Sparks

Сунен всегда был веселым, со счастливыми искорками в лисьих глазах и яркой улыбкой. Он любит общаться, с головой уходить в любую забавную авантюру, какой бы она не была сумасшедшей на первый взгляд, и танцевать до боли в мышцах. А еще Хоши любит Уджи, только пока он не признался в этом даже самому себе. Сам Уджи, кажется, тоже любит, но из-за природной вредности ничего не делает со всем этим, не разбирается с трусостью старшего. Даже наоборот, бесится из-за слишком активного и иногда слишком самоуверенного хена и дерзит. Все прекращается в один момент, когда у обычно яркого Квона пропадают улыбка и задорный блеск во взгляде. Предстоящий камбэк тяжелым грузом ответственности упал на плечи танцора. Все валилось из рук парня, поставленная им хореография не казалась такой идеальной — идеальной для песен одного вредного коротышки. Пожалуй, у каждого было такое чувство, когда хотелось все бросить. Именно это сейчас и испытывал Сунен. И обычно нервный Чжихун должен был бы перестать беситься, ведь слишком громкий хен канул в лету — даже перед глазами не маячит, как обычно это было — но этого не происходит. Наоборот, композитора все еще больше раздражает — себе не признается, чувства сваливает на сложное для всех время, — он запирается в агентстве до поздней ночи (читай: утра), совершенствуя альбом. Уходил бы он хотя бы на полчаса раньше, то застал бы оттачивающего хореографию Хоши, который точно так же запирается в зале для практики, всячески издеваясь над собственным телом. Удивительно, как у него еще получалось доходить до общежития. Ведь Квон не жалел себя, но, танцуя, чувствуя боль в мышцах, он забывался. На время становилось легче. Это уже не могло не радовать, ведь в голове переставали жужжать и роиться осы-мысли. Сегодняшней ночью от чего-то легче не становилось, наоборот, все движения получались слишком смазанными или слишком резкими. Выключив музыкальную установку, парень скатывается по стенке вниз и, тяжело дыша, закрывает лицо ладонями. Хочется плакать из-за обиды и досады, потому что идеальной хореографии нет, а расстраивать Уджи не входит в планы того. Ведь у Ли готов идеальный альбом — это Хоши знает совершенно точно — просто по-другому у младшего быть и не может. Его хореография должна соответствовать этому уровню. Дело даже вовсе и не в перфекционизме Сунена, просто так нужно — так требуется. Самому Квону непонятно такое рвение (на самом деле объяснение лежит где-то далеко на периферии сознания, просто ему страшно там копаться, только это секрет). Ведет ладонями выше, зачесывая пальцами спавшую на глаза челку, и прикусывает нижнюю губу. Сейчас ему следовало бы пойти обратно в общежитие или проветриться, чтобы отвлечься от ненужных мыслей, но сил подняться нет, даже стенка не поможет. Сунен сильно прикладывается затылком об ту же стену, что перед глазами все смазывается, и сдавленно скулит сквозь плотно сжатые зубы, когда дверь открывается и в зал проскальзывает Чжихун в растянутом свитере. Выглядел чертовски мило и по-домашнему, этого нельзя было не заметить. Маленькая искорка загорается где-то между легких танцора, слегка потрескивая и желая вспыхнуть настоящим пожаром. Из горла вырывается вздох — Хоши хочется внимания младшего. Мысль вовсе не кажется странной, потому что она привычна и обыденна для парня. — Что ты здесь делаешь, Сунен? — Уджи останавливается прямо перед ним и непонимающе смотрит, ведь Квон выглядит еще более разбито, чем обычно. — А ты? — Хоши сам не узнает свой голос: звучит сдавленно и слишком хрипло, будто горло перед этим перевязали удавкой. Смотрит на Чжихуна как-то затравленно, потерянно — взгляд человека, который запутался, попал в тупик. Да, Хоши полностью увяз в этих зыбучих песках, ища спасение в усердной работе, хотя мог бы просто поговорить с Чжихуном. Боится своих же чувств, будто он только пошел в среднюю школу. А Уджи понимает, ведь точно так же поступает, полностью отдавая свои силы и время в музыкальной студии, и просто садиться рядом со старшим. Близко, касаясь боками — тепло и, что главное, не бесит. Внутри чжихуновых легких такая же искорка, как и у старшего, но с одним только отличием — полностью понимает, откуда та могла взяться, и вовсе не боится, просто находится в легком смятении и ждет. — Не издевайся так над собой, — младший тычет пальцем куда-то под ребра брюнета и расплывается в улыбке, когда слышит тихий смешок. Первый за долгое время. — Только если ты прекратишь делать то же самое, — Квон разворачивается и смотрит прямо в глаза напротив. Искры в легких обоих начинают громче трещать и разгораться, становится трудно дышать, поэтому вдохи глубокие и частые. Расстояние между ними почти нет — кончики их носов забавно касаются друг друга. — Ты же знаешь, я работаю над альбомом, — Ли не выдерживает долгого зрительного контакта и отводит взгляд в сторону, закусывая нижнюю губу из-за переполняющих чувств. Руки так и тянутся до танцора — дурацкое наваждение. Чтобы преодолеть его, Уджи сминает пальцами край свитера. — Он и так идеальный, — выдыхает старший куда-то в чжихуново ухо. Жест кажется ужасно интимным, поэтому парень краснеет, — И ты тоже. Тоже весь идеальный, Чжихун. Танцор сам не ожидал от себя, что скажет такое. Но в груди стало на удивление легко (словно кто-то забрал тот груз, сковывавший его), и осознание всего резко накатило волной, смывая за собой все ненужное и выбрасывая на берег потайные чувства — произошло слишком быстро и просто. Но было немного неловко, это чувство повисло в воздухе. Кажется, Квон покраснел и отвернулся от младшего. Внезапное облегчение стало снова страхом и потерянностью. — Сунен, посмотри на меня, — в зале тишина, поэтому даже этот шепот давит на уши. Брюнет отрицательно машет головой и собирается уже встать, но его останавливает чужая ладонь, — Просто перестань издеваться над собой. Уджи уходит, тихо притворив за собой дверь. А танцор думает, к чему был посыл этих слов: чтобы старший перестал засиживаться в зале из-за работы или из-за чувств, которые скрывает. Все слишком сложно — Хоши не любит, когда так, поэтому снова тушит огонек в легких и все-таки идет в общежитие. Но горечь (чувство трусости) опаляет горло. Сунену действительно становится страшно, потому что осознание пришло слишком быстро и неожиданно. Он еще к этому не был готов.

