У дьявола красные, красные губы

У дьявола красные, красные губы. Соблазнительные, влажные, манящие, как спелые ягоды вишни на самой верхушке торта. Эти губы выжигают рассудок адским огнем, всё равно, что пламя пожара, вмиг охватывающее сухую ветку дерева. В них песня безумия, похоть, насмешка и все муки грешников. Дьявольские губы и речи, что они произносят, как удар кнутом по рассеченной коже, сжигают плоть заживо, отнимают душу, оскверняют её, раскаленными щипцами тащат из груди куда-то в плавящую пустоту. Вниз. Туда, где темно, жарко и шумит в ушах от тошнотворного шепота, что звучит громче грома в грозовую полночь. Монсеньор дрожит и старается не смотреть на них, но у него не получается. Красные губы сестры Норы похожи на тропические цветы - яркие, поразительно красивые, но смертельно ядовитые. Жуткие, облизывающиеся, коварные. Они сладко ухмыляются и заставляют терять голову, думать о страшных вещах. Недопустимых, запретных, порочных. Оставляющих в мыслях грязные кляксы вожделения. Гнилой привкус греха, смердящий, липкий, но почему-то до смерти желанный, всё равно что запретный плод, на который когда-то покусилась Ева. Эти красные губы – яркое пятно разврата на фоне разметавшихся светлых волос, потемневших от возбуждения глаз, бледной кожи скул и тонкой шеи. Лямки красного платья, которое Норе явно не по размеру, скользят по хрупким плечам, выставляют женские прелести на обозрение. Кажется, что каждая клеточка её тела пресыщена желанием и пахнет так сладко, что розы в райском саду завяли бы от зависти при виде её совершенства. Нора стягивает платье ниже, медленно, не спеша, с тягучим удовольствием, постанывая, обнажая покачивающуюся грудь, от которой просто невозможно отвести взгляд. Округлую, упругую, гладкую, как шёлк, жаждущий прикосновений. А дьявол внутри неё хохочет, разъедает взглядом, вертит мыслями монсеньора, как безвольной марионеткой на выцветшей сцене кукольного театра. Издевается, шепчет грязные словечки, обхватывает его тело ногами, так резко и с такой силой, что у монсеньора невольно вырывается стон. Нора извивается на нем с прыткостью скользкой кобры, пронзает тяжелым взглядом удава, елозит, прижимается всё ближе, так, что обнаженная плоть начинает гореть, дымиться, как раскаленная сковородка под струёй воды. Дьявол испытывает, проверяет на прочность, ломает последние бастионы и крепости его веры. Монсеньор шепчет молитвы, плачет от отчаяния, кусает губы в кровь, а дьявол жадно слизывает его слезы, смешивая соленое с красным. Он чувствует, как его вера надрывается в безмолвном крике, просит Нору остановиться и, в тоже время, шепчет, чтобы она не останавливалась. Он просит услышать, просит очнуться, бороться со злом, которое так жадно завладело её юным телом, украло её чистоту и невинность. Желает себе смерти в вечных льдах забвения, чтобы только не чувствовать этого огня, в котором сгорает заживо. И хочет, страстно хочет этого. И мысленно желает себе сгореть дотла в ту секунду, как её пылающее тело соединяется с его, когда кожа прикасается к коже, а из головы испаряется всякое сожаление… Наверно, монсеньор слишком жалок и слаб. Слишком тщеславен для той судьбы, что он сам себе выбрал. Он так стремился к величию духовности и власти, к пению ангелов, раздающимся где-то в святой вышине толстокожих храмов, а оказался в душных стенах психиатрической больницы, распластанным под телом смертной женщины, одержимой дьяволом, не в силах отринуть его в ней, не в силах сопротивляться желанию плоти. Душа монсеньора навсегда запачкана пороком, целомудрие отнято, вера растоптана, как первый снег под грязной подошвой. Монсеньор уже не понимает, где свет, а где тьма. Почему его тело так податливо и почему оно с такой жадностью отвечает Норе, которая парит над ним как ангел. Почему сердце стонет так сладко, беснуется в груди, разбивается на сотни острых осколков, царапающих душу в кровь. Почему его вера не прошла эту проверку, почему Бог не помог ему в этой борьбе тела над духом. Монсеньор пребывает в смятении, в горячке, он забывает свой путь, свои обеты, мысленно проклинает Нору, которая также, как и он, оказалась слаба, раз дьявол выбрал именно её тело среди множества других. Раз он предпочел этот лик ангела и наивность, чтобы сделать её своим вместилищем, инструментом для сотворения греха в обители, где греха и так слишком много. Монсеньор уже привык не замечать своих подопечных, их боль, их слезы, их сумасшествие, отдавая вожжи правления сначала сестре Джуд, потом сестре Норе. Действовать чужими руками было удобно. Не надо было пачкаться, а только читать молитвы за спасение грешных душ несчастных психов. Верить, что Бог помогает им, когда кто-то светлый и чистый просит за них, несмотря на всю их грязь и ущербность. Монсеньор считал себя выше этого, выше всех этих людей, что попали в его приют из-за своих болезней и преступлений. И теперь он платит сполна за свои слепоту и гордыню. Он сам теперь изувечен, повержен, растоптан, уничтожен. А Нора... Нора была слишком наивна и глупа, чересчур легковерна и управляема, словно дитя, и теперь дьявол глядит её глазами и красит её губы в этот ужасный красный цвет. Заставляет её делать это с ними. Обращает души в прах, словно это какая-то забавная игра, а не тяжкое бремя, клеймо, что будет вечно гореть на коже под одеждой, напоминая поцелуи дьявола. Нора движется всё быстрее, дыхание её учащается, окутывает монсеньора ядовитым облаком, от приторности которого можно задохнуться. Бедра её танцуют бешеный танец, ткань красной сорочки, которую монсеньор, не замечая, исступленно сжимает пальцами, намокает, её бледная кожа покрывается каплями пота. Она прикусывает красные губы, стонет, несется навстречу развязке, а монсеньор совершенно теряет рассудок, забывает кто он и зачем здесь, забывает Бога, выдыхает её имя и подается навстречу, словно тоже жаждет конца. Оглушающим взрывом, сопровождаемым хохотом дьявола, в голову монсеньора врывается сначала искрящееся красным огнем наслаждение, которого он никогда ещё испытывал, и от которого хочется взлететь к звездам... потом стекающая потом по спине пустота... а после только страх. Страх остаться наедине с последствиями произошедшего. Наедине с воспоминаниями об этом грехе, которые никогда не сотрутся из его памяти. И никогда больше не дадут ему насладиться мыслями о собственной непогрешимости и безупречности. Монсеньор пытается заново научиться дышать, заставить тело слушаться, подняться, куда-то идти, что-то делать... А дьявол слезает с него со вздохом полного удовлетворения и, прежде чем оставить монсеньора одного в этой остывающей комнате, хищно улыбается ему, оставляя в памяти эту последнюю улыбку. Тело монсеньора словно скучивается в узел, падает, слезы высыхают у него на глазах, не успевая сорваться вниз, по бледному лицу, чтобы стереть взгляды и прикосновения Норы. Ни одна молитва не приходит ему в голову. Сердце бьется как раненая птица, подбитая камнем. Но единственная картина, которая стоит у него перед глазами, отчего ему хочется выколоть их раскаленными спицами, это она... Дьявольская улыбка на проклятых красных губах.