Незабываемо

Мышцы ноют, перед глазами мелькают чёрные точки. Чонгук жадно выпивает пол бутылки воды, лишь бы смочить пересохшее горло, а затем падает прямо на рюкзак, который мирно лежит на диване в гримёрке. Неудобно совершенно, но Чон не обращает внимания. Концерт завершился пять минут назад, а желание, чтобы всё закончилось, появилось уже и не вспомнить, когда точно. Чонгуку двадцать. Чонгук — парень полный энергии с большим запасом сил и всё ещё не исчезнувшим пусанским акцентом. Сокджин думает, что именно Чонгуку сейчас легче всего. И почему-то все ежесекундно соглашаются. Хёны не считают, что работают в три-четыре раза больше, просто Чонгуку двадцать — возраст, когда в любом парне бурлит молодая кровь, горит желание тратить энергию и отрываться. Но Чонгук так не считает. Ему пиздец как тяжело, потому что когда хёнам было по двадцать, у них ещё не было такого забитого графика. Потому что Чонгук изматывает себя с пятнадцати и словно ни разу не отдыхает с того времени. А на это хёны аргументов не находят, и Сокджин извиняется, но всё равно добавляет, что ему тоже непросто — тело всё чаще болит, преуспевать в танцах с каждым разом становится сложнее, а тренировки даются с таким непосильным трудом, что Ким иногда просто отчаянно смотрит вниз, потому что не получается, не выходит, сколько бы он ни старался. Тэхён что-то в подтверждение всему сказанному мычит. Чонгук открывает глаза и отстранённо вглядывается в одну точку, чувствуя текущий по всем частям тела пот. Потные запахи мемберов заполняют комнату, но даже Намджуна не раздражает. Кажется, Юнги отключается ещё за три минуты до того, как Чонгук тихо, на выдохе протягивает: — Как же я заебался. Уходит ровно тридцать минут на то, чтобы очухаться, зашевелить наконец-то затёкшими от неудобных поз конечностями. Чимин протирает лоб влажной салфеткой и протягивает пачку остальным. Менеджер приоткрывает форточку, чтобы в помещение проник свежий воздух. С улицы всё ещё доносятся крики фанатов, что поджидают группу у выхода. Проснувшийся Юнги протягивает камеру и говорит поторопиться. Они делают фото, моментально опубликовывая запись в твиттере. — Вот теперь точно можно ехать домой, — потому что для тех, кто не смог посетить концерт, улыбки на лицах парней должны сиять в любом случае. Чонгук складывает все вещи в рюкзак, проверяет, ничего ли он не забыл, а потом вставляет в уши наушники, ещё раз повторяя: — Заебался, — но на его реплику никто не обращает внимания. Только Хосок-хён отчего-то устало: — Гук-а, забей, — с улыбкой и хлопком по плечу. Чонгук думает, что нужно следовать совету. Кричащая и слишком шумная толпа заглушает музыку, из-за чего головная боль превращается в болезненную гримасу, на которую старательно натягивается маска. Чонгуку двадцать. Многие в этом возрасте торчат в библиотеках и возвращаются в полночь домой, но, наверное, это единственное, чему Чонгук не завидует. Но даже тысячи поклонников и фанатов не могут дать Чонгуку полноценный отдых, пускай вся их поддержка действительно придаёт сил. Чонгук улыбается. Чонгук машет рукой и выкрикивает в толпу: «Спокойной ночи», «Мы любим вас». А потом закрывает тонированное окно и с тяжёлым вздохом избавляется от самого себя-фальшивки. Намджун как-то пристально наблюдает за младшим, но ничего не говорит, делая вид, что чем-то занят в своём телефоне. Чимин на заднем сидении кладёт голову на плечо Юнги. Чонгук замечает в зеркале Хосока, который неожиданно встречается взглядом с донсеном и почему-то улыбается, будто старается приободрить. Чонгук отводит взгляд к окну, наблюдая за мелькающими огнями города, и на этот раз выдаёт короткое: — Пиздец, — потому что Хосок-хён чертовски мило улыбается. Небольшое общежитие встречает привычной разбросанной повсюду одеждой, неубранной посудой, раскиданной обувью в прихожей. Сколько бы Сокджин ни пытался наводить порядок, на следующий день всё становилось только хуже. Поэтому плечистый хён временами тоже забивает, а потом они все вместе драят полы, выкидывают мусор, дерутся вениками. Последнее происходит в основном между Тэхёном и Намджуном, после чего часто разбивается какая-нибудь попавшаяся в ненужное время и место вещь. А дальше следуют нотации от Ким Сокджина, без чего невозможно их совместное проживание. Но сейчас все занимают очередь в душ. Первым, конечно же, идёт Мин Юнги, потому что ему нужно спать-спать-спать и он ни черта больше не выдержит. Чонгук почему-то скрещивает руки на талии Хосока, который перед ним, и головой упирается в спину хёна. Что-то невнятно бурчит себе под нос и на минуту закрывает глаза. Старший от неожиданности немного вздрагивает, но потом понимает, что это Чонгук, и даже улыбается. Потому что Чонгук опять со своим: — Заебался. Хосоку немного неловко стоять вот так. Но он прочищает горло, чтобы твёрдо произнести: — Хватит материться, — и услышать, как Чонгук