Индейское лето

Индейское лето — длительный период тёплой и сухой погоды в конце сентября или в первой половине октября в Европе и Северной Америке, связанный с устойчивым антициклоном (с).

Палатка буквально сотрясалась от хохота музыкантов. По мнению Фрэнка, это был дурной знак. Черта с два они станут обсуждать серьезные вопросы в таком настроении. Он помедлил секунду, прежде чем откинуть полог и войти. Глубоко вдохнул, собираясь с силами. Отвратительное это все же ощущение – когда собранный тобой же коллектив норовит выскользнуть из-под твоего контроля. Просто потому, что они от тебя устали или просто потому, что лидер из тебя хреновый – какая уж, к черту, разница. – В канун Дня Всех Святых, когда зловещий туман клубится над кладбищем, – с угрожающим подвыванием вещал Тэд, нацепив на лицо дурацкую пластмассовую маску, – кто осмелится выйти из дому? Только самые отчаянные… алкоголики! Маска глумливо скалила клыкастый рот, смутно напоминая очертаниями ритуальные тибетские маски демонов. Впрочем, вряд ли местные производители атрибутики для Хэллоуина вникали в соответствующий культурный контекст. – Хреново дело, парни, – произнес Фрэнк, обводя группу взглядом. Все на месте, хоть это хорошо. – Организатор этой долбаной ярмарки вообще не понимает, зачем на сцене мониторы для каждого музыканта. Оказывается, когда я ему по телефону говорил про пять линий, он даже не въехал, о чем речь*. Лица его коллег отразили сложный спектр эмоций – от разочарования до отвращения. Кроме одного, скрытого за маской. – Да и хрен с ним, – вдруг сказал Стэн, демонстративно вздернув подбородок. – Я себя и так слышу. А если и слажаю где, так никто не заметит. Готов спорить, в толпе не будет ни единого человека, способного это заметить. Остальные согласно зашумели, пожимая плечами и презрительно фыркая. – Ну, а чего ты хотел? – Это ж тебе не Мьюзик-Холл в Нью-Йорке, чувак. Это гребаная фермерская ярмарка. – Выступим как-нибудь. – А для народа Ленни звук нарулит как следует, да, Ленни? Их бессменный звукач Ленни согласно кивнул, от избытка чувств покачнувшись на стуле, и поднял вверх полупустую бутылку. От него уже порядком разило. – А я буду выступать в маске, – подал голос Тэд. – И если звук будет хреновый, мне будет не стыдно! Грянул новый взрыв хохота. Фрэнк принюхался, пытаясь определить, кто еще успел накатить спиртного вместе с Ленни. Тщетно – тот все перебивал своим выхлопом. – То есть, мы не отказываемся? – А ты что, собирался отказаться? Приятель, мы не в той ситуации, чтобы… – Да, конечно. Я знаю. Знаю, черт. – Я хочу сказать, все мы тут выплачиваем либо алименты, либо закладные за дом, и… – А кто-то уже пропил задаток! – снова Тэд, загробным голосом из-под своей дурацкой маски. И снова хохот. Все так привыкли к его шуткам, что готовы ржать, едва услышав его голос. Когда-то Фрэнк и сам не мог удержаться от улыбки, лишь зацепившись взглядом за вечно валяющего дурака бас-гитариста. Когда-то. Только вот любая шутка затирается от бесконечного повторения. Господи, как же все это ему надоело. Он сам не заметил, как выскользнул обратно. Вряд ли это вообще кто-то заметил. Холодный осенний ветер с готовностью обхватил его невесомыми руками, бесцеремонно забираясь под куртку, щекоча бока. Точь-в-точь как Тэд, когда ему неймется. Черт бы его побрал. Они повздорили с утра, из-за дурацкой мелочи, в сущности – из-за тыквы. Было бы о чем говорить. Весь город с ума посходил с этим Хэллоуином. С каждым годом все больше этих картонных скелетов, летучих мышей с нейлоновыми крыльями, фонариков и прочей ерунды. Кому-то выгодно продавать невзрослеющим детям игрушки-однодневки, а значит, так будет и впредь. Общество потребления все шире разевает пасть, желая проглотить всё, что предложат. Фрэнк почти мечтал дожить до дня, когда это общество наконец захлебнется. Когда его начнет тошнить. Он так и сказал, а Тэд ответил, что устал слушать «это твое экзистенциальное дерьмо». Вот новости, двадцать с лишним лет слушал, а сегодня вдруг устал. Все они устали, что правда, то правда. Когда-то все было иначе – и тот самый, помянутый барабанщиком, Мьюзик-Холл, и толпы визжащих девчонок, что пытаются пробиться через охрану. И первая пластинка, чьи копии ныне запрятаны где-то на пыльных полках коллекционеров. Радиоэфиры и даже одно выступление на телевидении. Кто виноват, какой такой обкуренный ангел в небесной канцелярии решает, кому стать рок-идолами, а кому собирать манатки и катиться обратно в свой провинциальный городок? Они были не лучше и не хуже других, тех, чьи альбомы стали платиновыми, чьи песни заняли первые строчки в чартах. Такое было время – казалось, в каждом чертовом гараже в этой стране репетирует пять-шесть патлатых парней, до одури играя кавера на одни и те же песни. Казалось, стоит тебе выбраться на сцену с гитарой в руках, и вокруг мгновенно соберется восторженно воющая толпа. Да так оно и было, чего уж там. Кому-то просто повезло чуть больше. Случайно встретили хорошего продюсера, или вокалист как следует оттрахал жену какой-нибудь телевизионной шишки – и вот она, слава. Одна из тысячи совершенно одинаковых групп – те же заезженные темы, те же кошмарные прически и кожаные штаны в обтяжку – и вдруг на вершине. Все остальные в пролете – адьос, ниша занята. И вот уже, не успеешь оглянуться, а тебе далеко за тридцать, и в спальне, надрываясь, орет ребенок, и жена требует «найти нормальную работу». Щелчок – сменился слайд в проекторе, и вот тебе сорок, концертные штаны не сходятся в талии, а у Стэна и вовсе вырос пивной живот, у Харви залысины, а ты покупаешь шампунь для укрепления корней в женском отделе маркета, стараясь не замечать откровенное хихиканье продавщиц. «Вы все еще играете?» – изумленно спрашивает случайная подружка, по возрасту годящаяся Фрэнку в дочери. Ее папаша в юности был на их концерте, и Фрэнк мысленно передает привет старому поклоннику, стягивая с девицы микроскопические шортики. «А мы больше нихрена и не умеем, кроме этого». Щелчок, смена слайда. Пока ты читал толстые книжки, выискивая новые темы для песен, к тебе незаметно подкрался тот самый «средний возраст» и стукнул по голове пыльным мешком, сюрприз, братан! На дворе догорают непонятные и сумбурные девяностые, горькая осень столетия; из радиоприемников несется хрипатый гранж, наглый рэп и совсем уж непонятный панк – эта зараза приползла из Европы и оказалась хуже чумы. Прежние идолы заняли свою нишу, умерили аппетиты и перешли на написание баллад к фильмам «семейной» категории, а ты обзваниваешь музыкантов с радостной новостью – вас пригласили сыграть на фермерской ярмарке. Между конкурсами на скоростное поедание кукурузы и что-то там еще… Ветер вольно гулял меж аляповато-ярких ярмарочных тентов. Им предоставили один в качестве гримерки – расщедрились, надо же. В затрапезных клубах, где им порой приходилось играть, хозяин запросто мог предложить переодеться в туалете. В соседних палатках расположились торговцы какой-то ерундой, продавцы билетов на