С морфином дела идут легче

С морфином дела идут легче. Попробовал раз-другой — и жизнь кажется не таким уж и дерьмом, каким является на самом деле. Но у него, к сожалению, есть свои побочные эффекты. Один из них, как и у любого вида наркотиков, — привыкание и медленное превращение в торчка в поисках дозы. Но это всё-таки не самые страшные последствия. Если у тебя есть дилер, — моим была Шейла, — то ты можешь достать столько, сколько нужно, пока деньги не закончатся. А потом ты погружаешься в галлюцинирующий бред наркомана. Но запомни, друг: когда ты начинаешь путать сон и реальность — время остановиться. Впрочем, ты просто не сможешь. Вот что я называю одержимостью. Самой настоящей. Я начал путаться в событиях после лавины происшествий, в которых я всё ещё не могу разобраться. Мой разум противится этому. Впрочем, я не уверен, что могу говорить о разуме, стабильности и душевном равновесии, но из этого у меня кое-что ещё осталось, что меня защищает — от меня самого — и не даёт распрощаться с рассудком. Честно сказать, я бы лучше лишился его окончательно. Любил ли я её? Трудно сказать наверняка. Я слишком поздно понял, что за ненавистными мне фотографиями в социальных сетях прячется человек, и я взламывал снова и снова, чтобы покопаться в чужом грязном белье и убедиться, насколько на самом деле неустойчива вся система. Нуждался ли я в ней? Определённо да. Взломал ли я и её тоже? Да. Почему? Хотел защитить. И не смог. Не смог защитить от себя, от того парня, который вечно хотел быть везде первым, в каком-то смысле я не смог добраться до реальности. Чёрт. Анжела звонит. Она и понятия не имеет об этой паршивой истории, но точно знает о сбое системы в тюрьме. Об этом только что объявили. Это было в новостях. Вероятно. — Анжела? — Надо бы сказать что-то приятное, но не могу подобрать правильные слова. — Эллиот? Давненько тебя не было слышно. — Голос звучит взволнованно. — Гидеон сказал, что ты попросил выходной. Ты в порядке? — Да. Молчание. Не надо быть таким грубым с ней. Она искренне желает мне добра. Она волнуется. Может, даже слишком. — Ладно… тогда, — она вздыхает. Не верит мне, — не против, чтобы я зашла к тебе, может, принесла пиццы? Я против; мне очень хочется ей отказать, она слишком добросердечна, чтобы вляпаться в это дерьмо, в котором я увяз по уши, и она, наверное, единственный неравнодушный человек в этом мире, полном обмана и лжи. — Завтра подойдёт? Она соглашается, предлагает посмотреть фильм, я отвечаю утвердительно, хотя и не совсем уверен, хочет ли она услышать моё мнение или просто позволение прийти. Криста постоянно твердит, что я должен встречаться с людьми, разговаривать с ними, общаться, по мере своих сил притворяться, что я нормальный. Когда дело доходит до Анжелы, я стараюсь быть милым, но это, как правило, вообще-то не всегда срабатывает; она принимает меня таким, какой я есть. Думаю, это и есть причина того, что мы с ней ладим. Она не лезет в мою жизнь. У неё свои способы заботиться и оберегать. У меня свои. Воспоминания вспышкой проносятся в голове, они буквально взрываются настолько ярко, что я еле стою на ногах: громкий гул улицы напоминает о ночи, когда я буквально повстречался со смертью. Я не помню всех подробностей: только много крови, скрипящий голос Веры, а потом ключи в руке. Мои пальцы дрожали. Я открыл багажник. Нашёл её; она не двигалась. Я не мог разглядеть её лицо — только скрюченные, бледнее обычного ноги. Случилось нечто непоправимое; я не знал, что именно. Не хотел знать. Морфин. В нём спасение. С морфием дела идут легче.