смеётся над ухом, а затем ощутить на своей голове руку младшего, которая начинает перебирать волосы. Юнги засыпает первым. Затем слышится негромкий храп из соседних комнат. У Чонгука, уставшего до невозможности, по непонятной причине заснуть не получается, из-за чего он бредёт на кухню, выпивает стакан воды и проверяет новости в телефоне. В последнее время стало меньше негативных комментариев от нетизенов, о Чонгуке пишут только хорошее, да и о других мемберах тоже. Чон листает ленту в твиттере, пролистывая сотни твиттов, где выражается только любовь от фанатов. И на душе становится легче и проще. Внезапно Чонгук слышит сиплый кашель и замечает лохматого хёна в проёме: — О, Чонгук-а, ещё не спишь? — Хосок тоже наливает себе воды и пьёт из того же стакана. Чонгук мысленно фейспалмит, но виду не подаёт. — Кажется, это бессонница, хён. Последний месяц заснуть всё труднее, а проснуться ещё хуже. Хосок внимательно разглядывает Чонгука, прежде чем выдаёт: — Ты похудел, Гук, — Чон немного смущённо кивает и не знает, что в оправдание сказать. Он хорошо питается, на тренировках не переутомляется, выступает точно так же, как все, но действительно худеет. — Это определённо стрессы, — Хосок немного расстроенно выдыхает, приземляется на кухонный стул и смотрит на часы. До подъёма ещё шесть часов, если не чуточку больше. Чонгук снова кивает и тоже садится. Он не произносит этого «заебался», но Хосок читает по лицу. — Иди-ка оденься, Гук. Поедем, подышим воздухом. На крыше высокого здания темно и холодно, красиво и захватывающе, одиноко и слишком свободно. Хосок не улыбается, опирается на поручень и пристально вглядывается в неспящий Сеул. Хочется потеряться, ускользнуть с ветром, далеко-далеко, и вернуться только к утру. Чонгук подходит ближе, тоже наслаждаясь видом, глубоко вдыхает. Сейчас младший особенно сильно чувствует: он по-настоящему живой. Редкие машины проносятся по шоссе и растворяются в невидимой дали. Хосок вставляет наушник в ухо Чонгука и наконец приподнимает уголки губ, произнося: — Я люблю это место. Музыка с атмосферой так гармонирует… мурашки по коже. Чонгук ухмыляется. Здесь даже без музыки было бы слишком идеально и комфортно. Ему тоже нравилось убегать. Но всё же он спрашивает: — Хён, зачем ты вытащил меня сюда? — поворачивает голову к старшему. Хосок недолго молчит, а потом растягивает улыбку ещё шире: — Нужно делать некоторые моменты незабываемыми. — Что? — Стрессы лечатся только тогда, когда забываешь, что завтра на работу, — поясняет Чон. — Вот скажи, разве ты сейчас думал о том, что через несколько часов начнутся снова съёмки? Донсен понятливо кивает головой и думает. Если он сейчас скажет, что Хосок-хён слишком красив на фоне вечерних огней, то, возможно, облажается по полной. А все мысли только об этом. — Ты прав, — всё же соглашается Чон. — Так жаль, хён, что мы редко стали проводить с тобой вечера… Только, знаешь, всё забудется, ведь мы рано или поздно заменим это воспоминание чем-то более особенным. Хосок хмурится. — Но сейчас мы — это мы. И это наш вечер. Точно так же, как и наши моменты. У Чонгука внутри всё сжимается. Хосок, моменты, «это наш вечер». — Может, это глупо звучит… — смеется. — У меня хороший музыкальный вкус, верно, Чонгук-а? Играет «New Empire — A Little Braver», и Чонгук не отвечает, но соглашается. Потому что Хосок-хён рядом какой-то слишком нереальный с этой мелодией на фоне. Потому что звёзд на небе Сеула не видно, но это не мешает сердцу Чонгука биться чаще. Потому что Чон чувствует едкую боль в груди от недосказанных слов, невыраженных чувств, потраченного впустую времени. Забитого времени, в котором Хосок всегда был где-то далеко-далеко. Хосок неожиданно вставляет Чонгуку в ухо второй наушник, а сам отбегает в сторону и громко кричит что-то, но Чонгук не слышит. Хосок прыгает и, читая по губам, Чонгук понимает: тот имеет в виду, что становится слишком холодно. Чонгуку двадцать. В его возрасте гормоны ещё не утихают, только набирают обороты и заставляют делать безумные вещи. Хосок нравится Чонгуку с восемнадцати. Или… сколько уже времени прошло? Чонгук никогда не расскажет ему, что всё время закапывал свои чувства, ведь Хосок-хён, наверное, не поверит. Поэтому Чонгук вытаскивает наушник и говорит только: — Пошли домой, хён, — но старший противится и снова бежит к перилам, глотая свежий воздух. — Гук-а, мы ещё не сделали это время незабываемым! А в комнате слишком душно. Футболка Хосока развевается на ветру. Чонгук замечает, как старший дрожит. Чонгук выдыхает только: — Я заебался. Не выдерживает — подходит к Хосоку ближе, разворачивает к себе и смотрит так серьёзно, что Хосок не понимает, удивлённо разглядывает руку Чонгука на собственном запястье, а затем ощущает на своих губах чьи-то ещё, даже не успевая вставить несколько фраз. Но почему-то всё равно не отталкивает. — Вот так — незабываемо, хён?