Перед рассветом

      За высоким стрельчатым окном ветер кружил легкие белые хлопья снега, как-то спокойно, неторопливо, буднично. Они падали, оседая на выступе подоконника, устилая безликие плиты двора, превращая серые, оголенные деревья парка в заснеженный сказочный лес. Облака низкие, сизо-водянистые, забитые снежной ватой грузно ползли по небосклону, и день терялся в них, смазанный неопределенностью времени: не то утро, не то уже за полдень, не то вечереет... И я потерялась в этом дне, забыв о том, который час, оставив позади где-то хмурый рассвет, плавно переходящий в безликий вечер. Все было не важно, кроме мимолетных мгновений из которых, как из мозаики складывалось сегодня, тянувшееся из одной бесконечности в другую. Не было ни вчера, ни завтра, было только сейчас, каждого удара сердца, каждого вдоха, каждой упавшей на окно снежинки, каждого секунды, пронизанной звуком пианино.       Не отрывая взгляда от окна, я лениво перебирала клавиши, и пальцы мои рождали немного неумелую отрывистую музыку. Я не играла ничего конкретного, так, мимолетные отрывки, складывающиеся во что-то невесомое, как кружащий за окном снег, больше похожее на музыку моего настроения, моих мыслей, через переливы клавиш, разносившихся по залу, пустому и притихшему. Здесь была только я, снег и музыка, льющаяся из-под моих пальцев. Все это продолжалось какое-то время… Очень долгое время. Я играла, и пустая комната и снег за окном слушали отражение моей души. Пока я не поймала боковым зрением оттиск шевельнувшейся тени на стене, высвеченной пламенем нескольких канделябров в углу комнаты. Пальцы неловко соскочили с аккорда, завершив мелодию совсем не тем звуком, каким я хотела. Обернувшись, я увидела Натаниеля и поняла, что он уже давно стоит за моей спиной и слушает, как я мучаю инструмент. Отчего-то стало неловко, но ищейка, не шевельнувшись, отозвался:       -Продолжай.       Его тон, не то просьба, не то приказ. Если бы я не знала Нэйта уже некоторое время, то решила, что эта фраза прозвучала как требование, но это было не так.       -Это, по сути, была не музыка...,- попыталась оправдаться я. Мое уютное одиночество было настырно прервано. Хотя, не заметь я гловаря ищеек, я бы до сих пор думала, что нахожусь в пустом зале одна.       -Ну тогда сыграй что-нибудь, - попросил он. Оторвавшись от стены под неровным светом свечей, тень прыгнула со стены на мраморную плитку пола. Натаниель неторопливо подошел к пианино, прерывая тишину глухим шорохом его шагов и, облокотившись, приготовился слушать.       Я украдкой взглянула на Нэйта, стоявшего в нескольких шагах от меня и, опустив взгляд, провела ладонью по черно-белым клавишам инструмента. Несколько из них издали тревожный высокий звук, и я прикусила губу, перебирая в голове немногочисленные, известные мне музыкальные композиции, прекрасно осознавая, что музыкант из меня не важный.       -А что бы ты хотел услышать? - решила перебросить право выбора на него.       Натаниель пожал плечами:       -На твой выбор.       Что ж, раз так, значит, буду играть под свое настроение. Но почему-то казалось, что он не дослушает до конца, уйдет, снова оставив меня одну, наедине со своей музыкой, молчанием пустой комнаты и сумерками, с каждой минутой становящимися гуще. То, что я собиралась играть – была одна из моих любимых композиций, но исполняла я ее редко. Отчасти от того, чтобы не приелась быстро, отчасти от того, что обычно, когда садишься за пианино, появляются слушатели, которые просят сыграть что-то на свой выбор или что-то воодушевляющее, а эта музыка не относилась ни к числу любимых композиций жителей поместья, ни к числу зажигательных и веселых мелодий. Я играла ее обычно в такие дни, когда оставалась одна, или когда слушатели были настроены услышать что-то подобное.       «Перед рассветом».       После нее всегда хотелось верить в лучшее.       И я верила.       Почти отчаянно верила.       Также как и сейчас хотела верить, что он все-таки дослушает до конца. Раз он позволил, я хотела говорить сейчас с Натаниелем на своем языке, и было уже неважно, что он скажет потом.       Так было странно, что из всех жителей поместья в этой комнате вдруг был только он. Было странно, что сейчас он стоит рядом и готов слушать мою не слишком умелую игру на пианино. Было странно, что он незаметно до этого стоял в тени и слушал сбивчивые переборы клавиш, не предназначавшиеся не для кого. Но он слушал...       Пальцы пробежали по черно-белым костяшкам инструмента, и в пустой скрытый легким полумраком зал полилась тихая медленная музыка. Музыка предрассветного утра, музыка молчания, ожидания, музыка долгой холодной зимы перед весенней оттепелью. Музыка надежды.       Натаниель стоял, облокотившись на инструмент, склонив голову, вслушиваясь в аккорды, созданные моими непослушными, неумелыми пальцами. И я украдкой смотрела на его слегка затененный спускающимися сумерками профиль, вглядываясь в глаза, казавшиеся в плохо освещенной комнате серыми. Всматривалась, стараясь угадать его мысли, блуждавшие сейчас где-то далеко.       Слушай Натаниель. Я буду говорить с тобой на языке музыки. Слушай, ведь у нас с тобой больше ничего не осталось. Это один из тех немногих шансов, что так редко выпадает нам – поговорить. Казалось бы, так просто, ничего проще и быть не может, просто сесть и побеседовать: о погоде, о друзьях и знакомых, о пережитом когда-то, о тебе и обо мне. Но мы не можем позволить себе и этого, возведя непроницаемую, непреодолимую стену между нами. Скажи, неужели все, что у нас осталось – это дом в глуши, заметенный осенними листьями и снегом пережитой зимы, да старый лодочный сарай возле затянутого туманом озера? А ведь несмотря на то, что мы ходили по краю, стоя в шаге от надвигающийся смерти, мы жили тогда. У нас был весь тот наш маленький мир, и каждое мгновение пролетающих дней и мы жили тогда, пусть иногда и в страхе, что этот день последний.       Пальцы едва касались клавиш, я почти не слышала музыку и скорее чувствовала ее каждой частичкой души, также, как чувствовала Натаниеля, стоящего рядом со мной, чувствовала его так близко, и в тоже время так далеко от меня. Он стоял, задумчиво глядя куда-то, будто был не здесь. Может он, как и я мысленно вернулся к тем дням, далеким и безвозвратно ушедшим. Но здесь, сейчас я была с ним. Я касалась его души, отраженной в родниках бирюзовых глаз, души, покрытой тонкой коркой льда…       Неровные всполохи огня. Тени, пляшущие на стенах. Стук ветра в оконную раму. Плачущее мягкими снежинками зимнее чернильное небо. Тихая музыка пианино в тишине полупустой укутанной легким сумраком комнаты.       Что ж, Нэйт, мы никогда не узнаем всей правды, не соберем эту мозаику до конца. О том, что могло бы быть, но не случилось, будет молчать вечность. И мне останется лишь благодарить богов за то, что они подарили нам шанс, подарили время, которое мы больше никогда не вернем. Я знаю, ты просто делал свою работу. Пытался спасти жизнь глупой девчонке, разнеженной в уютных стенах поместья хорошей жизнью. Так ты думал. Возможно, что-то изменилось. А может, продолжаешь так думать до сих пор. Так ли это? Скажи, Нэйт?       Но ты молчишь. Склонив голову, слушаешь, как из-под моих пальцев рождается музыка души.       Слушай, Нэйт.       Как много я хотела бы тебе сказать. Но ты бы развернулся, ушел, не дослушав до конца, не дав мне объяснить. Как уходил множество раз.       Теперь я говорю.       Поймешь ли ты меня?       Ты знаешь, твое пламя выжгло мне душу, превратило сердце в тлеющие угли. Мне больно, Нэйт! Ты забрал все, что у меня было, посмотри, в кого по твоей милости превращаюсь я. Неужели ты не слышишь моего крика о помощи? Ты спасал меня от наемных убийц, охранная мою жизнь каждое мгновение всех этих проклятых дней словно цербер, но теперь ты убиваешь меня сам! Убиваешь и не замечаешь этого. А может, замечаешь. Может по этому ты уходишь каждый раз, чтобы не делать еще больнее, чтобы не чувствовать себя причастным. К моей смерти. И возможно, уже ничего не изменить. Мы оставим все как есть. Ведь за наши чувства мы сами держим ответ. Я прощаю тебя. Ты ни в чем не виноват передо мной.       Но как жаль, что я так и не смогу сказать тебе этого.       Последние аккорды, мягкие, редкие, плавятся под моими пальцами, предвещая надежду, бесконечную веру в лучшее. Это обещание рассвета, который здесь никогда не наступит…       Последняя нота в тишине комнаты дрожит натянутой струной. Натаниель поднимает на меня взгляд, и я смотрю в его бирюзовые глаза…       Смотрю и не могу оторваться.       Чувствую, что тону и понимаю – мне уже не выбраться из этого омута…       Но едва ли боги дадут нам еще один шанс.