Право на тишину

Некоторые вещи кажутся невероятными, пока не случаются с нами или с теми, кто рядом. Медицина – современный бог, ему молятся еще более истово, чем сверхъестественным сущностям пару веков назад. Но вера никогда не основывается на фактах, а зачастую и вовсе им противоречит. Медицина, как и любая другая сфера человеческой деятельности, знает и может гораздо меньше, чем не знает и не может. Если бы люди интересовались хоть чем-то, выходящим за рамки их мелочных интересов, то принимали бы это как данность. Впрочем, чем меньше заурядные люди знают, тем крепче им спится. Медицинская статистика вряд ли поспособствует их пищеварению на диване вечером буднего дня. Вероятность смерти женщины в родах на сегодняшний день составляет 0,005 процента. Вероятность смерти новорожденного ребенка - 0,2 процента. Вероятность совпадения первого и второго - 0,001 процента. Ничтожно мало, скажут врачи. Врачи всегда врут. Это их работа. Однако 0,001 - это больше нуля, об этом вам скажет любой математик. Иногда, в одном случае из ста ничего не подозревающих, бездумно счастливых тысяч, этого оказывается достаточно. * Джон приходит на Бейкер-стрит без расписания - иногда через день, иногда раз в две недели. Замирает в дверях, ждет, пока я кивну. Садится в кресло. Я разжигаю камин и наливаю виски в два стакана. Он подается навстречу занимающемуся огню. Сжимает стакан в руке и молчит. Смотрит на пляшущее пламя. Я тоже молчу. Перекатываю виски на языке. Смотрю в огонь и иногда на Джона. На глубокую складку между бровей. На редкие светлые волоски среди седых. Огонь в камине потрескивает. Больше не слышно ни звука. Я знаю, ему больше некуда пойти. Гарри, Лестрейд, даже его недоразвитый психотерапевт – все хотят поговорить об этом. Все утверждают, что если он выговорится, ему станет легче. Они не понимают очевидного: говорить о таком спокойно невозможно. Плакать перед чужими людьми унизительно. Джон ненавидит плакать еще больше, чем я. Я молчу. Принимаю его право на тишину. Неравнодушие – не преимущество. Сострадание непродуктивно. Я в последнее время отвратительно нерационален. Вероятно, это возраст. Иногда, если Джон приходит совсем поздно, он остается на ночь. Тяжело поднимается по лестнице. Падает на свою старую кровать, не раздеваясь. Я остаюсь в кресле, смотрю на гаснущий огонь. Смотрю, как остывает пепел. В квартире тихо. Джону не снятся кошмары, по крайней мере, здесь. Наверное, это хорошо. Утром Джон уходит раньше, чем я просыпаюсь. Мы не разговариваем об этом. Джон снимает крохотную квартирку на окраине города – безликое холодное убожество. Я сам там не был – Джон меня не приглашал – но видел фотографии. Я знаю, Майкрофт пытался переселить его в более приемлемый вариант. Я знаю, миссис Хадсон предлагала ему вернуться сюда. Я знаю, он отказал обоим. Я молчу. Принимаю его право на одиночество. В его седьмой визит я вернул ему ключ. Ему нет нужды, сказал я, зависеть от моего непредсказуемого графика. Он отвел глаза и промолчал. Наутро ключа на столе не было. Иногда я прихожу домой и застаю его там. Он сидит в кресле со стаканом в руке, иногда камин разожжен, иногда нет. На секунду (1000 миллисекунд) представляю себе, что так и есть всегда. Он, я, Бейкер-стрит. И сейчас он поднимет глаза, улыбнется и встанет мне навстречу. Тупиковое направление мыслей. Успеваю справиться с собственным выражением лица до того, как Джон поворачивается в мою сторону. Через восемь недель и три дня он отрывает взгляд от камина и говорит: «Мне иногда кажется, – его голос хриплый, словно он все 8 недель и три дня им не пользовался, - Мне иногда кажется, что это судьба. Моя судьба оставаться в одиночестве. Сначала Афганистан, теперь Мэри. Может, уже стоит перестать барахтаться. Что скажешь? Ты ведь тоже одиночка». Я молчу. Мое одиночество – уже давно не осознанный выбор. По крайней мере, не мой. Судьба – выдумка безмозглых лентяев, не сумевших освоить теорию вероятности. Пожимаю плечами. Метафизическое словоблудие – не моя сфера. Мы еще немного