***
— Если бы не было фараона, то кто бы построил пирамиды? — Ну конечно, — вздохнул невысокий молодой человек, возмущённо подняв руку, — Каждое утро по кирпичу выкладывал. Мужчина в дорогом костюме, сидевший за небольшим столом напротив своего оппонента, приподнял уголок тонких влажных губ и вновь безразлично уставился в полупустой бокал, который он рассевшись на небольшом вельветовом диване держал на весу. Эта поза означала, что он тактично решил промолчать. -Все это создал не один человек, Олег, — продолжал яростно доказывать свою точку зрения разгоряченный парень, в ярком синем костюме, кричащий своим нестандартным пошивом и указанным на воротнике белой рубашки брендом о далеко не приземлённой цене, — это заслуга народа! Давай рассуждать логически, если бы монархов изначально заменила бы демократия, человечество избежало бы большую часть бесполезных массовых потерь по прихоти очередного уполномоченного психа. Как насчёт кровавой Марии? Эта баба сожгла 300 человек, за то что они верили не в того Бога! Притом, что её отец сделал то же самое с католиками! Они просто истязали народ себе в потеху! Или возьмём Вторую мировую! Вот кому не угодили евреи? А? Что они такого сделали? Да и вообще, любая война начинается с чьей-нибудь выгоды! А теперь посмотри на этого пижона! Сначала он потратился сыну на права, а теперь на хваленного адвоката! И все потому, что он чертов чиновник! — Такое ощущение, что ты с пультом под подушкой просто ждал пока каких-нибудь бедолаг не собьёт очередной автомобиль с красными номерами, засветившись в новостях, — откровенно насмехался Олег, вспоминая причину начала этого бесполезного диалога. Человек напротив и сам не заметил, как навалился всем туловищем вперёд, повысив заведённый голос до уровня заинтересованных взглядов с соседних столиков, в то время как в карих глазах собеседника неизменно разливались безразличие, насмешка и легкая грусть. — Долго ждать не пришлось, как видишь, — проведя рукой по русым коротким волосам и положив её в успокаивающем жесте на своё колено, мужчина весь подобрался, озираясь и принимая более расслабленную позу. Темная голова качнулась в сторону. Олег устало вздохнул и придвинулся ближе, поднимая руку вверх для повернувшейся в этот момент официантки, показывая в воздухе невидимый расчёт. Этот жест означал сразу две вещи. Первое — их трапеза окончено, и он просит принести счёт, и второе — его разочарование в разговоре преодолело его культурность и терпение. Используя последние минуты с пользой, он повернулся к светловолосому юноше, и заговорил своим низким голосом, будто проснувшись от долгого сна, — Кирилл, послушай, если ты ждёшь, что я приму твои рассуждения за истину, то ты ещё наивнее, чем был в наше школьное время. Парень закатил глаза, понимая о каком именно неприятном случае напоминает ему бывший одноклассник. -У меня есть куча своих причин не видеть мир таким, каким его видишь ты, — продолжил Олег, — Ты хочешь подарить всем свободу, равенство, справедливость, но, поверь мне, твой путь анархиста беспочвенен. Большинству нужно за кем-то идти, перекладывать ответственность. Все делятся на тех, кто хочет вести, и кто хочет быть ведомым, — официантка в официальном костюме принесла аккуратную книжечку и положила её перед Олегом. Мужчина потянулся к своему кожаному портфелю, вытаскивая из него массивный кошелёк и одновременно одним движением другой руки раскрывая счёт, — Иерархия есть даже у животных. Она заложена в нас природой. И ты хочешь исправить все человечество, не понимая, что если убрать из воды молекулу водорода, водой она уже не будет, — рассчитавшись, он убрал обратно портмоне и обратил свой взор оживших темных глаз в взвихренную разрастающимся ураганом сдерживаемых эмоций лазурь. — Думаешь, не будь Тюдоров, народа не коснулись бы распри? Уверяю, все, что бы изменилось — это название династии в учебнике истории. Да и так уж люди были рады отмене крепостничества в Российском государстве, что прям «от счастья» чуть не вернули его обратно. Кирилл был возмущён подобным заявлением. Не столь даже тем, что его старый друг и товарищ пытался объяснить ему абсурдность его мировоззрения, сколько тем, как беззаботно он говорил о его «заблуждениях», будто поучал подростка житейским истинам. Но пока Кирилл пытался подобрать так необходимые в данный момент правильные слова в защиту своей позиции, Олег уже поднялся со своего места и всем видом показал, что последнее слово сегодня оставит он. — Больше всего я не понимаю, как такой человек как ты, с детства кормящийся с золотых рук, может так легко поносить основополагающие устои общества и отдельных реальных лиц-властителей, благодаря которым по сути сейчас сидит в костюме, за цену которого мог бы прокормить всю Африку. Да, пожалуй, мне не понять. Взяв свой портфель и поправив лацканы, Олег повернулся и быстрым шагом направился к выходу, предварительно устало кинув через плечо, — Ладно, прости, мне пора, увидимся. Кирилл ещё минуту сидел в отчаянной попытке понять, что могло побудить в данный момент его всегда молчаливого и податливого слушателя на столь жесткую реакцию. Не найдя ответа, мужчина лишь тяжело вздохнул и произнёс в глухую пустоту, — Что же так тебя изменило, друг? А затем долил себе в бокал открытое виски и залпом осушил его.***