***

Ночь на кухне с кружкой жасминового чая — замечательная идея, как кажется Чжихуну. Горячий напиток приятно жжет горло и расслабляет, унося в какой-то магический транс. Но не сейчас. Мысли предательски возвращаются к комнате для практики и Сунену, так и не прекратившего издеваться над собственным телом. Бесило неимоверно. Ведь сам Чжихун выполнил просьбу старшего — перестал до утра засиживаться в студии, — вместо этого он засиживался на кухне в компании с кружкой чая и ожиданием Квона. Никто не говорил, что нужно именно спать. Но Уджи никогда не дожидался брюнета и так и засыпал за столом, уткнувшись носом в сгиб локтя, но всегда оказывался на утро в своей постели, заботливо укрытый теплым пледом. Сегодня он собирался поговорить с Суненом, и не важно, как поздно тот вернется домой, поэтому рядом с парнем покоится коробочка с модафинилом, так, на всякий случай. — И когда же ты придешь, Сунен? — Ли устало облокачивается на спинку стула и смотрит на белый потолок, — Это эгоистично, ведь обо мне ты не подумал, придурок безмозглый. Чай в кружке остыл, а композитор все-таки уснул с пачкой таблеток в руке, так и не открыв ее, когда Хоши зашел на кухню, чтобы снова отнести младшего в комнату. Квон мягко раскрывает чжихунову ладонь и смотрит на аналептик, начиная почему-то злиться или на самого себя, или на Ли. — Откуда он вообще у тебя? — тихо шипит, выкидывая лекарство в мусорку. Не хватало еще того, чтобы Уджи травился этой дрянью. Оборачиваясь, брюнет видит уже не мило спящего парня, а его же рассерженный взгляд. Вся злость и запал танцора сразу улетучились, уступая место робости и смущению. Последнее их тесное общение еще чувствовалось на коже, под кожей — везде, все еще вызывало мурашки и вспышки искр между легких, словно кто-то в ветряную погоду старается зажечь зажигалку. — Почему ты все еще делаешь это? — как бы невзначай спрашивает Чжихун, отпивая из стакана холодный чай. На самом деле он над самым краем своего самообладания. Еще совсем чуть-чуть, еще один шаг, и Ли действительно взорвется: припрет старшего к стенке и выскажет ему, как он заебал трусить и убегать. Что вот он, Чжихун, и он испытывает те же самые чувства к Квону. Слишком долго старший разбирается сам со своими тараканами. — У меня еще не готова хореография, я уже говорил это, — и Чжихун бы взорвался прямо сейчас, если бы взгляд его хена не был слишком грустным и загнанным. Снова. — И… И когда она будет готова? — Еще не знаю. И Уджи опять остается один на кухне, рядом стоит все та же кружка с остывшим чаем, а лекарство от сонливости в мусорке. Оно теперь точно не понадобится — Ли снова принимает тот факт трусости брюнета и тушит свои искры. Кажется, он будет это делать еще целую вечность. Но дышать легче не становится. Чжихун уже не бесится, вместо этого нападает жуткая апатия. Просто младший устал ждать хоть чего-то. — Все, задолбался. Никакие Квоны мне нафиг не нужны.