немногочисленные аттракционы и даже гадалка, которая, впрочем, сонно клевала носом и не предпринимала ни малейшей попытки завлечь клиентов. В поисках хоть какого-то движения Фрэнк направился к центральной аллее. Ветер одобрительно подтолкнул его в спину. Под ногами влажно поскрипывала сухая трава: палатки расставили прямо на поле, едва сняв урожай. Проклятые фонарики-тыквы были повсюду. Подсвеченные изнутри или, напротив, сверкающие темнотой из наспех прорезанных глазниц. Ухмылялись, скалились, пытались напугать. «Они отгоняют злых духов!» – распинался Тэд сегодня утром. Таращил глаза, изображая тех самых духов, размахивал руками. «Наши предки знали, что в эту ночь мертвецы бродят по земле! И прочая всякая нечисть!» Знал ведь, паршивец, как Фрэнк относится к дремучим суевериям, и нарочно заводил этот разговор, провоцировал. Нет бы честно сказать – мол, все так делают, и я хочу, чем мы хуже? Почему бы и не поставить тыкву на крыльце? Просто способ почувствовать себя полноценными членами общества. Одна из базовых потребностей человека, кем бы он ни был – потребность в социализации. А Фрэнк не мог, не находил в себе сил ответить, что боится. И не злых духов хэллоуинской ночи, а милых и доброжелательных соседей, с которыми здоровается каждое утро. Боится привлечь лишнее внимание и разрушить хрупкое равновесие, установившееся за последние несколько лет, когда они с Тэдом стали жить вместе. Пусть на дворе поздние девяностые, и в благословенном Сан-Франциско, говорят, парни носятся по улицам в розовых боа и целуются взасос перед зданием администрации, но здесь, под аккуратными зелеными крышами типичного захолустного пригорода, царят консервативные пятидесятые. И просто чудо, что никто до сих пор не сказал им ни слова. Может, думают, что два стареющих алкаша-неудачника просто съехались, чтоб экономить на квартплате и пропивать остаток. И, надо признать, эта версия не то чтобы катастрофически далека от правды. По крайней мере, Фрэнк уж точно никогда не считал их пьяные обжимания в гастрольном автобусе проявлением большой и чистой любви. Просто в жизни нужно попробовать все, говорил он себе, а бесконечная вереница девчонок-группиз была довольно однообразна – те же прически, и макияж, и отчаянные попытки казаться взрослее… А с Тэдом было весело, с ним всегда было весело, вот уж чего у сукина сына никак не отнять. Его безумные идеи порой влетали в копеечку организаторам, но тогда они еще могли позволить себе заплатить за сожженный автобус или разгромленный гостиничный номер. Секс с ним казался Фрэнку логичным продолжением «рок-н-ролльного угара», только и всего. Потом он превратился в способ снятия стресса – отличная отмазка, особенно когда стресса в жизни становится все больше, популярность падает, деньги уходят, а вместе с ними и женщины. В какой-то момент поблизости будто бы образовалась небольшая черная дыра, незаметная для астрономов, но обладающая достаточной гравитацией, чтобы неотвратимо засасывать в себя всё, что когда-то составляло жизнь музыкантов. Уходили жены, унося с собой детей, подозрительно непохожих на отцов, и чеки на алименты, уходили «друзья», некогда привлеченные блеском звезды-однодневки. Щелчок, смена слайда: вот приходят новые жены, не из рок-тусовки, из хороших, благонадежных семей, и безуспешно пытаются отмыть и научить приличным манерам исхудавших и запаршивевших степных волков. Потерпев неудачу в благородном деле превращения бессовестных зверюг в хомячков, уходят и они. И правильно: куда годится такой «отец семейства», что перебивается случайными заработками и бездарно тратит время, репетируя никому не нужные песни и даже (о, господи!) сочиняя новые? Щелчок. Смена слайда. На пороге стоит Тэд и улыбается, улыбается, черт бы его побрал. На крыльце рядом с ним – кейс с басухой, усилитель, и три бутылки виски. Хорошего, между прочим, виски. – Остальное она мне не отдала, сказала, продаст с аукциона, – говорит он радостно. – Можно подумать, кому-то еще нужен этот хлам. Фрэнк закрывает за ним дверь и немедленно начинает бояться. Он боится чужих косых взглядов и случайных слов, но больше прочих его терзает страх однажды выйти на крыльцо и увидеть на заборе какую-нибудь грязную и грубую надпись, однозначно сообщающую каждому прохожему, какого рода извращенцы живут в этом доме. Этого никак нельзя допустить, хотя бы потому, что дети Тэда по-прежнему живут в квартале отсюда, и частенько прибегают поиграть с отцом в бейсбол. До сих пор им везло. Жизнь текла мимо неторопливой равнинной рекой, огибая их убежище, застывший во времени остров для двоих. Если не привлекать внимания, может быть, получится дотянуть до конечной станции без особых потрясений… Стыдно признаваться, но, похоже, только этого Фрэнку теперь и хотелось. Так что к чёрту фонари из тыкв. Злые духи и так не сунутся к ним, а если попробуют, Фрэнк с радушной улыбкой предложит им выпить. – Эй! Фрэнки, старик, неужели это ты? У киоска с хот-догами отирался смутно знакомый тип. Фрэнк прищурился, проклиная садящееся зрение. Надо, надо уже сходить к окулисту, только сначала обновить страховку, чтоб не разориться… – Крис, – наконец опознал он давнего приятеля. – Сколько лет! Круто выглядишь… Едва узнал, если честно. Крис довольно оскалился. Некогда такой же длинноволосый рокер, теперь он щеголял коротким «ежиком», был покрыт татуировками по самые уши и носил широченные штаны, наводящие на мысли о танцорах из индийских фильмов. Впрочем, Фрэнк рад был его видеть в любом виде. Как и любого, кто напоминал о временах безбашенной молодости. Как живое подтверждение того, что они с ребятами не совсем сумасшедшие – вон, другие ведь тоже участвуют в этом фарсе. – Тоже выступаете сегодня? – поинтересовался он. – Ага. Через полчаса выходим. Видишь, старик Бен идет в ногу со временем… ну, по крайней мере, пытается. Нас вот пригласил, вас, еще какие-то кибер-танцоры вечером будут, со светящейся херней в голове. Сам видел, они репетировали. – Ну, молодежь такое любит… наверное, – хмыкнул Фрэнк. – Слушай, а ты с ним не разговаривал про мониторы? – А что с мониторами? – Крис удивленно вздернул брови. – У нас свои. Мы, как альбом выпустили, закупились аппаратурой по самое не балуйся… слышал, кстати, наш свежачок, а? – Слышал, – Фрэнк сунул руки в карманы. – Честно тебе скажу, нихрена это не хард-рок. – А кому нужен хард-рок? – рассмеялся Крис. – Брось, старик, это уже даже не смешно. Знаешь, что сейчас прёт в эфиры со страшной силой? – Гранж? – Не, это тоже прошлый век. Новая волна, инди, слышал о таком? – Слышал. Унылая херня. – Но это покупают, Фрэнки, – Крис в один прием прикончил свой хот-дог и вытер руки салфеткой. – Ладно, пойду я, ребята ждут… Кстати, встретишь Терри или его бабу, умоляю – не говори ему, что видел меня здесь. – Здесь – это где? – Это возле хот-догов. А то оставшиеся полчаса буду выслушивать от нашего драгоценного лидера нотации по поводу здорового образа жизни. Нам же надо имидж поддерживать. – Так вы теперь всей группой не пьете? – Фрэнк