Он не жалеет

      Чертов запах виски. Повсюду. Окна открыты нараспашку, но даже сквозняк не способен уничтожить его. Пряный аромат врывается в легкие, оседая горьким осадком на стенках, во рту кислый привкус алкоголя. В ушах от опьянения шум, голова раскалывается.       -Я просила тебя! Просила!       Ее гребанный голос до сих пор не дает спокойно жить. Он всегда набатом бьет в голове, когда офицер теряет над собой контроль. Занзас, сам до конца этого не осознавая, ставит жирный знак равенства между ней и совестью. Обе давно позабытые и спрятанные глубоко внутри. Вот только совесть шепчет, она же вопит. Чертова сука.       -Ты не вправе делать это!       -Прекрати!       -В их смерти ты виноват!       Брюнет усмехается. Он до сих пор помнит ее глаза, черные от гнева и мутные от слез. Так часто он видел их, и так часто нахально улыбался в ответ. Подумаешь, шлюх целыми группами отправляют на тот свет. На место выбывшей, всегда приходят трое новых. Расходный материал. Пустышки. Маленькие полудикие зверьки, способные выведать любую информацию. Разговорить. Обмануть. Предать. И она предала его. В очередной раз Занзас оказался обманутым.       Ее взгляд, смеющийся над жизнью. Над ним. Ей в лицо направлено дуло пистолета, а она улыбается. Гнев в глазах сменяется огнем. Шлюха азартна. Нагло скалит зубы, провоцирует. Знает, что последует незамедлительная реакция.       - На столе папка с клиентом. Завтра буду ждать отчет.       Чертова баба. Подходит и присаживается на подлокотник кресла. Обвивает руками его плечи. От нее пахнет чем-то сладким. Парфюм будоражит кровь и вызывает желание. Он притягивает ее к себе. Ее тело идеально, что неудивительно, ведь это единственное, что еще способно приносить ей доход. Жизнь научила ее изворачиваться, лгать, запутывать всех вокруг. Безграмотная, она лишь способна отдаваться другим, обретая над ними власть, пока не закончится время. В особняке Варии она слишком частый гость...       Занзас прикрывает глаза. Сука и вправду имела над ним власть. Она понимала его, как никто другой. Или же умело притворялась. Однако офицеру хотелось думать, что это было правдой. Хотелось. Он поднимается на ноги и, шатаясь, подходит к окну.       Она лежит, прижавшись к нему. В комнате безумно жарко, но она не позволяет включить кондиционер. Она. Не позволяет. Занзас просто не в силах перечить. Им восхищались многие женщины, и офицер это прекрасно знал. Бабы, как мухи, кружились вокруг его славы и влияния. Она же никогда им не восхищалась. И это уязвляло самолюбие. Ему было непривычно, неприятно чувствовать свою слабость перед ней. Она как кошка. Всегда независима, всегда одна, всегда сама по себе. Он же огромный сторожевой пес, готовый порвать любого, кто подойдет слишком близко. Вот только сейчас бестия лежит у него на груди, а он чутко охраняет ее сон. Огромный волкодав превращается в сопливого щенка, в то время как она остается самой собой. И это бесило.       Под балконом огромный сад. Рядом парковка с ровной колонной черных мерседесов. Вдали Рим. Вечный город не спит даже ночью, озаряя редкие облака на черном небе ярким оранжевым светом. Вдали жизнь. Особняк же Варии возвышается над лесом темным пятном, безжизненный в столь поздний час. Лишь дежурные изредка появляются на улице, проверяя периметр.       -Я слышала, скоро будет прием у Десятого? Она накидывает на себя легкое желтое платье, выправляет из-под воротника каштановые кудри и вопросительно смотрит на него. В глазах нет гнева, лишь надежда. Перед ним будто ребенок, который ждет сказочного балла. Горло внезапно пересохло, офицер лишь кивнул. Он знает, к чему этот вопрос.       -Надеешься, что я возьму тебя с собой?       -Конечно, - улыбается – Не так уж и часто бываю на приемах.       -Тебе на них и не положено быть, – его голос, слишком суровый и грубый уже не удивляет ее. Она с немым укором хмурится, определенно зная, что он скажет в следующий момент. – Шлюхам там не место.       Он видит, что причинил ей боль. Ему хочется думать, что на нее можно наплевать. Она должна знать свое место. Он должен указать его.Девка уходит, гордо подняв голову, скрывая горечь. Офицер усмехается. Теперь она точно не забудет, что продажная баба без начального образования не стоит и гроша.       