***

— Сунен, тебе не кажется, что с Чжихуном что-то не так? — спрашивает Сынчоль после практики. И этот вопрос как гром среди ясного неба. Так же неожиданно и бьет так же громко. — А с ним что-то не так? — брюнет с непониманием смотрит на лидера, неловко перебирая пальцами волосы на затылке. Он не общался с Ли полторы недели и старался даже не смотреть в его сторону. Он не хотел слышать треск бенгальских огней, которые вспыхивали в легких. Это ужасно неправильно. Хоши не хочет этого (врет сам себе, ведь так же ужасно приятно, что хочется и снова, и опять, и вообще всегда). Чхве почему-то становится сердитым и недовольно ведет плечами, он явно ожидал не такого ответа. Смотрит через глаза в душу и ждет. — Я правда не понимаю, про что ты, хен. — Тогда почему вы больше не общаетесь? — Сунен отводит взгляд в сторону и нервно зажевывает нижнюю губу. Он как школьник, которого отчитывает строгий отец за какую-то оплошность или плохую оценку. — Чтобы между вами не произошло, решите это быстрее. Мне не нужна тленность в группе. Квон только кивает и завязывает шнурки на кедах, замечая краем глаза, как кто-то мелкий выходит на улицу, так и не дождавшись никого. — Хен, я пойду. Не ждите меня, — Хоши выглядит все еще неловко, но уже более собранно, — и Чжихуна. Он выбегает из комнаты, так и не увидев расслабившееся лицо лидера, который, кажется, слабо улыбнулся. Сынчолю оставалось надеяться, что тем двоим хватит ума и смелости разобраться со всем, что между ними происходит. — Не волнуйся, они не дети. — Джонхан мягко берет за руку и исцеляюще улыбается, что бабочки начинают трепетать где-то в сынчолевом горле. Становится легче, ведь верно, не маленькие же.

