик, но умный. Я б тогда лежал, по своей судьбинушке скорбел, но, чуть я очухался, он меня стал гонять мелкие поручения выполнять. По хозяйству, ага. Я: «У меня ж рука не поднимается, ей покой нужен!», а он мне спокойно так: «Ты в другую возьми, а этой помогай». Интересный вышел опыт, да. Забавно, что я уже после этого к нему наведаться хотел, с благодарностью, с посильной помощью. Все болота, кажется, истоптал, а места того не нашёл. Чудно! Поведал ему свою трагическую историю, думал, пожалеет, как мужики в баре: чего они меня с собой и взяли. Ага, щаз! Не обругал, нет, а ехидно так, ядовито, мол, толку-то от тебя, что ты землю топчешь, воздух колыхаешь, никакого, ещё и в Зону припёрся, инвалид немощный, место только занял очередного амбициозного «Штыря». Разозлил он меня, помню, знатно. Меня иной раз и докучливые родственники больного взбесить не могли, а тогда сорвался, ногами топал, слюной кровавой плевался… А этот знай себе сидит, щёку подпёр, хмылится. Когда пар выпустил, он мне высказал: «Согласись, если всё равно умирать скоро, тогда какая разница, как срок коротать? Займись тем, что лучше всего умеешь. Умирать будешь, зная, что тебе одному столькие жизнью обязаны». Вспоминаю сейчас и думаю: знал же, на что давить, — на самолюбие. Сначала ужалить, потом потешить. Умный мужик. Не буду врать, что во мне благородство после его слов проснулось, но рассудил я так: столько лет в пене пахал, что даже болезни не замечал, — время неслось незаметно, вот и сейчас, думаю, чем ситуация другая? У хирурга работы всегда будет много, и всегда она будет тяжёлой — не порефлексируешь. А как свалит совсем, обезножит-обезручит — когда это ещё настанет! — тогда и буду плакаться. Ну, — кладя ладони на стол, подытожил Хворый свой рассказ, — а случилась эта история три года назад. И «Рука помощи» тогда была скромным начинающим фондом. — Вау, — выдохнул Пригоршня. — И ты живой? — Да вроде бы, как видишь. Сеня мне предлагал съездить на большую землю, провериться, но, — Хворый беспечно пожал плечами, — что бы там люди ни говорили, а лично для меня неизвестность лучше гнетущей определённости. Химик потёр лоб, собираясь с мыслями, и когда всё-таки заговорил, то смотрел медику прямо в глаза: — Не раз слышал в своё время такие истории, когда безнадёжные онкологические больные вопреки патогенезу и здравому смыслу выздоравливали, но относился к подобному как к чудесному жизнеутверждающему плацебо, уместному разве что в хосписе. Хворый, болезненно-серый и худощавый, но при этом удивительно бойкий и живой мужик, один из тех, у кого сложно точно определить возраст, ему улыбнулся: — Я не прошу верить мне. Особенно глупо с моей стороны это было бы в отношении тебя, Химик. В свою бытность гражданским врачом я бы тоже, само собой, не поверил. Покивал бы разве что головой, застав очередного несчастного, притащившего в кабинет моего коллеги-онколога ворох газетных вырезок. Ну, а сейчас я просто рассказываю поучительную байку о помощи ближнему, только и всего. — А Болотный Доктор — он какой? — оживился Пригоршня. — Правду говорят, что у него глаза, ну, как слепые? Медик хмыкнул. — Как я тебе скажу? Обычный. Встретишь — так сразу и не поймёшь. А глаза у него нормальные, как у всякого человека. — А Химик твердит, что он выдумка, — злорадно заложил Никита напарника. — Слышал я, каким его сталкеры выписывают. Такой он — пожалуй что и выдумка. — Ты ему веришь, а? Они сердечно попрощались с Хворым, снова послушали, какие же они орлы, в молчании дошли до броневика, и только теперь, заводя мотор, Пригоршня, судя по его виду, крепко обдумывавший услышанную историю, задал вопрос, что висел всё это время в воздухе. И, прежде чем партнёр раскрыл рот, добавил: — Он ведь очень правдоподобно рассказывал, согласись же? Это вот про жену… Не похоже, что он врал, что думаешь, Андрюх? Веришь ему? Андрей ответил, правда не в тот же миг: — Нет. Видишь ли, Никита… Он тоже думал и надумал довольно много, и это же ему хотелось сейчас высказать впечатлительному напарнику… А потом он вспомнил хитрую улыбку медика, с которой тот смотрел прямо в глаза Химику, не скрывающему своего скептицизма. «Только и всего, Химик». — Я — нет, — повторил он и едва заметно улыбнулся. — Я много во что не верю. Но тебе ведь, Никита, я ему верить не запрещаю.