И в этом какое-то до смешного нелепое недоразумение

Резная дверь за спиной закрывается, отрезая путь к отступлению, и Диппер машинально анализирует помещение: сколько дверей, как крепки окна и есть ли решётки. Второй этаж, вид на главные ворота — это хорошо: можно уйти по широкому скату крыши, а оттуда… Стоп! Диппер Пайнс, осади! Ты в родном измерении. Ты в гостях. Ты в безопасности. — Здравствуй, Диппер, присаживайся. Плавный жест, руку очерчивает свет фонарей за окном. — Спасибо, вы свободны. — Пасифика кивает дворецкому, и тот сей же час оставляет их наедине. Диппер шагает медленно, и руки его скупы на движения. Пасифика теребит пальцами фамильный перстень. — Могу я тебе что-нибудь предложить? — спрашивает с безукоризненной улыбкой. — Нет, — коротко качает головой Пайнс, потом смотрит на хозяйку и спохватывается: — Спасибо. — Я прошу, Диппер, — в голосе тактичная настойчивость, а в чернильных омутах зрачков играет свет. — Ты выглядишь напряжённым. Диппер мысленно признаёт, что это чертовски верно. Приподнимает уголок рта и пытается сделать всё, чтобы это прозвучало как шутка: — Знаешь, рефлекс уже, когда под покровом ночи на пороге появляется человек и спрашивает по имени… Если бы не Мэйбл, я был бы уже на полпути к Калифорнии. Пасифика светски смеётся, Диппер остаётся доволен собой и тоже позволяет себе улыбнуться. — Что-нибудь на твой вкус, — кивает он. Прежде чем отпить из бокала, Диппер неприметно принюхивается. К пятидесяти девяти годам его организм стал устойчив к ста семидесяти трём видам ядов, а различить по запаху он способен тысячу тридцать восемь. В былые времена это число было значительно больше. — Ле Маккиоле Палео Россо, — нежно произносит Пасифика и прикрывает глаза. — Правда у него дивный аромат? — Смородина. Паприка… Чёрный перец? — Каберне Фран, да! — Пасифика игриво сверкает улыбкой. — Ты не был случайно сомелье? Диппер не говорит о том, какой непозволительной благодатью последние тридцать лет была для него любая земная еда. — Ты так изменился, — внимательно глядя на него, отмечает Пасифика и тоже опускается на белоснежный диван. — Уже не тот молодой взбалмошный учёный, что ловил у нас призрака. — Ты тоже, — только начинает Диппер и вновь запоздало спохватывается: — Ну, то есть… ты стала такой… солидной? — Он сжимает в пальцах переносицу, тяжело выдыхая: честное слово, ну как можно быть таким идиотом! Идиотом, который дожил до седин, но так и не научился разговаривать с женщинами. А Пасифика научена сглаживать углы любой беседы. — Конечно же, солидная! — уверенно улыбается она, точёно поправляя пальцами причёску. — Как человеку, который сумел в несколько раз преувеличить семейный капитал Нордвестов, мне положено быть солидной. — И смеётся, негромко и красиво. — Ты дала фамилии Нордвестов не только это, — незамедлительно возражает Диппер. — Что насчёт человечности? Уже другая улыбка трогает увядающие губы. Женщина покачивает бокал, и вино в нём играет холодными переливами. — Эта история случилась столько лет назад. Много воды утекло… — Много, — приглушённо соглашается Пайнс и глядит в свой бокал. Дорогой изящный хрусталь в его руках выглядит таким же абсурдно неуместным, как и он сам в обстановке лоснящегося утончённой роскошью дома Нордвестов, — хотя бы это, кажется, осталось с давних пор неизменным. — Мальчик на портрете, — он кивает головой в сторону камина, — это твой...? — Сын, — заканчивает Пасифика. — Истинный Нордвест, если тебе интересно, — горько усмехается и отпивает вина. — Я ведь отдалась семейному бизнесу, не было времени думать о семье. Всё тянула… — Она снова приникает губами к бокалу. — А… отец? — О, мы с ним не живём. Этот брак освещал объединение двух долго и кровопролитно конкурирующих гигантов. Пресса была в восторге. Собственно, тогда я родила Престона. Ухватилась за последний поезд… — Пасифика распахивает глаза, и лицо её расцветает журнальной улыбкой. — Ох, прости! Прости, тебе не нужно всё это слушать! Не за этим ведь я тебя звала. — А зачем? Диппер глядит на женщину с недоверием, вернее, с неверием. В его памяти она отпечаталась юной и своевольной аристократкой. Разве можно было подумать, что за молодой упрямостью, нежеланием потакать гнёту родительских амбиций скрывается такая сила? Сила, которая позволила взвалить на хрупкие плечи бремя семейного бизнеса. Пасифика качает головой и улыбается так рассеянно. — Понимаешь, я ведь даже не смогла сразу поверить, когда узнала, что ты вернулся. Ведь это… хм… непросто. Ты столько лет назад канул в воду, и вдруг — появился?.. Я послала узнать… — Ты единственная в городе, кто знает об этом. Откуда? Взгляд женщины обретает многозначительность и таинственность, но она тут же по-девичьи прячет его, только до Диппера доходит ответ. Как будто стоило спрашивать… — Мэйбл. — Пайнс порывисто вздыхает, крупно поводя плечами. — Вот же… — Не вини её, Диппер! — в голосе Пасифики всплёскивается мольба. — Я не знаю, почему ты не хочешь, чтобы о твоём приезде знали, и я даже не спрашиваю почему. Я сделаю всё возможное, чтобы так и оставалось. Я лишь хотела… — Её пальцы, оглаживая шею, вплетаются в пепельные волосы, изящный браслет соскальзывает по запястью. Её взгляд словно хватает Диппера за грудки. — Наверное, мне просто нужно было убедиться, что это действительно ты. Я только надеюсь, ты не жалеешь о том, что всё-таки приехал. — Нет, — в ответе ни секунды промедления. — Нет, не жалею. Диппер тревожится, но нет, Пасифика не спрашивает его о годах отсутствия. Вместо этого они пьют вино, вспоминая давнишние истории, обсуждая старый и новый Грэвити Фоллз. — Ты был удивительным, Диппер Пайнс! — Пасифика восторженно смеётся, запрокидывая голову, и туфля, которую она покачивала на носке, падает на пол. — Я не встречала таких увлечённых людей ни до, ни, наверное, после. — Разве в бизнесе люди не такие увлечённые? Женщина пренебрежительно отмахивается от этих слов. — Они увлечены деньгами, а ты — идеей. Настоящий учёный, прямо как из фильмов… — Она медленно качает головой, проводя пальцем по губам, приоткрытым в улыбке. — Это редкость. — Просто ты вращалась не в тех кругах, — снисходительно поясняет Пайнс. — Очень может быть… — с задумчивостью соглашается Пасифика. — Каково быть дамой сердца учёного? — Сложно. Дама сердца учёного — наука. Она умеет создавать лишь видимость того, что все её загадки возможно разгадать, но на деле остаётся неприступной. — Правда! — И снова смех — уже не такой, как недавно. Смех, опьянённый вином и нежностью. И Дипперу действительно стоило бы отличать эти тонкости так же, как и нотки запахов. — Знаешь, Диппер, — негромко говорит она, поглаживая в пальцах опустевший бокал, — иногда так сильно хочется вернуть всё назад: годы, решения… И вроде как ничего этого вокруг не нужно, если бы только… Да, Диппер знает. Знает как никто другой. Прости меня, дорогая Нордвест, да только я сам на том же обжёгся — какой я тебе помощник? Пасифика сидит так просто — подогнув под себя ноги. Но теперь придвигается ближе и кладёт отяжелевшую от хмеля голову на твёрдое плечо. А Диппер молчит и неуверенно вдыхает аромат её духов. — Так разве должно быть, Диппер? Всю жизнь так — а как будто ни для чего? — А как же сын? — Наследник. — Опять та горькая усмешка. — Я же его воспитать даже правильно не смогла. Как будто бы… Как будто бы и не пыталась. Я ужасная мать. — Не говори так. — И ты не говори, о чём не знаешь. — Я был свидетелем тому, как ты мёртвому смогла доказать, что Нордвесты — это не только кучка эгоистичных снобов. Я знаю, о чём говорю. Смех Пасифики едва слышно шелестит меж её пальцев. — Такая молодая… — Прошлого не вернёшь, — твёрдо говорит Диппер и добавляет уже мягче: — Нужно, наверное, как-то приживаться с настоящим. — Диппер… а твоё настоящее — это что? — Ещё не знаю, — отвечает он честно. — Ещё не знаю, приживётся ли моё настоящее со мной. — Ты говоришь как человек, вернувшийся с войны, — без улыбки, не то в шутку не то всерьёз подмечает Пасифика. — Когда они попадают в мирную жизнь, она для них хуже войны. И они чувствуют себя одинокими, вечно чужими. Я знала такого. Диппер думает о том, что только ценой невероятного везения ему не выворотило одним славным днём руку, к которой сейчас прижимается Пасифика, и ничего не отвечает. — И глаза у тебя теперь другие, — она поворачивает голову, чтобы видеть его лицо, — колючие и диковатые немного. Диппер опускает веки, и из груди не спросясь вырывается тяжёлый вздох. — Знаешь, это хорошо, что ты вернулся. Пусть ты, может, думаешь сейчас иначе. Пасифика долго молчит, но потом будто собирается с силами и произносит: — У тебя хорошие мальчишки. И замечательная сестра. Тебе стоит завидовать самому себе, правда. Ты им нужен. Особенно Мэйбл. Она крепко прижимается к его плечу, прежде чем отстраниться. И только тогда Диппер, провожая взглядом, снова смотрит на неё. — Когда вернёшься, пообещай ей, что больше так не исчезнешь. Он кивает, а женщина глядит на него своими сверкающими терпкими глазами. Её рука, маленькая и аккуратная, с фамильным перстнем, так близко к его, большой и грубой, с мозолями от оружия, — и в этом какое-то до смешного нелепое недоразумение. Пасифика порывисто вздыхает, на мгновение опуская голову. Её лицо закрывает прижатая рука и осыпавшиеся примятые волосы. — Я так рада была повидаться! — Когда она встаёт, её губы держит журнальная улыбка. И Диппер встаёт следом. — Я тоже, — едва слышится из-за обветренных губ. — Заходи ещё обязательно. — Строгим жестом она встряхивает уложенные локоны. — Обязательно, — умирающим эхом отзывается Диппер. Когда резная дверь закрывается, по всему телу Пасифики идёт волнами мелкая дрожь. Как сама она убеждена — от непредвиденных морозов. А у Диппера в груди всё жжёт — опаляет свежие трещины ледяных покровов капель.