Всё как тогда...

Алекша опять угодил в рабство. Нет, не так. Он СНОВА угодил в рабство, и к кому? Правильно, к печенегам. И теперь его связанного и заткнутого кляпом тащат как подарок. — Что это? — спрашивает огрубевший, но едва знакомый голос. У него на голове непонятная ткань, и он не может удостовериться в правдивости своей мысли. Попытался что-нибудь сказать, но сухие губы треснули в некоторых местах и на подбородок скатились пара капель крови. Их подцепили чем-то острым и холодным. — Все вон отсюда! Топот множества сапог оглушил на мгновение, но так же быстро стих, оставив только звенящую тишину. С головы резко стянули ткань, изо рта вытянули обрывок его собственной рубахи, и только тогда он открыл глаза. — Г-гияр-р? — Откуда ты знаешь моё настоящее имя? — к горлу приставили кинжал. — Кто ты? — С-пи-н-на, лоп-патк-ки… — на большее сил не хватало, в горле пересохло окончательно. — П-посмо… Его рубаху разорвали слишком резко и неожиданно, из-за чего он, стоявший на коленях, упал грудью на пол, оттопырив задницу. До одной из лопаток дотронулись грубые пальцы, обводя родинки и полоски шрамов, переходя на другую. — Алекша? — удивление почти не слышно за грубым басом, но оно есть. — И почему ситуация снова повторяется, как тогда? Руки сильно затекли? — и перерезает верёвку, стягивающую запястья и ноги. Печенег берёт друга на руки, и несёт к подушкам. Аккуратно укладывает на бок и идёт за вином, воды у него нет. Прислоняет горлышко кувшина к потрескавшимся губам, и заставляет пить, пока не решает, что выпитого достаточно. Утирает пару ускользнувших капель большим пальцем и слизывает их, убирая сосуд. Под одной из подушек баночка с мазью, которой он мажет раны русича. Опять его тело попортили кнутом. Он аккуратно оглаживает рельефы прекрасного тела, облизывается. Алекша наконец-то будет с ним, хочет он того или нет…