от души ухмыльнулся, вспоминая алкогольные приключения Терри. Такой же охламон, как их Тэд, только ростом повыше. Помнится, были у них совместные концерты в паре городов… Крис потянул за цепочку на шее и продемонстрировал собеседнику болтающуюся на ней подвеску – отлитый в золоте индийский знак «ом». – Да мы теперь и мяса не едим, – сообщил он и воровато оглянулся на вывеску с гигантским картонным хот-догом. – И не используем пластиковые пакеты. Ты знал, что такой пакет разлагается двести лет? И еще он забивает зубы китам в океане, так-то. – Терри вконец пизданулся, да? – сочувственно спросил Фрэнк. – Это все его баба, чувак, – вполголоса сообщил Крис. – Они как Леннон и Йоко, я тебе отвечаю. Но я не жалуюсь. Если они свалят в Тибет, с кем мы будем бабки заколачивать? Так-то! – Ладно, ладно, – Фрэнк покачал головой. – Классический хард-рок никому не нужен, это я понял. Только вы играете днем, а мы почти под занавес. Это что же получается, мы – хэдлайнеры, а вы – на разогреве? – Хэдлайнеры! – Крис от души рассмеялся. – Знаешь, кто на самом деле хэдлайнеры этого говенного мероприятия, братан? Хлопнув Фрэнка по плечу, он развернул его в сторону и указал на растянутый меж деревьев баннер. «Шестидесятое традиционное соревнование фермеров! – гласила вывеска. – Сегодня будет определена самая большая тыква в округе!» – Самая большая тыква, – хихикнул Крис. – Сразу после вашего выступления. Можно сказать, вы у тыквы на разогреве! А мы в этот момент будем уже дома, пить… гхм, травяной чай, наверное. Неважно. Все это неважно, старик. Народу на самом деле не нужен хэви-метал, рэп или инди. Истинные ценности гораздо примитивнее, задумайся об этом… Махнув на прощание, он растворился в потоке посетителей, лениво шатающихся от палатки к палатке. Фрэнк огляделся: народ понемногу подтягивался, вот уже заработало «чертово колесо», захлопали дротики в тире, детский смех волнами покатился по ярмарке. Со сцены доносились вопли ведущего, объявляющего первый конкурс. Впрочем, некоторые аттракционы еще собирали. Бесцельно шатаясь по территории, музыкант наткнулся на двух парней в черно-белых трико, которые сосредоточенно устанавливали стойки и распаковывали большие деревянные ящики. Забавно, но первым делом они установили табличку, призывающую посетить аттракцион. «Лабиринт кривых зеркал: хочешь увидеть свое истинное лицо?» – прочел Фрэнк и остановился. Что ж, по крайней мере, стиль у ребят есть. Молчаливые парни, похоже, должны были играть какую-то роль в задуманном представлении: лица их были разрисованы под стать трико, черным и белым. Будто классические цирковые мимы: белые лица, черные контуры. Может, разве что с легкой аллюзией на группу KISS: у одного вокруг глаза красовалась черная пятиконечная звезда. – Немного рок-н-ролла не повредит имиджу, правда? – с улыбкой спросил Фрэнк. Сам не понял, зачем произнес это вслух, тем более, что парни шуткой не прониклись. Тот, что со звездой, удостоил его беглого взгляда – и только. «Что ж, удачи, – мысленно продолжил Фрэнк, уходя. – Сомневаюсь, что найдется так уж много желающих посмотреть на свое истинное лицо. Вам бы вывеску попроще сделать, тогда народ потянется. Философия уже не в моде, а что сейчас в моде? Экология? Загляни в зеркальный лабиринт, спаси китов…» В их палатке, меж тем, стало шумно и людно. Фрэнк хотел было снова смыться и сделать еще пару кругов по ярмарке, но его поймали за локоть и потянули фотографироваться. Какие-то заезжие байкеры, сверкая знаками отличия на кожаных жилетках, явились выразить почтение некогда знакомой группе. Они безбожно путались в названиях старых песен, но настойчиво требовали спеть «ту самую, про стальные колеса». Фрэнк знал с десяток песен про стальные колеса, огненные колеса, горящие колеса, дорогу в ад/рай/ближайший бар и прочую байкерскую поебень, и ни одна из них не принадлежала его группе. Оставалось надеяться, что к моменту их выступления грозные воины братства стальных колес нажрутся до беспамятства и не полезут на сцену с возмущениями. Выпроводив байкеров, он уселся на хлипкий раздвижной стул и занялся составлением сет-листа для выступления. Названия песен, старых и новых, вперемешку ложились на бумагу, невольно пробуждая воспоминания. Большую часть написали они с Тэдом – остальные с годами все реже подключались к процессу, постепенно переводя музыку из дела всей жизни в этакое необременительное хобби. И за каждой песней пряталось что-то… событие, вычитанная в книге мысль или просто смутное ощущение, пойманное и трансформированное в сознании в переливы нот. Трансформация иногда бывала странной – то, что рождалось как лиричная баллада, запросто могло при должной доработке превратиться в бодрый «боевичок». И наоборот, если казалось, что баллад не хватает. Без лирики никуда, девочкам нужны «медляки», и девочки непременно оценят их, как только удастся скопить денег на приличную запись… – Слушай, эта песня про осень, – хмыкнул над ухом Стэн, бесцеремонно заглядывая через плечо. – Мы тут подумали, может, ну ее, а? Тут ее вряд ли кто-то знает, она ж довольно новая… – Так никто ее и не выучит, если мы ее играть не будем, – возразил Фрэнк. Поднял голову и увидел, что все музыканты, как один, поспешно отводят глаза. – Ну она как-то мрачновата для ярмарки, тебе не кажется? Народ веселиться пришел… – Ну вы чего, мужики, – Фрэнк очень старался, чтоб голос не задрожал от отчаяния. Надо быть лидером, черт возьми. Взялся за лямку – тяни. Двадцать лет, двадцать пять, дальше, сколько сможешь. – Мало у нас, что ли, мрачных песен? Каждая третья – про жизнь и смерть, если внимательно разобраться. Жанр такой, сами знаете. – Ну она какая-то, понимаешь… унылая. – Понимаю. А еще есть такой жанр, инди-рок, так он весь унылый, как твоя рожа. Ничего, пипл хавает… – Короче, давай просто не будем ее играть, и все, ладно? – Это коллективное мнение? – Фрэнк обвел взглядом притихших коллег. Наткнулся на дурацкую маску с клыками и прикусил губу. – Тэд? Это же твоя песня, в конце концов? – Я ее в три четверти* писал, если уж на то пошло, – буркнул Тэд из-под маски. – И текст такой мрачный не хотел. Но мне пофиг, можем сыграть, можем не играть… – Значит, пока я здесь еще хоть что-то решаю, – ледяным тоном произнес Фрэнк, – эта песня в сете остается. – А мне она нравится, – сказал незнакомый голос, и все уставились на заглянувшего в палатку парня. Тот помахал рукой и улыбнулся. – Привет. Прозвучит банально, но я ваш большой фанат. «Не такой уж большой, – мрачно отметил Фрэнк, – лет двадцать всего, да и с виду кожа да кости». – О, так у нас еще есть фанаты, – хмыкнул Харви, бесцельно щелкая замком гитарного кейса. – Я проехал две сотни миль, чтоб застать вас здесь, – важно кивнул парень. – Такая удача, что вы еще выступаете. – «Ещё» звучит так оптимистично, не правда ли? – Фрэнк вздернул бровь, но гость не заметил иронии. – Год назад я слушал вас в баре у Стэнтона, вы как раз играли ту песню… у меня возникла идея, знаете, вам точно понравится, просто