На краю

Так и должно было произойти. Возможно, это называется судьбой. А может, всё случившееся было обычным стечением обстоятельств, пусть и кажущимся на первый взгляд абсурдом, словно сложная цепочка ДНК, внезапно родившаяся в смертоносном бульоне из токсинов, земли и воды. Так или иначе, Ичиго был побеждён. Практически сломлен. Нетронутой осталась лишь его оболочка из плоти и крови. Однако, как показало время и состояние беснующейся души, ненадолго. Какими бы порой сильными себе не казались люди, на самом деле, они беззащитны. Они невероятно уязвимы. Кровь легко отравить; кости довольно просто сломать; мозг постепенно гибнет, стоит оставить его лишь на минуту без кислорода. Человека может убить то, что на первый взгляд кажется совершенно безобидным. Обычная простуда. Капля сока, вместо пищевода вдруг попавшая в бронх. Или даже собственные желания. Ичиго уже четверть часа пытался совладать со своей правой рукой, которая будто бы превратилась в деревянный протез. Пальцы задеревенели, крепко сжимая горлышко бутылки глинтвейна вплоть до белых костяшек, локоть не двигался ни на сантиметр. Это не было больно. Но от всецелого онемения, от плеча и до ладони, в душу постепенно вливался липкий и вязкий страх. — Ещё одна попытка перечить мне, и я разобью её о твой лоб, — вновь послышались отчётливые скрипящие интонации где-то в глубине черепа. — И закончу с этим быстрее и продуктивнее. Лучше так, чем загибаться вместе с тобой от гниющей печёнки. — Оставь меня и глинтвейн в покое, — попытался как можно спокойнее ответить Ичиго. Слова, холодные, монотонные и слегка хрипящие, слетели с губ и растворились в совершенно пустой кухне. — Он влетел мне в копеечку. Если разобьёшь бутылку, переплавлю тебя на металлические значки для дверей. Зангетсу явно принял эти слова близко к сердцу — пальцы на руке Ичиго сжались сильнее, острый край отвинченной пробки тут же врезался в кожу. Над маленьким ошмётком фольги неторопливо набухла капля крови и затем стекла по бутылке вниз, оставив за собой алую тонкую дорожку. Ичиго не было больно. Боль сейчас чувствовал Зангетсу, взявший под контроль конечность. Куросаки не до конца понимал его мотивов. Либо тот так пытался сдержать свой гнев на бестолковую натуру Куросаки, растворяя нарастающую злобу и агрессию в лёгком дискомфорте пореза. Либо мстил наперёд, с учётом того, что боль Ичиго почувствует позже. — Ты меня достал, — сквозь зубы прошипели в голове. — Если у тебя есть способность выносить богов, это ещё не значит, что жизнь не вынесет тебя. Раны с физического тела проецируются на духовное, и наоборот. Забыл, напарник? Ичиго не забыл. Он прекрасно об этом помнил, наученный горьким опытом и многочисленными сражениями. Рукия часто спрашивала, не заболел ли он. Ичиго сам не знал. По идее, он был здоров. Абсолютно здоров. Однако, по мнению Зангетсу, старательно делал так, чтобы исправить это досадное недоразумение. Именно по этой причине его ментальное тело стало с надрывом кашлять и иногда задыхаться, потому что физическая оболочка выкуривала по две пачки сигарет в день. Именно по этой причине его неоднократно ранили на работе (причём, это делала сущая мелочь, которую частенько отлавливали для тренировки студентов в Академии Шинигами). Раны пульсировали и фонтанировали алой кровью, и только в такие моменты Куросаки относительно трезвел и кое-как пытался взять контроль над ситуацией. Но всё равно путался в ногах и покачивался, пьяно бормоча, как