молчим, потом я говорю: «Переезжай обратно. Если хочешь». Он молчит. Но одиннадцать дней спустя я возвращаюсь домой и натыкаюсь на его зимнюю куртку на вешалке. * Во многом наши жизни продолжают течь параллельно. Он уходит в клинику до того, как я просыпаюсь. Когда он возвращается, меня часто нет дома. Когда возвращаюсь я, он в большинстве случаев уже спит. В выходные, когда ему не нужно рано вставать, мы пьем вместе чай и смотрим очередную бессмыслицу по телевизору. Иногда вечером мы сидим вместе у камина. Иногда он остается послушать, когда я играю на скрипке. Виски все чаще остается на полке, нетронутый. Люди снова принимаются за свои намеки. Джон больше не пытается спорить. Кажется, наконец усвоил: люди все равно будут думать так, как им нравится. Яростное отрицание лишь разожжет их любопытство. Впрочем, сплетни явно не слишком его задевают. Он не планирует романов. Мы два холостяка, привычные к жизни без обязательств. Я и сам в это не верю. Я смешон. Мы продолжаем молчать. Вращаемся каждый по своей орбите. В какой-то момент я забываюсь, в горячке расследования летаю по комнате, пытаясь собрать воедино ускользающие нити, и только минут через сорок осознаю, что разговариваю вслух. Джон молчит. Он расслаблен, думает о своем. Я – фон, белый шум. По логике вещей, осознание этого должно бы задеть меня, но почему-то не задевает. Складка между его бровей почти разгладилась. Уголки губ больше не опущены безнадежно вниз. Разве этого мало? Я смотрю на него, и в голове наконец замыкает нужный контакт, и я хватаюсь за телефон. Еще через две недели его слова подстреливают меня на вылете из дверей: «Как, черт возьми, ты это вычислил?» Еще через 18 дней он в первый раз отправляется вместе со мной. Лестрейд хлопает Джона по плечу и спрашивает, как он. Донован закатывает глаза: «Я думала, ты одумался наконец!» Мне хочется убить их обоих. Думаю, я мог бы обставить убийство так, чтобы улики не привели ко мне. Я практически в этом уверен. Джон бледнеет, но молчит. И он слушает меня. Он не говорит «Это потрясающе» и «Удивительно», но он слушает и внимательно смотрит на меня, и я срываюсь в совсем уж крутое пике, и асфальт убегает из-под ног, и в мире нет ничего, что было бы мне в этот вечер неподвластно. * Еще через три недели мы сидим во встроенном шкафу в комнате Элен Стоунер (32 года, после смерти сестры единственная наследница особняка и контрольного пакета акций крупной компании по производству офисной мебели, не замужем, любит исторические романы, панически боится змей, пауков и земноводных), втиснутые, как сардины в банку, лоб ко лбу, пальцы устали сжимать фонарик, пистолет Джона где-то на моей коленке, и мы слушаем изо всех сил. В комнате тихо, все тело затекло, Джон недопустимо близко, и моя голова клонится, клонится вперед, влекомая непреодолимым притяжением, и тут Джон выдыхает и шепчет: «Не хватает только бумеранга». Я фыркаю. Он подхватывает, и мы смеемся, кусая губы, давимся, изо всех сил стараясь не издать при этом ни звука. Я чувствую его волосы на своем виске и думаю о том, помнит ли он, чем в итоге занималась та парочка в чулане музея в перерывах между бросанием бумеранга и добыванием ключа от того же чулана в старом фильме, что Джон заставил меня посмотреть как-то в неприкаянный четверг в ноябре, в другой жизни*. А потом раздается задушенный вскрик Элен, и мы вываливаемся из шкафа. Лучи фонариков кружат по стене, в которую тычет Элен, и откровенно бесполезны. Я прыгаю к стене и наотмашь хлопаю по выключателю. По старомодному витому шнуру, хищно переливаясь в свете люстры, ползет внушительная змея (ну конечно, змея). Элен визжит. Джон хватает высокую металлическую статуэтку с комода и уверенным движением бьет по змее. Потом прижимает ее, вяло извивающуюся, к полу ботинком у основания черепа и несколько мгновений внимательно разглядывает. - Так и есть, - провозглашает он, - Олигодон. Жуткая на вид, но не ядовитая. В Афганистане таких было полно. Я складываю руки за спиной и вгоняю ногти правой в тыльную сторону левой, чтобы не схватить его лицо в ладони и не сделать того, чего делать никак нельзя. * Иногда он улыбается. Легко, без особой причины. Иногда мы обмениваемся взглядами, сидя каждый на своем месте в субботу вечером – просто два коротких взгляда – Ты здесь? – Да, здесь – Вот и славно. Он делает мне чай и подсовывает еду. Я выбираю для него интересные расследования. Он отправляет меня вечерами спать. Зашивает рваную рану на плече. Ворчит, что опять не осталось чистой посуды. Когда приходит Майкрофт, я старательно прячу от него улыбку. «Невысокая же у тебя планка, как я погляжу», - вздыхает мой несносный родственник. «Не твое дело» - цежу я. Все это нелепо. Я и сам это знаю. Необязательно тыкать меня в это лицом. * Через год у Джона появляется новая подружка. Новая официантка из Спиди, Роуз. Я должен был понимать, что рано или поздно это случится. Все помню. Ни на что не рассчитываю. Сдержался бы, если бы не расследование. Но я три дня толком не спал и ел, кажется, вчера утром. А у официантки отросшие русые корни, ярко-розовый лак на ногтях и два ребенка от двух разных мужчин. И я не собираюсь об этом молчать. Он засовывает руки в карманы, вздергивает плечи. Он раздражен, хотя и старается не показать этого. - Мне все равно, сколько у нее детей и от каких мужчин. Я не планирую ничего серьезного. Просто хорошо провести время – вот и все. Мне надо заткнуться, или сказать какую-то привычную колкость, но что-то замыкается внутри, и я взрываюсь. - Просто хорошо провести время? Интересно, Мэри обрадовалась бы, если бы узнала, как быстро ты ее позабыл? Хотя ты же не веришь в загробную жизнь, так что все в порядке. Можно хорошо проводить время. А там, глядишь, снова женишься. Детишек ее усыновишь, еще одного ей сделаешь. Она будет тебе носки штопать, рассказы твои в блоге читать, шевеля губами. Это же здорово – жениться на своей интеллектуальной ровне. Он смотрит на меня изумленно, потом возмущенно, а потом в его глазах вдруг зажигается невозможный, недопустимый огонек понимания. И я наконец затыкаюсь – слишком поздно. - Шерлок, ты… - Заткнись, - взвиваюсь я, - заткнись, заткнись, заткнись! Я вылетаю на улицу, на ходу запахивая пальто и вздергивая воротник. Я не взял перчатки, и холод мгновенно пробирается в рукава, доходит до самых костей. Я иду, почти бегу, не разбирая дороги, кого-то огибаю, с кем-то сталкиваюсь. Через какое-то время начинает колоть в боку, и я замедляюсь, заставляю себя дышать через нос. Сыро. Пробирает мелкая дрожь. Прохожие – серые, замерзшие тени. В первый раз в жизни дедукция отказывает мне. Я не вижу их. Не понимаю, кто они и что из себя представляют. В первый раз в жизни мне не хочется этого знать. Я, словно заурядный обыватель, отворачиваюсь и делаю вид, что вокруг меня никого нет. Я погружаюсь в ничего не значащий гул города и позволяю ему нести себя вперед. Наверное, Джон в ужасе. Какая нелепость – столько лет скрывать и проколоться сейчас, когда остались только я и он. Сейчас, когда прокалываться нельзя было никак. От ветра глаза слезятся, и я думаю о том, что если теперь Джон уйдет, я по-настоящему шагну с крыши. Так будет проще. Только позаботиться о том, чтобы он об этом никогда не узнал. Город выносит меня обратно к входной двери. Что ж, пусть так. Пальцы онемели, и ключ не сразу попадает в замок. Постояв в холле, медленно поднимаюсь и замираю на последней ступеньке. Трусость – непростительная слабость. Расправляю плечи. Все, что могло пойти к черту, уже пошло. Осталось минимизировать потери. Толкаю дверь. Свет горит только в гостиной. Джон сидит в кресле у нерастопленного камина. Он поднимает голову, но я не могу разобраться в выражении его лица. Подхожу и встаю прямо перед ним. -Это ничего не значит, - голос звенит и звучит почти правдоподобно, - Сотри из памяти. Я уже стер. Дружбы вполне достаточно. Всегда было достаточно. - Уверен? – тихо спрашивает он. - Абсолютно. Он тихо хмыкает и отводит взгляд. Проводит ладонями по подлокотникам кресла. - Знаешь, я иногда задавался вопросом, как бы все сложилось, если бы ты - хоть раз - проявил ко мне интерес. Он снова замолкает. С некоторым трудом сглатываю. - И что же? - Не знаю. Я никогда не мог решить, чего бы ты захотел от меня. Было бы тебе достаточно замкнуть на себе все мое внимание, полностью завладеть моим временем? Или ты захотел бы большего? И если второе, как быстро тебе бы это наскучило, как это происходит с любыми твоими начинаниями? - Если мне до сих пор не наскучило с тобой, не вижу причин, по которым что-то может измениться. Вот так. Откровеннее некуда. И не я начал этот разговор. Он сцепляет руки на коленях. Смотрит изучающе. Сжимаю губы и заставляю себя не отводить взгляд. - Чего ты хочешь от меня? Вдох. Выдох. - Тебя. Чтобы ты был со мной. Здесь, на Бейкер-стрит. Во время расследований. В постели. Во время визитов к родителям. Везде. Можешь убрать из списка любой пункт, который тебя не устраивает. Можешь убрать секс. Или визиты к родителям. Он слегка улыбается. - Или расследования? Убрать расследования, а секс – оставить? - Я и раньше прекрасно без тебя справлялся. Не думаю, что это станет проблемой. Он откидывается в кресле и фыркает. - Отличный способ признаться в нежных чувствах, Шерлок. Располагает. Стискиваю зубы. - У меня нет строгой необходимости в твоем присутствии при расследованиях. Но с тобой приятнее. Он ухмыляется. - Приятно чувствовать свою незаменимость. Меня не трясет. Просто здесь холодно, из неразожженного камина тянет сыростью. Ухмылка Джона гаснет. Я стою и жду, когда он скажет «нет». Вместо этого он говорит: - Я никогда не был… с мужчиной. - Я тебя научу. Он склоняет голову на бок. Говорит шутливым тоном, хотя его глаза серьезны: -А потом прочтешь мне вдохновенную лекцию о том, какой я некомпетентный идиот? - А ты собираешься вести себя по-идиотски? - Нет, больше не собираюсь, - отвечает он и встает. Я резко вдыхаю, когда он оказывается совсем рядом, а потом тоже прекращаю вести себя как идиот. Его губы раскрываются под моими. Я притягиваю его к себе. Я пытаюсь притормозить, но у меня не получается. Я хочу слишком многого, слишком быстро. Я испугаю его, оттолкну своей поспешностью. Но Джон не возражает. Он отвечает – жарко, нетерпеливо, жадно. Мои пальцы под поясом его джинсов, его ладони – под моей рубашкой, обжигают, перехватывают дыхание. В какой-то момент мне удается на секунду оторваться и переспросить: - Иногда представлял? - Господи, да постоянно! – стонет он, и мой смешок захлебывается на излете, потому что есть намного более срочные вещи, чем глупый смех, я всю жизнь смеялся, а это – этого я годами ждал, не надеялся, но ждал, а теперь можно: можно подхватывать каждый выдох, каждый звук, каждое движение навстречу, продолжать и возвращать ему стократ, и не бояться больше ни его, ни себя. И потом, в следующий раз, я исследую губами и руками каждый миллиметр этого невероятного тела, запишу каждую положительную реакцию на стимулы, изучу, что заставляет его просто вцепляться в простынь, а что - срываться за край, и какова идеальная последовательность первого и второго. В следующий раз мы продержимся дольше. Мы никуда не будем торопиться. А в этот раз, когда сознание возвращается, я слушаю его теплый шепот в ухо, целую его, оплетаю руками и ногами. Мой. Теперь не отпущу, даже не надейся. Не отдам никому – ни Саре, ни Мэри, ни Джанет, ни Роуз – даже близко ни одну не подпущу. - Знаешь, в этот твой список надо добавить еще один пункт, - бормочет он, и я чувствую его улыбку у своей шеи. - Какой? – голос хриплый, но я слишком расслаблен, чтобы беспокоиться об этом. - Визиты к Гарри. На секунду застываю. Он беззвучно смеется в ответ, а я из этого положения не могу ткнуть его локтем в ребра, поэтому перекатываю его на спину и, зависнув над ним, открываю рот для возмущенной тирады, а потом, передумав, затыкаю ему рот иначе. А он легонько водит кончиками пальцев по моей спине и совсем не возражает. ___________________________________________ * "Как украсть миллион" https://www.kinopoisk.ru/film/10156/