послушайте. Я отправлял сообщения вашему агенту… – Как, у нас все еще есть агент? – со смешком вклинился в разговор барабанщик. Фрэнк досадливо отмахнулся. – Мы с ним давно не работаем. – Тогда понятно… ладно. Я хочу сказать, что восхищен тем, как вы до сих пор держитесь, только… Мне кажется, группе нужен новый импульс. Серьезно, послушайте, у меня есть план, я могу вам в деталях расписать схему выхода из кризиса… – Какого кризиса? – Фрэнк покачал головой, будто не веря, что в мире может существовать такая неприкрытая наглость. – У нас нет проблем с материалом, приятель. Есть одна проблема – жанр исчерпал себя, только и всего. – Но мы могли бы вдохнуть в него новую жизнь! – парнишка аж подпрыгивал на месте, ему не терпелось изложить свой гениальный план. – Знаете, я вот тоже пишу песни… Фрэнк вздохнул и попытался подобрать нужные слова, чтоб отшить его и в то же время не обидеть – не стоит все же разбрасываться такой ценностью, как искренне увлеченные слушатели. Пока он ворочал в голове сложные конструкции, Тэд вынырнул из своего угла, обогнул замершего на стуле Фрэнка, подошел к посетителю, положил руку ему на плечо и проникновенно сказал: – Знаешь, малыш, у моих индейских предков есть пословица: «Сколько ты мертвого сурка не ворочай, в живого лиса он не превратится». Парень замолчал, обдумывая столь внезапно свалившееся на него сокровище древней культуры. Музыканты вокруг ухмылялись – они-то знали, что Тэд подобную хрень генерирует на лету. – А вы правда настоящий индеец? – восхищенно спросил парень наконец. – Нет! – громко произнес Фрэнк и сам удивился своей внезапной резкости. – Это сценический образ. Всегда был образ, только и всего. Где ты видел индейцев или метисов с такой типично англосаксонской рожей? Вернись в реальность, парень. – Давай поболтаем после выступления, о’кей? – Тэд улыбнулся парню и легко подтолкнул его к выходу. – Видишь, босс не в духе. – Есть одна приличная студия звукозаписи, я узнавал расценки… – голос мальчишки еще некоторое время бубнил снаружи, потом полог тента хлопнул на ветру и Тэд вернулся. Натянул обратно маску, которую сдвинул было на затылок, разговаривая с парнем. – О чем это он? О чем, черт возьми? – раздраженно поинтересовался Фрэнк. Тэд пожал плечами и встал у него за спиной, заглядывая в сет-лист. Фрэнк сложил бумагу пополам, демонстративно прихлопнул сверху маркером, показывая, что больше никаких изменений вносить не намерен. – «Восхищен, как вы еще держитесь!» – передразнил он нелепого мальчишку. – Понимаете, в чем дело? Когда-то это была музыка протеста, теперь это пахнущая нафталином ностальгическая туфта. Раньше люди ходили на концерты, чтобы почувствовать вкус настоящей жизни, разве нет? Мы ведь были… были символом вечной юности. Музыка юных бессмертных богов. Майские короли в праздничных венцах, вот кем мы были. Но приходит неизбежная осень, и вот, мы превращаемся в экспонаты кунсткамеры, и публика смотрит с вялым удивлением: «Смотри-ка, они еще шевелятся!» – Боже, Фрэнк. Все это было столько раз, – Стэн поморщился, хоть и смотрел с сочувствием. – Вот и я о том же: зачем им ностальгия? Зачем им твоя экзистенциальная тоска? Все-таки выкинем эту песню, а? – А я не понимаю, что плохого в осени, – пробормотал Тэд где-то за спиной. Шагнул ближе и положил руки на плечи Фрэнка. Привычный жест должен был успокоить его, но почему-то не помогло. – Просто время года. Есть время сеять, есть время собирать урожай. Что в этом печального? – Печально, когда нечего собирать, – как бы невзначай бросил Харви. – В точку! – хохотнул Стэн. – Вот о чем эта песня на самом деле, да, Фрэнк? Собираешься во всеуслышание объявить, что мы – неудачники? Но это дерьмовый ход с точки зрения маркетинга, если хочешь знать. – В задницу ваш маркетинг, – Фрэнк попытался подавить глухое раздражение. Нельзя тащить с собой на сцену негатив, это золотое правило. Неважно, что сцена крохотная, выступление короткое, а публике на них плевать. – Надо же, у тебя корни седые, – тихо сказал Тэд. – Не замечал. Реплика вроде бы не предназначалась для остальных, но они услышали. И заговорили разом, радуясь возможности сменить тему. – А что, разве седина начинается от корней? Я думал, сначала отдельные пряди светлеют… – О, да ты счастливчик, раз задаешь такой вопрос. Я вот уже год как волосы подкрашиваю. – Серьезно? Никогда бы не подумал. Придется тебе поделиться краской с Фрэнком. – Ему не пойдет мой цвет. Может, что потемнее? – Что вы раскудахтались, – Фрэнк распрямился, резко стряхнув руки басиста, который рассеянно перебирал его волосы. – Как бабы в парикмахерской. Не стану я краситься! Седина это мелочь… будет частью образа. Притворяться молодыми у нас все равно не выйдет. Будем брать драматизмом. – Это уже не модно, – усмехнулся Тэд. – Быть загадочным и отстраненным, пропагандировать расширение сознания и цитировать всякую заумь. И седина тебе не пойдет, так что я за покраску. Вынесем вопрос на голосование? – Быть разбитным алкоголиком в драных штанах тоже не слишком свежо, – парировал Фрэнк и запрокинул голову, чтобы увидеть реакцию. Мерзкая маска ухмылялась ему в лицо, глаза прятались в тени, и Фрэнку на секунду показалось, что за небрежными прорезями не его давний друг и соратник, а нечто иное… может, та самая тьма, что таращится сегодня из треугольных глаз каждой выдолбленной тыквы, в которую не удосужились вставить свечку? – Да ты задолбал этой хренью! – не выдержав, он резко дернул за край маски. Со звонким щелчком лопнула резинка, а Тэд поспешно отвернулся, однако Фрэнк успел увидеть его покрасневшие глаза. Траву он курил, что ли? Ну не плакал же, спрятавшись за маской, в самом деле? Он же весь вечер шутил, как всегда, все это слышали… – А пошел ты, – очень осторожно Тэд положил сломанную маску на пол и вышел на улицу. Фрэнк подавил первоначальный импульс – кинуться за ним. – Ох ты, пидорская драма, очередная серия, – прокомментировал Стэн, покачав головой. Вот оно. Это слово. Пидор. Скажи его громче, приятель, давай, пусть все услышат… Он не успел врезать барабанщику – несколько крепких рук перехватили его по пути, удержали. Эх, не та уже реакция, что в молодости. Да и пить надо меньше, наверное. – Фрэнки, остынь. Чего ты, мы же шутим, мы ж любя… Мы ж за вас горой… сколько лет вместе… Безликое и многоликое «мы» наваливалось со всех сторон, давило и дышало в затылок алкогольными парами. Клавишник, второй гитарист, едва стоящий на ногах звукач. Стэн смотрит настороженно, но готов в любой момент присоединиться. Одна из базовых потребностей человека – быть частью коллектива. – Так, парни, пятнадцать минут до выхода, – в палатку сунулся кто-то из помощников организатора этого балагана. – На настройку нет времени, но вы ж профессионалы, сориентируетесь, верно? – Верно, – кивнул Фрэнк, стряхивая с себя липкие руки коллег. – Как-нибудь да сыграем. Не волнуйтесь. Толпа у сцены собралась приличная. Фрэнк мог бы порадоваться – давненько они не выступали перед такой большой аудиторией. Но он