***

Хоши понимает, что не знает, как начать разговор с композитором только тогда, когда уже почти догоняет Чжихуна за поворотом. Младший выглядит, мягко говоря, не очень: темные тени засели под его глазами, губы вытянулись в тонкую линию, а брови были сведены к переносице. Походка казалась слишком понурой из-за сгорбленных плеч, и он казался еще меньше, чем есть на самом деле. Маленькая грозовая тучка. Из-за сравнения становится легче и как-то теплее на душе (искры начинают греть суненовы легкие, что, оказывается, вовсе не так страшно и вовсе не неправильно), Квона наполняет прежняя уверенность, которая всегда была ему раньше присуща. Уже неважно, как именно начать говорить — нужно (хочется) просто обнять. — Почему не подождал никого? — Уджи вздрагивает и оборачивает на голос старшего. Его Ли точно не ожидал здесь увидеть, ведь у них вроде как взаимное игнорирование. — А должен был? — голос звучит стальным, потому что тратить свои чувства на брюнета Уджи порядком так заебался. А у Сунена в голове только вопрос «надолго ли этого мнимого безразличия хватит». Между парнями от силы три метра, но сейчас это самое комфортное для младшего расстояние. Он все еще не задыхается от своей собственной маленькой войны в грудкой клетке, но все равно старается не смотреть Квону в глаза, чтобы не утонуть. Сунен не протянет ему руку — просто не поймет, что младший тонет, полностью вязнет в этом болоте без шанса на спасение. Так казалось самому Уджи, а правильность своих мыслей проверять не хотелось — себе только дороже. Чжихуну нужна была твердая почва под ногами, которой брюнет и так постоянно лишает. — С тобой… — Хоши немного нервно ведет плечами, — все нормально, Чжихун? — спрашивает совсем ненавязчиво, будто младший только порезал палец об нож, а на самом деле порезал свою душу Суненом. — Да, блять, со мной все нормально, — Ли вспыхивает и сжимает свои кулаки, — было бы, если бы один тупоголовый кретин не вел себя все время так невъебенно тупо. Ты меня заебал, Квон Сунен. Заебал своей трусостью и нерешительностью, которые продолжаются две с половиной недели, если не больше. А сейчас спрашиваешь, в порядке ли я? Иди на хуй, вот что. — Уджи задыхается, но не из-за искр, а из-за гнева и, пожалуй, детской обиды. Сунен даже не вздрагивает, он вообще не удивлен такой реакции младшего, ведь прекрасно знает взрывной характер того. Брюнет только вздыхает и начинает делать шаги в сторону насупившегося парня, который почти сразу же растерял весь запал гнева и уставился на грязный асфальт под кедами. Легкие Квона греет приятным теплом, и им нужно поделиться с Чжихуном, таким холодным и потерянным сейчас. Хоши был таким же не так давно, и Ли точно так же грел его, хотя Сунен и старался игнорировать и его, и свои искры. Глупый трус, Уджи совершенно прав. Но ведь всегда есть шанс все исправить, верно? Квон кладет свои ладони на щеки младшего и заставляет его посмотреть в свои глаза. Ли не старается вырваться и, кажется, вообще специально не шевелиться, а только смотрит в суненовы глаза с необъятной надеждой, что скоро весь этот пиздец между ними закончится. Чжихун вздрагивает, когда большие пальцы танцора нежно поглаживают его щеки. — Ты замерз? — Ли отрицательно машет головой и закусывает нижнюю губу, что не может уйти от взгляда старшего. Хоши проводит подушечкой большого пальца по ней и улыбается, видя, как еще сильнее алеет парень. — Тогда почему губы фиолетовые и щеки красные? Чжихун переполнен чувствами: искры теперь не только легко трещат в легких, но и яркими вспышками разносятся кровью по всему организму, оседая где-то в желудке — ему становится тепло и уютно, хоть и неловко. Хоши мягко целует чжихунов лоб, медленно переходя на скулы и нос. Ли смущенно зажмуривается и сжимает ладонями воротник чужой расстегнутой куртки и, сам того не замечая, притягивает ближе к себе. Привстает на носочки и тянется к этим приятным, согревающим душу прикосновениям — ластится, словно щенок. — Пообещай, что больше не будешь засиживаться в компании. Что я больше не буду ждать тебя всю ночь на кухне и просыпаться один на своей кровати, — Чжихун тычется носом в ключицы танцора, и из-за этого на лице старшего расцветает улыбка. — Ну же, пообещай, Сунен. — Я обещаю тебе. — а Квон улыбается как и прежде: так же ярко, со счастливыми искорками в лисьих глазах. Уджи смеряет лиса скептическим взглядом. Хоши — трудоголик, который не может без танцев, и Ли прекрасно это знает. — Не веришь? — смеется, видя, как младший отрицательно машет головой. Что-то детское есть в этом жесте, — Честно, я не вру. Доказать? Сунен снова смеется и мягко целует ничего не ожидавшего Чжихуна. Прикосновение совсем легкое и едва ощутимо, и младший был бы рад почувствовать большее, вот только он и так стоит на носках, а Квон ухмыляется. Уджи раздраженно рычит — от его детского смущения не осталось и следа — и давит ладонями на плечи Хоши, чтобы тот хоть немного, но нагнулся. И снова касание губ, из-за которых по телу идут мурашки, а между легких взрывается салют. Ладно, допустим, что Чжихун поверил Сунену. Но его нужно будет уверять каждый день.