***
Кто бы мог подумать, что, овдовев, она всё-таки выйдет замуж снова? И за кого! За единственного наследника королевского престола Пенагонии. Когда-то Пенапью ехал в Абидонию познакомиться со своей возможной невестой — только была это племянница Оттилии, принцесса Альбина. Увы, именно тот день, когда прибыл заграничный принц, оказался злосчастным: невесть откуда взявшаяся роза голубого цвета, её горький аромат, старые тайны, срывающиеся с языков, выбалтываемые против воли… Канцлер граф Давиль, её первый муж, в тот день покончил с собой. Её свояк, прежний король Теодор, тихо самоустранился от государственных дел и достаточно легко отделался. А вот Оттилия… Вскоре в Абидонии стал править её «драгоценный» племянник, бывший немой Патрик. Как ей удалось спастись от гнева молодого короля, уйти от наказания? Ведь даже сестрица Флора не заступалась за неё — по крайней мере, ничего похожего на слова защиты Оттилия не слышала из уст сестры. Графиня была опустошена тогда. Впервые за столько лет она оказалась одна — больше не было рядом того, кому она была супругой и соратницей. Канцлер ушёл из жизни, признавшись напоследок: он не любил её. «Как будто для меня это была новость», — с горечью усмехалась тогда Оттилия. От этих слов ей было даже не столько больно, сколько обидно — половину жизни посвятить, и кому? Ради чего? Её гордость, её честолюбие — вот что было задето и попрано тогда, сначала её собственным мужем, а затем новым абидонским королём. А вот сердце Оттилии… Оно было свободно от любви. И тем страннее было почувствовать сердечное волнение, когда на неё внезапно обратил внимание юный пенагонский принц. Поначалу Оттилию лишь забавляло то, что она очевидно нравилась Его Высочеству. Ничего, скоро эта юношеская придурь уйдёт, выветрится, как выветрился из королевства и аромат голубой розы. Принц вскоре забудет о ней, красивой и знатной, но уже немолодой вдове, да ещё и с таким шатким положением при дворе, с сомнительной отныне репутацией… Но Оттилия не рассчитывала проникнуться к принцу такой нежностью. Невероятно наивный, как ребёнок, искренний до неприличия, скромный, несмотря на свой высокий титул, и очень смешной — Пенапью казался ей даже больше, чем просто мил. Конечно, честолюбие Оттилии также постукивало серебряными молоточками в её груди. Пылкая влюблённость королевского сына льстила графине. И всё же Пенапью поразил её, когда, волнуясь и хватая её за руки, с несмелой улыбкой предложил графине выйти за него замуж и уехать навсегда в Пенагонию. Каким погрустневшим он стал, когда добавил неуверенно, что поймёт — поймёт, если Оттилия не желает… «Глупый, глупый мальчишка. Ты правда думаешь, что я не соглашусь?» Оттилия даже испугалась тогда своего желания. Ей хотелось уехать с принцем, ей хотелось быть с ним… и совсем не только потому, что это позволило бы наконец прорваться к долгожданной власти. Кажется, её сердце желало иного.***
Оттилия смотрела с балкона на оцепеневший, спящий ещё город, на сам королевский дворец в лёгкой призрачной дымке утреннего тумана. Где-то далеко на востоке уже проглядывало солнце, но пока лишь кромка неба посветлела, в остальном же оно было ещё матово-серым. Прохлада утра отрезвляла мысли. Что ждёт Оттилию здесь, в Пенагонии? Та власть, которой она всегда грезила? Жаль, король Гидеон не дурак, вряд ли он хоть на пушечный выстрел подпустит свою новоиспечённую невестку к государственным делам. Впрочем, это не беда. Зато молодой принц внимает каждому её слову… Юный и пока ещё податливый, однако умный, несмотря на вселенскую наивность, — может быть, Оттилии удастся сделать из него настоящего правителя. Такого, которого она сама могла бы направлять, как капитан направляет свой корабль в море. — Так вы здесь, — вдруг раздался радостный, немного ещё сонный голос за спиной Оттилии. — Ты здесь, — тут же поправил он себя. — Оттилия… Пенапью иногда так сбивался — Оттилия видела, что ему по душе звать её на «ты», но они столь долго соблюдали все формальности между собой, что часто прорывалось это «вы». Приличествующее в обществе, но совершенно неуместное между молодыми мужем и женой, у которых только-только была первая брачная ночь. — Как спалось, мой принц? — Оттилия обернулась к Пенапью, одаривая его мягкой улыбкой. Да, она могла быть холодной и колкой, словно ледяная королева, могла язвить, отчего многие, злословя, сравнивали её со змеёй. Но Оттилия позволяла себе побыть ласковой с тем, кто стал ей так дорог. С тем, кто оказался способен разглядеть её душу, изголодавшуюся по любви, за колючей и неприступной оболочкой. — О, прекрасно! Надеюсь, и тебе спалось так же хорошо, дорогая Оттилия. Я жаловаться уж точно не могу, потому что мне снилась ты. Мы вдвоём мчались куда-то на лошадях во весь опор, и… Сам не знаю, что за сон такой — я ведь ужасно держусь в седле. Наверное, это всё папа со своими разговорами о Милорде и скачках. Оттилия не засмеялась, но в глазах её заблестели искорки, которые говорили об искреннем веселье. Она погладила своего молодого мужа по щеке. — Но наяву ты ещё лучше, — признался Пенапью, широко и смущённо улыбаясь, не сводя с неё влюблённого взгляда. Принц вдруг перехватил руку Оттилии и прижался к ней губами. Оттилия тихо вздохнула, опуская глаза. Ей нравилось, как Пенапью проявлял свои чувства — нежно, почтительно, вот только… Она бы хотела, чтобы принц иногда был немного смелее. Как сегодня ночью, когда ей удалось расшевелить Пенапью, «растормошить», по грубоватому выражению её племянницы, пробудить в этом ещё очень неопытном юноше страсть. — Благодарю, мой принц. Удивлённый вздох был ей ответом, когда Оттилия поцеловала своего супруга по-настоящему, взросло и глубоко. Она ощутила руки принца на своей талии, а его губы, мягкие, до сих пор слабо пахнущие ягодным морсом, ответили на этот поцелуй… Над Пенагонией занимался рассвет нового дня.