радоваться не спешил. Близоруко прищурившись, разглядывал зрителей, пока топал к лестнице, ведущей на подмостки. Количество тут явно побеждало качество с разгромным счетом. Разгоряченные подростки, всем телом повисшие на хлипком ограждении; капризничающие дети на руках безнадежно толстеющих мамаш; помятые жизнью фермеры-реднеки в неизменных клетчатых рубашках. Можно и сыграть, не слыша себя в мониторах, чего уж там. Можно не выкладываться на полную, можно выдать стандартный набор заплесневелых хитов двадцатилетней давности, своих и чужих вперемешку, и не играть эту чертову песню про осень, не рвать душу. Свежие песни – как свежие раны, их касаться больнее всего. Тэду легче, он пишет только музыку, небрежным жестом позволяя затем товарищу облекать невнятные ощущения в слова. «Черт его знает, про что эта песня… может, про любовь?» А Фрэнк горбится над бумагой с искусанным карандашом, не спит ночами, зачеркивая и дописывая строчки, пока не выйдет как надо. А потом оказывается, что все это «слишком мрачно», «уныло» и никому не нужно… – О, Тэдди, а я твою басуху захватил, – заискивающим голосом сказал Стэн. Фрэнк поворачиваться не стал, только отметил боковым зрением, как знакомый силуэт метнулся к противоположному краю сцены, подхватив гитару. Пришел, значит. Ну, кто бы сомневался. Стэн бросил на него последний виноватый взгляд – чувствует ведь, скотина, что сегодня стал катализатором конфликта – и поспешил за свою установку*. Фрэнк вздохнул глубоко – и выдохнул, отпуская всё, что клубилось в душе горьким и темным туманом. Не сейчас, не сегодня, не в этот час, отведенный для выступления. Подключил гитару, небрежно провел по струнам, выдал пару риффов, проверяя звук, и Ленни внизу за пультом показал ему большой палец – слышно, мол, прекрасно. Вдох, выдох, шаг вперед, и… – Добрый вечер! Толпа зашумела, захлопала, и Фрэнк улыбнулся – всем и каждому по отдельности. Он встряхнул головой, и волосы легли на плечи спутанными волнами, заиграли потаенным золотом в желтоватом свете прожекторов, удачно маскирующем предательскую седину. – Как настроение, народ? Дружный рев, пьяный и радостный, в котором не разобрать отдельных слов. Так даже проще – не различать голосов и лиц, пусть за ограждением пляшет единое многоглазое и многорукое чудовище, какое-нибудь древнее индейское божество, нетерпеливо ждущее жертвы. Фрэнк готов принести эту жертву, сейчас и всегда, и каждый раз, выходя на сцену. Он скользнул пальцами по микрофонной стойке, плавным и завораживающим жестом, будто лаская чью-то обнаженную спину. Коснулся гитары похожим движением, на мгновение болезненно-остро ощутив холод струн и тепло лакированного дерева. – Наша первая песня… И все стало неважно. Ссоры с музыкантами и нелепые мальчишки с бессмысленными рассуждениями, чертов жмот-организатор… на самом деле, можно было попросить ребят Терри, как там они сейчас называются, поделиться аппаратурой на время… проклятая гордость, давно пора научиться засовывать ее куда подальше, когда это нужно для дела… Дерьмовый звук на сцене почти не волновал Фрэнка. Музыка играла в голове, он лишь подпевал по мере сил собственному голосу, звучащему из глубины памяти. Мелодиям, намертво выжженным в голове. Так, говорят, наркота прожигает дорожки в тканях мозга, и все импульсы впредь бегают только по ним. Фрэнк не знал, так ли это – он вовремя успел заменить разноцветные колёса на старый добрый алкоголь. Да и потом, у него всегда была музыка. Он думал иногда, что, даже если впадет в старческий маразм и забудет свое имя, все равно будет напевать себе под нос эти мелодии. Старый, трясущийся безумец, выводящий дребезжащим голосом сложные пассажи… Не сейчас. Сейчас ему снова было двадцать – ненадолго, всего лишь от начала песни и до конца. Если закрыть глаза, чтоб не видеть там, за спинами зрителей, бесконечных полей со стогами скошенной травы. И не оглядываться назад, туда, где по обе стороны от барабанщика возвышаются столы с накрытыми полупрозрачной пленкой тыквами. Действительно здоровыми, не на всяком поле такие найдешь. На каждой, конечно, табличка с фамилией фермера. – А следующую песню мы традиционно посвящаем… Когда-то посвящали «самым отвязным девчонкам на этом побережье», теперь приходится выбрать выражения. Отвязные девчонки остались где-то позади, вместе с океаном и соленым ветром на губах, о котором упоминается во втором куплете. Музыку сочинил Тэд, а Фрэнку вдруг захотелось рассказать всему миру, каково это – бродить по границе песка и воды ранним утром, сбежав из гостиницы в компании вечно неспящего басиста и пары бутылок бухла. Вышло же почему-то опять про девчонок. И лучше не конкретизировать, чьи именно поцелуи отдают горьковатой океанической солью. Нужно дать шанс каждой слушательнице хоть на мгновение поверить, что песня про нее. Фрэнк мельком глянул вправо, точно проверяя, на месте ли Тэд. Конечно, он был на месте, даже не нацепил какую-нибудь новую, столь же дурацкую, маску. Сообразил все-таки, что шутка затянулась. Он тоже поймал концертный драйв, приплясывал, насколько позволяла крохотная сцена, улыбался кому-то в зале, подмигивал девчонкам – как всегда. Вот кому бы стать фронтменом, думал Фрэнк иногда, невольно задерживая взгляд на все еще стройной фигуре бас-гитариста. Вот кто с легкостью мог бы удерживать внимание зала, заводить толпу с пол-оборота, сводить с ума юных девиц в первых рядах. Даже сейчас – все еще мог бы. Время пока щадит его, не решается коснуться ни хаотически вьющихся темных кудрей, ни превратить худощавое тело в подобие оплывшей от жара свечи, как случилось, к примеру, со Стэном… Мог бы быть фронтменом, лидером в собственной группе. Он и был когда-то – господи, да кем же еще мог воображать себя этот мальчишка, если не певцом, самой-самой главной звездой на вечеринке. Фрэнк увидел его на одной из бесчисленного множества тусовок, где начинающие музыканты отчаянно хвастались друг перед дружкой девчонками, гитарами и невнятными обещаниями от «одного агента в большом городе». Смешно и нелепо – по их венам бежала одна и та же музыка пополам с наркотой, один и тот же огонь бесновался под кожей, требуя выхода. У Фрэнка был почти что заключенный контракт в перспективах, и был вконец сторчавшийся бас-гитарист, не отвечавший на звонки: парень поспешил, укатившись по кривой дорожке рок-н-ролла за самый дальний поворот, куда обычно добираются, хоть немного прославившись для начала. А Тэд играл на любом инструменте, пел, хрипловато копируя Планта*, танцевал на столе, изредка ударяя в настоящий индейский бубен – больше для понта, нежели для звука – и был настроен взлететь к самым вершинам. Фрэнк смотрел, как он танцует, как подпрыгивают на обнаженной груди костяные амулеты, как пьяно и остро сверкают сквозь полог длинных волос темные глаза, и хотел невозможного. Сам не осознавая до конца причин и следствий, произнес едва слышно: «Этот парень должен быть с нами». Как ребенок, что смотрит на самую яркую звезду на небе, и в наивном порыве тянет к ней