Олег открыл массивную дверь ресторана, оказавшись на борту парусника великана. На секунду в своей голове он сам посмеялся над своей же иронией: как сильно ему хочется бежать от всего, если даже место для обеда он предпочитает выбирать в таких нестандартных декорациях, как настоящий Корабль пришвартованный на берегу широкой реки. Будто в надежде, что, по счастливой случайности, он однажды уплывет на нем к той несуществующей свободе, о которой так грезит его друг, не замечая, как своими масленными словами, разжигает так усердно потушенные костры. Поднявшись по трапу, мужчина очутился на парковке. Все его мысли тонули в последствиях недавнего разговора. Уже выехав на центральную часть города, он оторвался от размышлений и заметил серую папку, лежащую на пассажирском кресле. В этот момент он вспомнил, что его просили завезти его отцу некоторые документы, и сам удивился, как хитро иногда судьба выбивает почву из-под ног, одной лишь неформальной встречей. Именно сейчас, он был совершенно не готов увидеться со своим родителем и его семьей. Пока он пробирался сквозь обычное плотное движение по направлению к магистрали, солнце уже зашло за горизонт, оставив после себя темнеющие синие оттенки, на которых, проявляясь все ярче, ликовала луна. Каждый скользящий по стеклу свет от фонаря, пробуждал в Олеге те старательно забытые воспоминания, что терзали его много лет. Сейчас он прекрасно знал, с чего рождаются общественные оковы. Как только в семь лет он вступил в открытые школьные двери, в его мире проявилась иерархия. Не равен по уму, другое социальное положение, национальная принадлежность — дети могли поставить границы абсолютно везде. И вот он в старших классах, ещё мальчишка с кучей амбиций в телефонных переписках. Бесстрашный друг, борец справедливости и беззаботно влюблённый юнец. Влюблённый в девушку своего лучшего друга. Уже тогда он знал, что его мечтам не сбыться. Ему не разрушить собственный образ милого внимательного мальчугана, который в чужих глазах даже сопоставляться не смел с ярким, заражающим своим настроем, ведущим за собой, жертвенным другом. Он знал, что она нашла в нем. Он сам этим восхищался. И он искренне считал, что за их будущее готов пожертвовать своим. Но чем ближе приближался конец беззаботных дней, тем яснее Олегу становилось положение вещей. Её взор пойдёт дальше, гораздо дальше несмышлёныш школьников, страдающих припадками максималистской натуры. Она заслуживала большего, на его взгляд гораздо большего, чем он или его друг могли дать. Одно то, что дочь главы диаспоры будет иметь отношения с обычным мальчишкой осуждалось не только представителями её национальности, но и всем обществом. Как же они были глупы, думая, что это обычная чепуха устаревших сопливых фильмов, которую их чувства смогут с легкостью преодолеть. Олег усмехнулся. Не удивительно, что теперь Кирилл всем своим существом пытался доказать себе пресловутую теорию равенства. Если бы пять лет назад он открыл бы ему правду, возможно сейчас Олег не был бы так сломлен, неся за собой тайну её настоящего. Возможно, он просто не хотел чувствовать это в одиночестве. Но ломать пусть и призрачную веру старого друга было для него верхом эгоизма. В тот момент, когда он пришёл к этой мысли, перед ним уже была давно знакомая дверь, в которую он все не мог постучать. Ведь он знал, кто её откроет. Воспоминания как он открыл её и впервые увидел на пороге Элену, пробудило отголоски того будоражащего душу подозрения и оцепенения, когда он смутно припоминал рассказы приезжих родственников, находясь на учебе за границей, о недавней свадьбе отца и нестандартным возрасте невесты. Её лицо тогда тоже нужно было видеть. Олег постучал в дверь, за ней послышался детский громкий плач и легкие быстрые шаги. Дверь отворилась и в проеме показалась стройная фигура темноволосой девушки с утонченными чертами лица, которое осветила улыбка. В правой руке, придерживающей дверь, у неё была разноцветная книжка детских сказок. — Олег, — привычным мелодичным голосом произнесла она, — Я так рада тебя видеть. Проходи. Саша ещё не вернулся. Я только… Парень остановил её, положив свою руку поверх её, помогая удерживать дверь и тем самым показывая своё намерение не переступать порог. Зная, что от её проницательного ума уже не скрыть пустоту его души, он не стал тратить силы на поднятия настроения. Лишь слабо улыбнулся. — Спасибо. Мне нужно лишь передать ему пару бумаг. Положи на стол, ладно? Он протянул ей папку, оторвавшись от её улыбки и взглянув в глаза. От них действительно как всегда ничего не скрылось. Она вздохнула и приняла документы. Олег уже собирался удалиться, когда она взволновано начала: — Он переживает за тебя. Повисло угнетающее молчание. — Ты не мог бы хотя бы звонить ему время от времени? Он не скажет, но все равно… — Эло, — начал было Олег, но она не позволила. — Мне все ещё кажется, что в ваших обидах есть часть моей вины. Прижав к груди в беззащитном жесте папку и книжку, она ранимо опустила взгляд. — Нет, прекрати. Я уже говорил. У меня есть свои причины, и ты к ним отношения не имеешь, — в голосе проступили железные нотки. — Но… Недавно затихший детский плач усилился, давая понять, что терпение временного одиночества подошло к концу. — Напомнишь ему взглянуть, ладно? Спокойной ночи. И не желая больше портить своим присутствием уютную атмосферу дома, Олег спустился по ступенькам веранды, но услышав хлопок закрывшейся двери, застыл на пол пути. Нет, её вины здесь действительно не было. Никакой. На самом деле Олег уже давно простил отцу его вольную жестокость молодости. Тем более, что и сам видел его искреннее сожаление. Особенно это проявилось после смерти жены. И самое важное, что сейчас его отец был действительно счастлив. Это уже был не тот обиженный судьбой властный человек, что самоутверждался на слабом ребёнке. Но суть была в том, что для Олега это уже не имело значения. Конечно он был рад за родителя, но находиться рядом с ним, есть за одним столом, делиться новостями дня, сидеть с младшим братом после работы было для мужчины все равно, что резать душу на мелкие кусочки, осознавая, что все то, что имеет его отец — это то, о чем грезил его сломленный сын. Высокое социальное положение, добытое потом и кровью, уютное родное место, которое желанно назвать «домом», крепкую счастливую семью, с которой можно разделить жизнь и женщина, что дарит тебе смысл, придаёт миру другие краски, единственная в этой вселенной Богиня, которой бы он поклонялся. Все это было, но не у него. Просто он был двадцати-шестилетним юношей, ещё не состоявшимся руководителем, опирающимся на поддержку родственников, не имеющий никаких выдающихся талантов. А его отец… Он стал эталоном полноценного мужчины. И это была, та самая иерархия, которую никогда не сможет преодолеть Олег. Не по характеру, не по заслугам. Он никогда не был в финансовой яме, чтобы показать, как из неё выбираться. Невозможно преодолеть расстояние, которое увеличивается с каждым твоим шагом. Будь он эгоистом, сейчас все бы было по другому. Будь он хоть немного храбрее, он взбежал бы на эту самую веранду, рывком распахнул бы дверь и впился в столь долго желанные пухлые губы, вкладывая в этот поцелуй всю свою боль принесённую этой женщиной за эти годы, когда он пытался забыть, не слышать о ней, не чувствовать; всю злость за каждую её интимную улыбку и жесты, обращенные его отцу, разрывающие его самообладание, постоянное самоисцеление и сердце в клочья; и всю ту обреченную нежность, что так и не получила ни одна женщина; все те чувства, что за один горький поцелуй один человек может передать другому. Но он никогда не сможет преодолеть ту самую систему, что сам же построил в своей голове. Как бы он хотел обо всем забыть. Выжечь в себе жертвенность и альтруизм адским пламенем. И просто представить, каково это — быть просто собой. Не соревнуясь, не стремясь к чему-то, без сожаления, без ненависти к себе и своей беспомощности. Без понимания, что с другим ей будет лучше. Что есть достойнее, старше, сильнее, лучше. Без логики. Без иерархии. Олег горько засмеялся и закрыл рукой глаза, больше не в силах сдержать эмоций. Тогда он был бы свободен, но… В который раз переборов себя, Олег стёр влагу с ресниц и, вдохнув живительный воздух, направился к своей машине. Пока вновь ехал по пустой дороге, и его попутчиками были только звезды, он наконец смог сформировать объяснение, того страха, что каждый раз сковывал его при одной лишь только мысли о свержение системы. Когда он представлял реакцию, последствия и те эмоции в глазах Элене, что уничтожат его как человека окончательно, он осознал, что это такое свойство человеческой природы: Хотеть свободы настолько же, насколько бояться её.