Занзас отталкивается от подоконника и идет к дверям. В коридоре пусто. Гребанный пол так и норовит уйти из-под ног. Раздается звон. На паркет падает пустой стакан из рук варийца и разбивается вдребезги Босыми ногами он проходит по осколкам, не замечая боли, и направляется к выходу.       -Вот, - на его столе оказывается небольшой тетрадный листок.       -Все-таки, вспомнила, как писать? – ирония в его голосе заставляет ее покраснеть. Ранить ее не просто, но он раз за разом делает это. Девка выбегает в коридор, сокрушительно хлопнув дверью, впервые, не бросив укорительного взгляда. Офицер берет в руки отчет, если эту писанину так можно назвать. Неровный почерк, пляшущие буквы и море грамматических ошибок. Несмотря на то, что шлюха безграмотна, задание она выполнила блестяще. Уж что, а спать с мужиками она умела. Спать с ними и выведывать у них нужную информацию.       На улице свежо. Летняя ночь на несколько часов дарит Италии прохладу. Больше нет этого чертового запаха виски. Нет звона в голове. Пустота. Занзас идет прямо по газону, направляясь к лесу. Холодная роса отвлекает от ненужных мыслей, но офицер слишком пьян, чтобы заглушить их голоса. Ее и совести.       -Синьор Занзас, - на пороге один из дежурных. Пацан держит в руках картонную коробку. – Это пришло на ваше имя.       Он ставит ее на стол и удаляется. У офицера плохое предчувствие. Лигр, сидящий рядом с креслом, нервно поднимает верхнюю губу и скалится. Внутри у него клокочет. Зверь явно чует что-то внутри. Что-то нехорошее. Занзас, внезапно, дрожащими руками открывает коробку. Лишь взгляд, и внутри что то надломилось. С треском развалилось на части, на осколки, которые не собрать больше воедино. На дне ее голова. Темнота в глазах рассеивается и в нос сразу же ударяет металлический запах крови, так знакомый варийцу. Слишком это было непривычно видеть знакомые черты, но чувствовать запах меди, а не сладковатые духи. Во рту у нее камень, говорящий о том, что болтать она больше никогда не будет. Обычное наказание для обычной шлюхи, просчитавшейся и раскрывшей себя. Вот только как-то необычно больно внутри. Боль нарастает постепенно, вместе с тем, как вариец осознает произошедшее.       На кладбище тихо. Перед офицером белоснежная могила. На надгробном камне плачущий ангел, с укором смотрящий на Занзаса.       -Он был хорош, да?! – вопрошает он в пустоту. Знает, что сейчас уже ответа не последует. Она спала с другими по его указке. Отдавала себя другим каждый раз, когда ему это было нужно. Беспрекословно выполняла его указы, хоть и ненавидела себя за это. Не хотела быть просто одной из пестрой массы падших баб. Хотела быть кем-то большим. Для себя. И для него. Она была немногим младше его, всего тридцать лет, в то время как ему было тридцать три. Чтобы заработать денег на еду, она начала продаваться с двенадцати. В двадцать пять встретила Занзаса, и к тому времени, ей уже терять было нечего. Она согласилась работать на Варию, терпела побои и надругательства солдат несколько месяцев, пока он не заметил ее. Невысокую, с ворохом черных кудрей, покрывавших болезненно худые плечи. Обычная голодная шлюха, он бы прошел мимо, даже не повернув головы. Но ее глаза его остановили. Горящие упрямством и желанием жить.       Он подпустил ее к себе, даже не задумываясь, позволил находиться рядом. Он одновременно и нуждался в ней, и отвергал любое проявление заботы и участия с ее стороны. Страх оказаться обманутым. Одиноким. Вновь одиноким.       -Чертова сука. И ты… предала, - зло повторяет он, стоя на коленях у ее могилы. Уже три года он не чувствует ее рук у себя на плечах, не чувствует мягких прикосновений губ на шее, не слышит ее сладких стонов по ночам. Оба были слишком упрямы, слишком недоверчивы и слишком самонадеянны, чтобы позволить себе впустить другого человека в свою жизнь, чтобы довериться кому-то, считая, что впереди десятилетия. Но нет. Она в могиле, а он рядом, всем сердцем желая ее объятий и прикосновений. Упертая мертвая шлюха и не менее упертый вариец. Не живущий, а существующий. Лишившийся всех, кто хоть как-то был дорог ему.       Он поднимается на ноги и направляется обратно к замку. Трезвеет, и голоса в голове стихают. И в который раз он клянется себе больше никогда не допиваться до состояния, заставляющего его все вспомнить и начинать жалеть. Ведь Занзас ни о чем не жалел, не жалеет, и жалеть не будет. Удел мусора, эта ваша гребанная жалость.