раненый исполин. С каждым днём чёрная полоса настойчиво оттесняла белую по его же инициативе, и однажды, когда Куросаки решил пересесть на кое-что покрепче, вмешался Зангетсу. «Грёбанный нарик», — смутно прозвучали его слова в помутневшем сознании, и дальше Ичиго не запомнил ничего, окунувшийся в абсолютный мрак. — Ты всегда был ослом. Таким же упёртым и тупым, — слова занпакто звучали где-то в недрах мозга, пока своя-чужая рука неспешно ставила бутылку, немного вымазанную в крови, на дверцу холодильника. — Тебе так нравится выбирать ненормальных противников? Пойми, я помог тебе слить Айзена, помог отправить в Ад Яхве. Не думай, что я не смогу избавить тебя и от этого. Не обольщайся, чёртов слабовольный алкаш. На старой полуразрушенной кухне было светло. Ранний вечер пронизал окно нитями лучей, и даже облезшие обои и потрескавшиеся кафельные плитки над раковиной уже не нагнетали атмосферу разрухи. Вечернее ласковое солнце почему-то делает уютнее практически любую комнату. И порой хочется, чтобы так получалось и с внутренним миром. Чтобы этот нежный оранжевый свет проникал сквозь глазницы и светил прямиком в сердце, согревая, успокаивая. Но Куросаки прекрасно знал, что Зангетсу внутри его души уже который день мокнет под ливнем, проклиная грозу, свою участь и слабую волю Ичиго. Ичиго сел за старый стол без скатерти, потёр свою недельную щетину рукой, пока что принадлежащей ему. Зангетсу, смекнув, что на этот раз хозяин не собирается брыкаться, ослабил контроль, и чувствительность вместе с нарастающей болью стала плавно обминать занемевшую ладонь. — Лучше бы работу нормальную нашёл, — напоследок буркнул занпакто, пока Куросаки со скрытым наслаждением растирал немного отёкшее запястье. — А то живёшь в дыре на зарплату грузчика, и даже эти гроши умудряешься спускать на выпивку и сигареты. Если подсядешь ещё и на наркоту, как пробовал, что будешь делать? Натурой зарабатывать? — Заткнись, — лаконично ответил ему Ичиго. Иногда ему казалось, что Зангетсу обожает потрепать языком, однако тот говорил, чёрт бы его побрал, рациональные вещи. Ичиго было плохо. Вот и всё. Взрослые люди называют это кризисом. Куросаки жутко не нравилось это слово, поэтому он предпочитал отвечать более привычно: «Заколебался», — говорил он, когда кто-нибудь уже в который раз аккуратно интересовался о его кислой физиономии. Куросаки не врал. Ему и вправду было тоскливо. Ещё к этому безумному и тянущему чувству в груди подмешивалось необъяснимое горькое чувство обиды, необычная злость и неудовлетворённость всем, что Ичиго видел. Смертоносный коктейль, который он неоднократно пытался разбавить то в пиве, то в вине, то в виски, а то и в неприятных минутах транса, когда Зангетсу надоедала вся эта травля внутренностей, и он уводил Ичиго от реальности своими привычными методами. — Ичиго, — вдруг с необычной мягкостью прозвучал двойственный голос в рыжей голове. Зангетсу будто бы тихонько сказал имя ему на ухо, коснувшись его губами и прижавшись к спине. От этого даже пришлось вздрогнуть и поёжиться. — Знаешь, кто ты? Это явственно был вопрос, требующий ответного вопроса. Ичиго не стал рвать нить сюжета, с отстранённым интересом готовясь узнать то, что думает о нём собственный меч. — И кто же? Дальше Зангетсу говорил много слов. Говорил бесстрастно, просто перечисляя варианты. Но Ичиго хмурился и мрачнел от каждой фразы всё больше и больше. В перечне Зангетсу, к сожалению, не было ни одного цензурного выражения.