ручонки, требуя у родителей: «Дай!» Может быть, каждому положено хотя бы раз в жизни совершать невозможное, но большинство упускает свой шанс. Фрэнк не упустил, и все остальное потом казалось лишь закономерным продолжением того, самого первого, чуда. Контракт и запись, громкие шоу и вспыхнувшая было слава – все казалось естественным, все само падало в руки после того, как Тэд вдруг согласился играть с ними. В детстве он, видимо, слишком много читал об индейцах. Профессия музыканта давала законное право не взрослеть, и он упорно обвешивался этническими побрякушками, рисовал боевую раскраску, изображал перед зрителями воинственные танцы, играл то легконогих сиу, то кровожадных анасази. Фрэнк любовался им исподтишка, говоря себе: я сумел совершить невозможное, а значит, мне все по плечу. Смотрел и восхищался вместе с беснующейся толпой под сценой: смуглая кожа, белые перья в волосах, вечный неслышный рокот индейских барабанов под кожей, там, где бьется синеватая жилка на запястье – сколько экзальтированных девиц желало прильнуть к ней губами? Мог играть почти на любом инструменте, мог петь, а согласился на бас; мог быть лидером, а стал вторым, верной тенью за плечом, вторым голосом, что подхватит припев, лишь оттеняя основной вокал. После того, как ушла недолговечная слава, Фрэнк все ждал, когда же прозвучит закономерное: «Ты мне всю жизнь испортил, скотина». Не прозвучало – ни по пьяни, ни на трезвую голову, ни в задушевных беседах, ни в ссорах по мелочам. И это было, пожалуй, его последнее чудо, последний отголосок того «невозможно», что выпало на его долю. – Следующая песня вам вряд ли знакома, мы играли ее только раз… Мог бы соврать, кому какое дело? Сказать, что исполняет впервые, привлечь внимание… Хотя нет, где-то в толпе бродит парнишка, что слышал ее в баре Стэнтона, ну конечно. Если врешь со сцены, будь уверен в себе на двести процентов, иначе никак. Пусть для разнообразия будет правда. Горькая, неприглядная правда – вся эта песня, как она есть. Тэд хотел сделать ее быстрее, а Фрэнк вдруг углядел в ней потаенную печаль, уцепился и вытащил на свет. Сдобрил отголосками тягучего луизианского блюза, украсил холодным европейским звучанием клавиш, и за одну бессонную ночь написал текст о том, что тревожило его уже не первый год. Но, конечно, спрятал основную мысль в разноцветный ворох метафор, похоронил в прелой осенней листве. – Она называется… И ведь мог бы отступить, прогнуться хоть раз. Не играть эту песню, черт бы с ней. А нельзя: раз отступил, и ты уже не лидер, ты никто. Все эти парни последовали за ним однажды, и до сих пор не разбежались, черт их знает, почему, но ни в коем случае нельзя упустить то незримое, неощутимое, что держит их. – Видишь черную тень, – выдохнул Фрэнк в микрофон, еще не пропевая мелодию, но едва намечая ее, – это Жнец*… «Слишком мрачная песня», как же. Сказали бы, слишком банальная – с этим аргументом спорить сложнее. Потому что все это где-то было, эти метафоры и эти музыкальные ходы, все темы давным-давно измочалены в клочья бесконечными повторениями и вариациями. Может, потому и умирает рок, что ему больше нечего сказать? – Соберет урожай… душ, отравленных осенью… «Годятся только на джем», сказал Тэд, когда впервые услышал эту строчку. Фрэнк подумал тогда, что кто-то из них явно сходит с ума. «Что, прости?» «Эти души. Ну, знаешь, как яблоки, что упали в траву и их не собрали вовремя. С потемневшим боком, объеденные червями или птицами. Отравлены осенью – как поражены гнильцой. Души второго сорта. Думаешь, Жнец приготовит из них джем?» – Мы застыли слепой мошкарой… в янтаре безразличия осени… За спинами зрителей солнце опускалось в поля, заливая небо багровыми отблесками. Фрэнк рассеянно скользнул взглядом по лицам, замершим в напряжении. Многоликому, многорукому идолу толпы не нравилась песня. Он хотел танцевать, а не грустить. Этот идол был вечно молод, а его жрец постарел, и песня звучала униженной мольбой, и каждое повторение слова «осень» отдавалось в голове гулким звуком колокола. Но он, разумеется, продолжал. Одно лицо выделялось черно-белой контрастной кляксой на общем холсте. Один из парней-мимов, так и не сняв грима, неподвижно стоял с краю, скрестив руки на груди, и пристально смотрел прямо на Фрэнка. «Эй, смотритель зеркал», – мысленно окликнул его Фрэнк. «Смотри на меня внимательно, я твое зеркало на эти пять минут. Вот таким ты станешь, если не перестанешь заниматься ерундой». – Спасибо, – закончив песню, он поклонился. Ответом были редкие хлопки – точно захлопали крыльями вороны, взлетая с опустевшего поля. – Давай эту, про стальные колеса! – проревел в толпе смутно знакомый голос. Толпа поддержала его одобрительным гудением. Мим развернулся и направился обратно к палаткам. Через пару песен (да-да, и ту самую, про колеса) они, наконец, спустились со сцены, уступая место под прожекторами бодрому ведущему, который радостно объявил о начале конкурса на лучшую тыкву. Опустошенность и удовлетворение – вот что полагается чувствовать после концерта. Фрэнк еще помнил, как это бывает: точно открыл потаенную дверцу в груди и выплеснул часть себя, поделился с толпой, освободил место для новых идей и мелодий… Опустошенность пришла, а удовлетворение, видимо, безнадежно заплутало где-то на узких тропинках между яркими палатками с ерундой. Стэн шумно дышал и обмахивался полотенцем. – Что за дерьмо, – пробормотал он, – я не знаю, кто собирал установку, но… – Ничего не желаю слышать, – Фрэнк зло стиснул челюсти. – Почему ты не пошел и не проследил, как ее собирают? Вместо того, чтоб ебать мозги нам всем? – Ладно, чего ты сразу… – Мы забыли, что такое профессионализм, вот что. Мы соглашаемся на меньшее из зол, верим, что и так сойдет. – Но ведь так и есть, братан. Так и есть. Ты видел, для кого мы играли? Фрэнк помотал головой. – Не видел. Последние лет пятнадцать я не смотрю в их лица. – И то верно, раньше хоть девчонку какую можно было углядеть в первом ряду, – примирительно произнес Харви. – А сейчас… – Все супер, мужики! – из подступающих сумерек выплыл Ленни с мотком проводов на плече. – Как всегда, высший класс! – Вот он, наш самый преданный фанат! – расхохотался Тэд, обнимая его за плечи. – Что бы мы без тебя делали, а? – Закинешь мою крошку в кейс, Ленни? – Фрэнк стянул с плеча ремень гитары, протянул инструмент звукачу и двинулся вдоль ограждения. – Это непрофессионально, – догнал его насмешливый голос Стэна. – Ты должен сам уложить ее спать, поцеловав на прощание… – Пусть скажет спасибо, что он не разбил ее вдребезги о сцену, – усмехнулся Тэд, и Фрэнк едва не споткнулся. – Разрушать то, что любишь – вот истинный рок-н-ролл, детка, – развил тему басист – по-прежнему легкомысленным тоном. Фрэнк передернул плечами и пошел быстрее. Холодный ветер, мокрая от пота рубашка – прекрасное сочетание. Наверняка придется проваляться в постели с простудой неделю как минимум. Плевать. Саморазрушение – вот истинный рок-н-ролл, детка. Разрушение того, что считаешь собой. Проблема в том, что граница между тобой и миром со временем все тоньше, и не понять – стремишься ли ты причинить боль тому, кто рядом, или его боль так давно стала твоей, что ругаться с ним – точно резать собственные вены тупым ножом. Не для того, чтоб выпустить кровь, а лишь дополняя коллекцию кривых шрамов. – Всего-то и нужно – посмотреть в лицо самому себе и определиться с приоритетами, – произнес чей-то голос над ухом, и Фрэнк не сразу сообразил, что это не его внутренний диалог внезапно выплеснулся в мир, а просто чья-то случайная фраза идеально легла на его размышления. Давешний парнишка-мим стоял у входа собранного наконец-то зеркального лабиринта и с вызовом смотрел на музыканта. – Я думал, мимы не разговаривают, – усмехнулся Фрэнк, запоздало оглядевшись. Непонятным образом ноги сами вынесли его сюда, на окраину поля. Толпа шумела вдалеке, голосуя за лучшую тыкву округа. Кажется, сюда, кроме него, никто до сих пор не забредал. – А я смекнул, что в этом городе предпочитают говорить прямо, – парень пожал плечами и ловко перекинул меж пальцев незажженную сигарету. Фрэнк наконец-то разглядел его лицо вблизи и с удивлением отметил, что под гримом, похоже, вовсе не молодой парнишка. Пожалуй, даже его ровесник… или это краска так странно стянула кожу, углубив морщины? – Не густо с клиентами, а? – Фрэнк кивнул в сторону лабиринта. – Всему свой срок, – мим ничуть не обиделся. – И каждому яблоку – своя корзина. Это аттракцион для избранных, если хочешь. Для душ, отравленных осенью. – Что годятся только на джем, – прошептал Фрэнк с улыбкой. – Слышал наше выступление, да? – Слышал, – черно-белый рисунок растянулся в ухмылке. – Первый раз такое слышу и вижу: как кто-то во всеуслышанье признается в принадлежности к нашему племени. – Какому племени? – Людей осени. – Серьезно? Это тебя песня так вдохновила? – Песня меня удивила, – мим взмахнул рукой, будто откидывая полог у входа. – А коли сомневаешься насчет себя, зайди и посмотри сам. Наши зеркала не врут. – Слушай, – Фрэнк в восхищении помотал головой. – Будь мы чуть поуспешнее, я бы хоть сейчас предложил тебе место нашего менеджера. Умеешь ты впарить продукт целевой аудитории. Откуда вы вообще взялись в нашем городе, а? Точно не видел вас раньше. – А мы раньше здесь и не были. Где мы были? То здесь, то там… Карнавал следует за осенью. С наступлением холодов мы движемся на юг, вслед за выцветанием листвы и первыми заморозками, вслед за птицами, покидающими насиженные гнезда и повзрослевшими детьми, покидающими дом. Хочешь знать, где мы пережидаем зиму? О, есть множество маленьких европейских городков, где зима так и не наступает. Природа впадает в оцепенение, готовая проснуться с первым же теплым лучом. В этих местах зима не так похожа на смерть, скорее – на тяжкий сон. А весна – не для нас, в весну нам хода нет, проще сменить полушарие, нежели сезон, сечешь? «Вот ведь гонит, – восхищенно подумал Фрэнк, качая головой. – Точь-в-точь как я в лучшие годы». Только если это лишь поток красивых слов, почему так гулко и тревожно бьется сердце? Он обхватил себя за плечи в безнадежной попытке укрыться от настойчивого холодного ветра и спросил, невольно перефразируя недавний вопрос Тэда: – А что хорошего в осени? – Осень не хороша и не плоха, – мим прекратил вертеть в пальцах сигарету и небрежно сунул ее за ухо. – Никто не может избежать ее, вот в чем штука. Да и зимы, если честно, никто не избежит, но можно растянуть свою осень… не бесконечно, но очень, очень надолго. И найти в ней особую, потаенную красоту – а что нам еще остается? Танец гниения, элегия увядания. Новые морщины с каждым днем. Жалость к себе, коробка с засохшими воспоминаниями на коленях – перебирай свои сокровища целыми днями, новых уже не будет. Но зато ты все еще жив. – Насколько долго? – Фрэнк чувствовал, что ему не стоит продолжать этот безумный разговор, но почему-то не мог двинуться с места. В словах разрисованного парня была какая-то страшная правда, о мире и о нем самом. Та правда, что он не решился до конца выразить в песне. – Я не помню, – мим патетично развел руками, точно вспомнив, что должен работать с жестами, а не словами. – Когда-то нас было много, потом стало меньше. Но люди осени находятся во все времена. Я помню эти поля незасеянными, города непостроенными. Помню стада диких лошадей и помню колдунов, что отгоняли нас звуками бубна. Но я вовсе не уверен, что это моя память. – Ты сумасшедший, – с удовольствием выдохнул Фрэнк. – Или гений маркетинга, что почти одно и то же. Но теперь я страсть как хочу увидеть эти твои зеркала. Только вот незадача, деньги у меня остались в куртке. Так что все это время ты распинался перед неплатежеспособным клиентом. – Ничего, пущу тебя в кредит, – парень подошел ко входу и снял с крючка цепочку, перегораживающую вход. – По крайней мере, внутри нет ветра. Хоть согреешься. – Спасибо, – Фрэнк шагнул в полумрак лабиринта, расцвеченный тусклыми мигающими огоньками. – Кстати, мы даже не познакомились. Я Фрэнк… – Можешь звать меня Жнец, – сказал мим, захлопывая за ним дверь. – Ну да, ну да, – проворчал Фрэнк, осторожно продвигаясь вперед. – Разумеется… Черт, нам и правда не помешал бы менеджер с такой хваткой. Он бывал в таких лабиринтах и прекрасно знал принцип: несколько зеркал под углом, десяток футов пространства – но без ориентиров довольно быстро теряешь чувство направления. Стекла отражаются друг в друге, создавая иллюзию длинных несуществующих коридоров, обманных поворотов и тупиков. Веселее, когда некоторые из зеркал изогнуты, искажают перспективу, превращают лица в гротескные маски. Фрэнк надеялся на это – хоть посмеяться над своей помятой рожей, расплывающейся в карикатуру. Однако, похоже, создатели этого лабиринта ограничились обычными зеркалами, несмотря на вывеску. И так сойдет, ну конечно. Он повернул несколько раз и понял, что забрел в тупик. Пошел назад – и, разумеется, не нашел выхода. Ладно, так даже интереснее. Хоть какая-то иллюзия загадки. Надо было сразу считать шаги, вот что. Расслабился на секунду, потерял контроль над ситуацией – и вот пожалуйста, броди теперь кругами на крохотном пятачке в несколько квадратов. Отличная модель жизни, что и говорить. – Ты лузер, приятель, – сказал он своему отражению, остановившись перед очередной стеклянной стеной. Отражение кривилось в ответ. «А не такой уж я и старый», – отметил Фрэнк, рассматривая свое лицо. В полумраке он все еще смотрелся неплохо, факт. Повернулся направо, задев плечом стекло, и не меньше десятка одинаковых силуэтов повернулись вслед за ним, выстроившись в шеренгу в несуществующем лабиринте. Фрэнк поднял руку и помахал им, будто зрителям на концерте. – Привет, ребята! Как жизнь? Жизнь, очевидно, была не так уж плоха. Чем дальше от него стоял очередной силуэт, тем лучше он выглядел. Моложе… жизнерадостней. У самого дальнего уголки губ понимались вверх в задорной улыбке. Он переступил с ноги на ногу, поправил на плечах короткую, пробитую клепками куртку-косуху… «Стоп… что?» Они больше не походили друг на друга, вот какая штука. Каждый из зазеркальных Фрэнков теперь двигался в своем ритме. Кто-то пританцовывал, кто-то щелкал пальцами, кто-то рассеянно смотрел в сторону. Одежда разнилась все сильнее – ну конечно, его концертные костюмы, от ранних восьмидесятых до наших дней. – Погодите, – растерянно сказал Фрэнк. – Так не бывает! Губы его двойников не шелохнулись. Самый молодой из них достал из-за спины гитару и начал что-то наигрывать, однако Фрэнк не слышал ничего, кроме собственного тяжелого дыхания. – Вот так и сходят с ума, – пробормотал он и в панике бросился туда, где, по его мнению, должен был находиться выход. Выхода не было – только гладкие зеркальные стены, отражающие пустоту. Пустоту, да… его самого больше не было в отражении, куда ни беги. Фрэнк почти обрадовался, когда из-за очередного поворота ему навстречу вышел очередной двойник, совсем юный – таким он был, наверное, на первой серьезной репетиции свежесобранной группы. Пусть и непохожее, а все же отражение. Протянутая рука встретила холод стекла. Мальчишка в драных джинсах и с роскошной копной волос не повторил его движения, только рассмеялся и поднял руку, приветствуя кого-то невидимого далеко за спиной Фрэнка. Из полумрака выплывали все новые детали – поставленные друг на друга гитарные комбики, валяющиеся на полу шнуры. Фрэнк опознал базу, на которой когда-то репетировал. Сырой подвал, со стенами, обитыми самодельной изоляцией… когда-то это место было для него центром мира. – Может, так оно и правильней, – сказал он, медленно отступая. – Может, я и не заслужил такого права – отражаться. Если местные зеркала сами выбирают, кого отражать, я приветствую и понимаю их выбор. Уступаю тебе сцену, парень. Постарайся сделать хорошее шоу, о’кей? Он обернулся, и в другом зеркале, за его спиной, действительно, была сцена. Крохотная площадка в местном клубе, на которой едва помещалась вся группа, а бедолага клавишник буквально вжимался в стену. Первый концерт. Первые одобрительные выкрики из зала – он почти слышал их сейчас. И он сам, в нелепом костюме, увешанный цепями по тогдашней неформальной моде – смеется и встряхивает волосами, и что-то кричит в микрофон. Фрэнк шел вдоль стены с зеркалами, и под ногами его разворачивался длинный коридор, который по всем законам физики никак не мог уместиться в небольшом павильоне. Из зазеркального тумана вставали картины из прошлого, и с каждой увиденной сценой он чувствовал, будто становится легче на фунт или два. Прошлое разматывалось, как клубок, а его самого становилось все меньше, и все очевиднее было, что некому здесь отражаться в зеркалах, ничего с ним по-настоящему не было, никогда, он всегда шел по этому коридору, от начала и до конца времен, вне всяких времен, да и кто такой «он», что такое «идти» и зачем это длинное и сложное слово – «коридор»? Некто, не имеющий права отражаться в зеркалах, остановился, увидев тень за плечом одного из зазеркальных парнишек. Тот плясал перед огромной толпой, заполнившей стадион, размахивал в воздухе микрофонной стойкой, а за спиной его росла и приближалась тень человека… человека с косой? – Жнец? – испуганно сорвалось с пересохших губ безымянного, стоящего перед зеркалом. – Разве уже время собирать урожай? Тень приблизилась и оказалась человеком с бас-гитарой. Тэд выглянул из-за плеча Фрэнка, такой же молодой и задорный, скорчил рожу зрителям, высунул язык. А в соседнем зеркале он же, чуть повзрослевший, задирал гитару высоко в воздух. Прижавшись друг к другу спинами, двое музыкантов изображали нечто, похожее на соло. На самом деле, это была чистая импровизация. Фрэнк помнил этот концерт. Все эти концерты. – О, господи… Спотыкаясь, он побежал обратно. Картины мелькали перед глазами – живые, разноцветные, почти объемные. И в каждой – словно печать, несводимая татуировка, словно тень за его спиной – Тэд. На репетициях, на концертах, в долгих переездах, в бессонных пьяных ночах, в конфликтах и спорах – всегда за его плечом, на полшага сзади, на его стороне, второй голос в запасном микрофоне, дурацкие шутки на скучном интервью. Тот, кто всегда подгадает момент, чтоб на официальной фотосессии на обложку журнала подкрасться сзади и поставить над головой коллеги растопыренные «рожки». Чертов придурок в пластиковой маске. Теплая рука на плече. Они стояли в очередном отражении, опираясь на перила балкона, Тэд обнимал его сзади, шептал что-то на ухо – наверняка непристойности. Фрэнк сделал шаг назад, и там действительно оказались надежные руки, обхватившие его за пояс. – Фрэнк, ну какого черта? Он закрыл глаза и замер, боясь спугнуть наваждение. – Я тебя обыскался на этой долбаной ярмарке. – Это правда ты? – голос предательски задрожал. Не открывая глаз, он развернулся, цепляясь за плечи друга. – Господи, ну а кто еще-то. Что ты нашел в этом дурацком лабиринте? – Пожалуйста, выведи меня отсюда, – сказал Фрэнк. – Поверить не могу! Ты что, потерялся? Эта хреновина не больше вокзального сортира, ты в курсе? – Пожалуйста, Тэд. – Ладно, как скажешь. А ты не хочешь открыть глаза? – Скажи мне, когда он закончится. Тогда открою. Он и сам почувствовал, что вышел на улицу: холодный ветер коснулся лица, давящая тишина взорвалась звуками – шелест листвы, далекие голоса и шаги. Выдохнув, Фрэнк наконец решился открыть глаза. – Какого черта ты шатаешься без куртки, – проворчал Тэд, отпуская его руку, и накинул ему на плечи предусмотрительно захваченную джинсовку. – Если это обещанный драматизм, то ты немного переигрываешь, на мой вкус. Фрэнк дико озирался по сторонам. – Где этот тип? Который стоял на входе? – Ты про мима? – Тэд пожал плечами. – Свалил куда-то. Ну и дурак, останется без оплаты. Хотя за что тут деньги брать, не понимаю. – Он не мим, – Фрэнк покачал головой, растерянно провел рукой по лицу. – Что угодно, только не мим. – Ну, по крайней мере, со мной он разговаривал жестами, – Тэд вздохнул и взял его за локоть. – Пойдем домой. Народ уже практически разошелся. Детишки пошли наряжаться в костюмы, конкурсы закончились. Да и наши ребята давно разъехались, это я тут ношусь, как по голове треснутый, тебя ищу. Фрэнк вывернулся и вдруг порывисто обнял бас-гитариста. – Господи, – выдохнул он, уткнувшись в его волосы. – О, господи. – Я не он, – хмыкнул Тэд, обнимая его в ответ, – хотя не возражаю, когда передо мной преклоняют колени, если ты понимаешь, о чем я. От него пахло летом. Невозможным, неуместным здесь, в этой хмурой осени: нагретой солнцем травой, морем и песком, содовой из детства и кожей мотоциклетных курток. Виски и куревом, конечно, разило не меньше, но уж это Фрэнка никогда не смущало: их лето было именно таким. Жизнь рок-группы – не пикник в воскресной школе. Не бывает лета в середине осени. Только короткая оттепель, обманчивая, но такая желанная. – Ну и пусть, – сказал Фрэнк. – Всему свое время. – И сейчас время топать домой, – Тэд заглянул в его лицо и покачал головой. – Что с тобой, Фрэнки? У тебя вид городского сумасшедшего. