Чудеса

Всё как обычно, в общем-то. Очередная дипломатическая встреча, побег из захлопывающейся коробки духоты и интриг, он — Рен Коха. Мир по-прежнему на месте и, вроде бы, тот же: привычная одежда, дурацкое чувство неполноценности, словно части тела нет какой, из-за отсутствия меча за спиной, тишина и покой — нет мельтешащих за спиной и путающихся под ногами слуг — и тонкая полоска зелени, выхваченная острым глазом, виднеющаяся из окна. Коха с лёгкостью минует внутреннюю часть дворца, перемахивает через окно на втором этаже на улицу — в сад, навстречу ветру и свободе, особо не заморачиваясь. Адреналин захлёстывает, ударяет в голову, отметая все мысли. Он тонет в нём, погружается в него с головой, всем телом и здравым смыслом, не давая себе даже минутной передышки. Это невыносимо весело, невероятно здорово, отвратительно хорошо — Третий принц не видит и не слышит ничего кроме кромки яркой зелени, стука сердца, отдающего в голове, мыслях, висках, собственных ощущений. Свободный полёт, небо под руками, заканчивается быстро — Коха заканчивается вместе с ним. Он приземляется на ноги, опираясь руками о землю, податливая почва легко проседает под ладонями, переводит дух. Пот струится по вискам, неприятными каплями трогает под одеждой, горчит на языке. В голове гулкая пустота, тотальное ничто, схождение эйфории. Рен прикрывает, на долгие две минуты, глаза, пытается успокоить бешено стучащее сердце — выдох-вдох, выдох-вдох, вдох-выдох. Дыхание восстанавливается медленно, гул в ушах прекращается. Коха резко распахивает глаза, быстро поднимается — тело подводит его: координация, ориентирование в пространстве, черные круги перед глазами. Он делает с сотню шагов в глубину сада, не глядя, распугивая пёстрых пташек и юрких любопытных зверьков, и падает в густую зелень травы — приятно прохладную, леденящую, влажную. Ветер ласково оглаживает шершавой ладонью, Коха лежит на траве, от неё одуряюще пахнет свежестью и ещё чем-то невыносимо знакомым, терпким, холодные капли окропляют кожу. Очаровательный до приторности фонтанчик, установленный у декоративного пруда буквально в шагах двадцати, методично жужжит где-то на периферии, фоновым шумом — его утягивает в сладостный сон, долгожданную дрёму, он всё-таки слишком от всего этого устал… Когда он открывает глаза — дневной и солнечный, несмотря на тень, свет больно бьёт по глазам — солнце по-прежнему высоко, хотя по ощущениям проспал он не меньше трёх часов. Тело ломит от жёсткости земли, весьма жестокого побега и длительной изнуряющей поездки, Коха чудится себе кряхтящим старикашкой, рассыпающимся, иссохшим дедом — ассоциация ещё та. Голова будто набита песком, тяжёлым и мокрым, и галькой — камешки трутся друг о друга, скрипят, и кощунственная мысль открутить её — голову — и засунуть куда поглубже и подальше кажется всё более привлекательной. Глаза постепенно привыкают к свету, тело к ноющей боли и жёсткой земле, Коха стряхивает ползающих по нему насекомых, шипя и ругаясь сквозь зубы, принимает сидячее положение. С удовольствием потягивается, хрустит костяшками пальцев, шеей, осторожно разминает затёкшее тело. Холодные капли падают на лицо, он сглатывает и чувствует разверзнувшуюся во рту пустыню. Желание пройтись усиливается жаждой, он ловит несколько капель губами, поднимается и на нетвёрдых, онемевших ногах скоро преодолевает расстояние до фонтана. Ледяная вода обжигает руки, лицо, горло, Коха с наслаждением пьёт и запрокидывает голову, щурясь от щекочущих кожу лучей солнца. Видок у него сейчас ещё тот, он ещё услышит пару ласковых от братьев — «брат, в конце концов, вспомни, сколько тебе лет» — но всё это неважно, глупые мелочи. Он, наконец, осматривается. Дух захватывает от красоты здешней природы — сочная зелень, цветущие деревья, россыпи цветов и плодов в высокой шелковистой траве, порхающие всюду бабочки-шмели, чистота воды в пруду. Коха с живым интересом рассматривает окружающий его, только-только открывшийся ему мир, взгляд цепляется за полупрозрачный образ — Хрупкий силуэт девушки на фоне летящих во все стороны брызг и переливов лучей солнца. Коха глядит внимательнее, острее, картинка становится чётче. Целованная солнцем головка — растрёпанный каштан с белыми лентами в косах, тонкий шёлк голубого платья, трепещущий на ветру и необычная плавность движений. Черты лица приятны, остры, красивы, они знакомы ему — юная леди, откуда она? Её взгляд — искры в глазах, чистейший аквамарин — сталкиваются с его несколькими мгновениями позже, но она легко схватывает дрожащее в воздухе замешательство. Узнавание мелькает в её невыносимых глазах, она возвращает понимание тонкой улыбкой, приветствуя:  — Ваше Высочество, — склоняет голову. Чуть-чуть, совсем слегка. Ему видится в её скользящей манере ловко скрытая насмёшка, издёвка, и, чёрт возьми, в ней что-то есть. Слепая уверенность, что узнаёт девчонка его не по титулу или статусу почётного гостя, беспардонность и простота выдаёт её с головой. Он вспоминает её, ручного зверька ремского маги, как крестят её за спиной. Названая сестра, почти-королева, фарфоровая куколка, трепетно оберегаемая от любой опасности, сдуваемые пылинки и алый бархат на любой из выбранных ею дорог. Грязнокровка голубых кровей, леди из рода Алексий, имя нетипичное ремским дамам вертится на языке. Солнце играет в её каштановых волосах, ветер теребит атласные ленты, ткань платья дрожит мелко-мелко, из-за контраста света и тени ему виден резко очерченный профиль — аккуратный нос, широко распахнутые глаза. Уголок рта, растянутый в тёплой, словно молоко с мёдом, улыбке. Она полусидит на ладонях рук, которыми опирается на оградку позади и со смеющимся восторгом наблюдает за жизнью большого-маленького зелёного мира. Коха силится что-то сказать. Слова теряются, как и имя, никак не ложащиеся послушно на язык. — Марга, — легко угадывает его мысли. И звонкий смех разносится перезвоном колокольчиков по зелёному лесу. Косы, едва касающиеся кончиками плеч, голубой шёлк по фигуре и нежное безумие в каждом жесте. Он узнает его так же легко, как она, Марга, угадывает его мысли. Он вспоминает её историю, занять себя во время скучных приёмов особо нечем — уж лучше эти шепчущиеся слуги, распускающие о господах-госпожах сплетни. Самая замечательная и добрая, хмыкает Коха, щурясь и подставляя лицо солнцу. Здесь невыносимо хорошо: и солнце, и ветер, и тень, и зелень, и журчащий фонтан. Коха потягивается лениво, довольно жмурится, выдыхая: — Чудеса!.. — мысль вздремнуть ещё часок-другой приходит ему в голову. Он ищет местечко поудобнее и помягче, взглядом раз за разом спотыкается о полупрозрачную фигурку, состоящую из сплошной хрупкости и бледного шёлка. Коха отворачивается в поисках места для сна, даже делает с десяток шагов в противоположную от неё сторону, когда его настигает голос. Спокойный, мелодичный. Переливающийся. Красиво-звонкий.  — Чудес не бывает, — улыбается ему «самая добрая, замечательная и волшебная девочка» на свете. Мать её. Птицы переговариваются, ветер шелестит листьями деревьев и трав. Солнце заливает поляну, яростно чётко очерчивая её красивый профиль. Коха усмехается — самая «чудесная» из всех утверждает об их отсутствии. «Не бывает» их, видите ли. Мелкая девчонка с кусочками неба в глазах говорит, что так и есть. Коха широкими шагами преодолевает расстояние между ними. Ему зло, интересно и чуточку забавно-смешно. Самая добрая и замечательная на свете утверждает, что нет чудес. У неё бледная кожа, тонкие запястья и жестокий холодный лёд в смеющихся глазах. У неё самая тёплая на свете улыбка и тёмное равнодушие на самом дне радужки. Коха заливисто хохочет, запрокинув голову. Смотрит, вгрызаясь взглядом, внимательно вглядываясь в каждую чёрточку её лица. И вдруг резко сокращает оставшиеся два шага между ними, грубо сдёргивая её с оградки Мгновение — и ему сносит крышу окончательно. Он нависает над ней, взрослый мужчина, чуть ли не в отцы ей годящийся — в дяди. В её глазах красивое и холодное равнодушие. Он сдёргивает, насильно стаскивает её с кованых прутьев, до боли стискивая тоненькую ручку. В её глазах по-прежнему немое безразличие. Коха улыбается ей. Пару мгновений. Страшно и предвкушающе. Прижимает её к себе, сминая губы в поцелуе. Она невероятно лёгкая, невесомая практически. Маленькая и аккуратненькая. Он сжимает её в объятиях, шарит руками по всему телу: трогает плечи, касается шеи, сдавливает предплечья. Сбивает с толку этим внезапным поцелуем, легко проталкивая язык ей в рот. Чуть не до хруста сжимает её худенькое тело, оглаживает округлости груди, уделяя им особое внимание, проходит по изгибу спины, невесомо пересчитывает позвонки — проводит линию от шеи до поясницы. Целует её грубо, жёстко, мокро. Кусает губы, исследует рот — язык касается нёба, задевает зубы и щекочет внутреннюю сторону щеки. Сжимает — почти что — яростно ягодицы, по-хозяйски кладёт ладони на бёдра. Истязает ей рот, бледной и задыхающейся, проводит языком по зубам, щекочет дёсны; глубже, сильнее, ярче. До крови прикусывает нижнюю губу, оставляя на память синяки на бёдрах, так же резко отстраняется. Марга дышит тяжело-тяжело, воздуха катастрофически не хватает, щеки, раскрасневшиеся, пылают, горят. Губы припухли и кровоточат. Платье смялось, съехало, обнажая острое плечо и ключицы. Во рту растёкся терпкий вкус вина, чужой слюны. Взгляд мутный, затуманенный, пьяный. Мысли где-то не здесь. Да и нет, пожалуй, вообще, этих всяких мыслей. Коха дышит тяжело, всё-таки переборщил, стоит знать меру. Ему жарко и горячо, во рту приторно-сладкий привкус медовых персиков — принцессы не прикасаются к алкоголю, хмыкает-вспоминает он подробности обеда — и от сумасшедшего взгляда девчонки не легче. Он давит в себе нарастающее возбуждение и желание, едва касается её макушки — волосы приятные, до дрожи, на ощупь, шелковистые и мягкие — ободряюще треплет по голове, оправляет платье, стирает указательным пальцем кровь с губ. Она приоткрывает рот, всё ещё лихорадочно пытающаяся не задохнуться, и силится поймать его ртом — он надеется на это, просто отчаянно надеется. Он на негнущихся ногах ковыляет к фонтану, чуть не топится в несчастном пруду, приводя себя, стараясь привести себя в чувство — вновь подружится с головой. И уходя, бросает ей:  — Бывают, малышка. Бывают, И уже ветер доносит конец его незамысловатых слов: — … если от них не бегать. То, что Третий принц империи Ко, Рен Коха — безумец, далеко не новость, скорее, даже истина. Но риск, которому он подверг саму их поездку сюда — чистейшее недоумение в растерянных аквамариновых глазах — определённо того стоили.