***

— Хочешь, я тебе устрою настоящий Ад?! Прямо здесь! — кулак с размаху врезался костяшками в мокрую щёку и выбил из головы всякие мысли, застелив глаза искрами и сознание болью. Ичиго завалился на спину; его откинуло от Зангетсу силой удара, и он прокатился по мокрому стеклу, оставив позади себя несколько красных пятен. Но проливной дождь быстро смыл кровь, и та мутнеющими разводами стекла в расщелины небоскрёба. — Даже не придётся ждать смерти. Сгниёшь в этом месте заживо. Как я гнил эти пять лет. Зангетсу был зол. Очень зол. Куросаки не мог подобрать нужных слов, чтобы парировать либо прервать это бессмысленное побоище. Практически выбитая челюсть саднила, с трудом двигаясь; язык распух и кровил. Всё лицо было вымазано в алом, и с левой стороны грудную клетку пронзало острой тянущей болью. Несколько рёбер определённо были сломаны. — До чего ты докатился? — Зангетсу смотрел на него свысока, вскинув подбородок. Он шипел, как змея; меж выбеленными губами мелькал тёмно-синий язык, жёлтые глаза сверкали вскипающей яростью. В них ревело пламя даже вопреки вездесущей стене дождя. — Как ты мог? Ты предал всех. Ты забыл их. Ты отгородился от всего, как слизень, нашедший ржавую посудину. Ичиго оставалось лишь слушать. Он не смотрел на человеческую форму своего меча. Не мог смотреть. Дребезжащие слова вонзались в затуманенный мозг, как иглы, как острые холодные капли ливня, что сейчас рушился с выцветшего неба, и немного отрезвляли сознание. Это больно. Больно слышать правду, от которой ты упорно пытаешься сбежать и старательно закрываешь на неё глаза. Больно, когда эта правда бьёт тебя прямо в лицо, кулаком в щёку, ведь с закрытыми глазами ты перед ней практически беззащитен. — Ты забыл меня… В полубессознательный взгляд Куросаки вернулась небольшая искорка понимания, и тот слабо поднял голову, чтобы посмотреть на Зангетсу. Сейчас Ичиго на самом деле почувствовал себя донельзя виноватым. — Не забыл… — попытался сказать он как можно громче. Но слова только сорвались с потрескавшихся губ сиплым хрипом. Куросаки сам понимал, как жалко выглядело это бессмысленное оправдание. Зангетсу сорвался. Ему не нравилось причинять хозяину боль, очень не нравилось. Но неконтролируемая злость на эту мерзкую слабость Ичиго, на тот факт, что этой слабости приходится подчиняться, полностью забрал власть над телом, и ладони сами сжались в кулаки. Зангетсу молчал, прицельно нанося удар за ударом по самым болезненным точкам. Ичиго молчал, ведь ни говорить, ни кричать уже просто не было сил. Во внутреннем мире царили лишь полумрак, шипение ливня и приглушённые звуки ударов с тихим хрустом ломающихся слабых костей. — Знаешь, что самое приятное в этом? — сквозь зубы сказал Зангетсу, когда кровь Ичиго на костяшках смешалась с собственной. Того было сложно узнать: лицо превратилось в кровавое месиво, грудь стала впалой, правая рука была вывернута как-то совсем неправильно, локтём вперёд. — А самое приятное то, что тебе сейчас от боли хочется лично отгрызть себе ноги. Но когда ты вернёшься в туда, наверх, то будешь целым и невредимым. Неправильной формы грудь содрогнулась, Ичиго будто бы попытался закашляться, из разбитого рта фонтаном брызнула вязкая бордовая жижа, стекая затем на подбородок и шею. — Правильно. Ты всё понял правильно. И если ты ещё раз попробуешь дурь, потянешься к бритве не по назначению или захочешь опрокинуть в себя половину домашней аптечки, я непременно вытащу тебя сюда. И повторю эту приятную процедуру. Я буду это делать снова и снова. Пока не вобью ум в твою тупую башку. Ичиго смотрел на свой меч из-под полуопущенных век. Тот недвижимо нависал над ним, уперев грязные ладони по обе стороны от его плеч. Капли били его по спине, посеревшее свободное кимоно вымокло насквозь, и теперь бесформенной мокрой тканью облепляло тело; с белых слипшихся волос лилась вода, заливая лоб и глаза. Куросаки практически не чувствовал воды и холода, ведь от занпакто било сильным жаром его жгучей реацу, и дождь почти не хлестал по открытым ранам, вонзаясь каплями в широкие плечи Зангетсу. — Прости… Пустой скривился. В его глазах читалась смесь презрения, отвращения и непонятной жалости, поэтому он поспешил зажмуриться и отвернуться. — Прости меня, прошу… — попытался повторить Ичиго, пусть рот и заливала кровь. Где-то вдалеке раздавались раскаты грома, чернеющие облака всё накатывались и накатывались на небосвод, словно медленная грязная лавина. — Я подумаю над этим. А сейчас уходи. И, чёрт возьми, хоть эту ночь проведи в своей кровати, а не шляйся, где попало. Ичиго очень хотелось улыбнуться. Эта скрытая непривычная забота будто бы стала для него маленькой дозой анестетика, немного приглушив боль. Ливень чуть поутих и стал не таким холодным.

***

— Ты должен помочь ему, — голос Яхве звучал трубно, растворяясь в каплях дождя. — Посмотри на него. Ему сложно. Ичиго ведь сейчас борется так же, как и всегда. Но теперь его противник — он сам. И для Ичиго это самое сложное сражение в его жизни. Зангетсу не стал оборачиваться к квинси, чтобы не показывать странную горечь, на мгновение промелькнувшую в глазах. — Я пытаюсь. Разве ты не видишь? Пытаюсь своими привычными методами. — Они недейственны, — перебил его дух. — Попробуй идти другим путём. — Может, тогда ты и пойдёшь этим другим путём?! — вспылил Зангетсу, резко обернувшись. Толстые капли брызнули с его коротких белых волос, которые потом облепили лоб и уши. — Можно подумать, от меня что-то зависит! — Да, — бесстрастно и без сомнений тут же ответил Яхве. Зангетсу замер, плотно сжав губы. Он пытался подобрать слова. Однако затем опустил взгляд и вновь уставился на далёкую полосу горизонта, полускрытую в ливне, будто в шуме помех. — Он потерял семью. Он лично отправил сестёр в Общество Душ, прекрасно зная, что это за гиблое место. Его отец больше не рядом, не здесь. С друзьями его перестали связывать нити товарищества, когда общего врага победили. Сейчас они просто знакомые, которые даже не звонят и не пишут друг другу. У него остался только ты. Не предавай его. — А тебе, значит, предавать можно?! Почему ты за эти пять лет ни разу не показался ему на глаза?! На лице квинси не промелькнуло ни тени. — Я не покажусь скоро и тебе. Я ведь сказал, что общий враг побеждён. А я — его давний образ. Скоро исчезну и я. Ичиго останется лишь на твоём попечении. Чёрные глаза Зангетсу вспыхнули горьким удивлением и отблеском ужаса. Он не думал об этом. Не смог предугадать такого типичного финала. Глупец. Скоро у Ичиго и вправду останется… только он. — Не забудь хотя бы попрощаться… — спокойно сказал Пустой прообразу Яхве перед тем, как тот вновь растворился в пространстве чёрными лоскутами реацу. Солнца не было уже очень, очень давно.

***

— Зангетсу! — с надрывом кричал Ичиго. Его дрожащие напряжённые пальцы цеплялись за бетонный выступ небоскрёба с такой силой, что с едва слышимым треском ломались ногти. — Зангетсу, где ты?! Ичиго плакал. Соль ела его глаза. Слёзы лились неостановимо — вся кровь его тела будто бы обесцветилась и ринулась из глаз тёплыми потоками лимфы, с каждой секундой опустошая, лишая защиты и внутренней стойкости. — Я здесь, — Зангетсу вышел из-за стены. В негустой темноте он был похож на призрака, такой же бледный и бесшумный. — Нечасто ты называешь меня по имени. Куросаки слышал его голос. Голос, ставший уже до боли знакомым. Будоражащий нервы и взрывающий рутину своим непривычным звучанием, этот голос говорил ему много полезных вещей. Ичиго не мог поднять красных глаз. Ему было стыдно. Дождь, пространство и весь огромный мир вдруг словно обрушились на его плечи неподъёмной ношей, прижав к земле. Он повалился на колени, не в силах что-либо поделать с этим глупым недоразумением. — Зан… гетсу… — простонал он сквозь всхлипы и грудные спазмы. — Хоть ты… хоть ты не бросай меня… — Не брошу, — ровно ответил тот. — Не брошу, обещаю. Ичиго бы и продолжал рыдать дальше, совершенно не контролируя себя и своё непослушное, отравленное никотином и алкоголем тело. Однако внезапно затих, тихо всхлипнув, с облегчением расслабил спину и доверчиво уткнулся носом в чужие острые ключицы. — Сделай так, чтобы дождь перестал идти, — послышался сиплый шёпот где-то у виска, совсем близко. — Я ведь тоже могу устать от… от всего этого. Даже я не знаю, что тогда может произойти. Ичиго всхлипнул опять, но на этот раз уже постарался улыбнуться. — Хорошо… Водная стена над их шеями постепенно становилась не такой густой, а потом разошлась, как занавес. Капли теперь не хлестали по коже, словно плеть, и на практически чёрном небе появилось маленькое голубое пятнышко чистого неба. — Я понимаю, что сразу всё поломанное не починишь, — с доброй насмешкой ухмыльнулся Зангетсу, сжав в ладонях подрагивающие руки Ичиго. — Но постараться нужно. Ты должен всё исправить. Я тебе помогу. — А я ведь пришёл в надежде, что ты опять врежешь мне. Знаешь ли, у тебя очень хорошо это получается. Меня иногда вырубало на два дня… — Хоть высыпался за это время, — немного неуместно съязвил занпакто, почувствовав неприятный укол вины. — Ну, убегать всегда легче, чем стараться что-либо исправить. Дождь не прекратился. Совсем не прекратился. Однако где-то в глубине пустынного леса из бетона и стёкол светилось небольшое светлое пятно, где было почти сухо, где в вышине сияла лазурь, и вместо воды с неба струились переливающиеся лоскуты солнечных лучей. Ичиго очень надеялся, что со временем этот просвет в его жизни станет больше, разрастётся, и вечный ливень, в конце концов, утихомирится, вновь вернув его миру привычную тишь, яркость и ветреную пустоту. Почему этого не могло произойти раньше? Ичиго задался похожим вопросом. Наверное, его просто оставили без надежды. У него забрали веру и жизненную цель, поэтому он потерялся. Пусть ему и двадцать, но в глубине души он всё тот же вспыльчивый и глуповатый пятнадцатилетний малый, которого на верный путь стоит направлять. Куросаки пришлось карабкаться сквозь тернии самостоятельно, чтобы понять эту простую истину. Но теперь всё немного прояснилось. Он был рад. Правда, очень рад. Пусть и всхлипывал украдкой, судорожно комкая в пальцах белую ткань косоде. Его единственная надежда терпеливо подставляла своё сильное плечо, пусть и вымокшее, холодное, острое. Ичиго знал — если Зангетсу пообещал, он уж точно от своих слов никуда не денется. И это понимание вселяло в душу трепет и сладкое предвкушение новой, правильной, солнечной жизни.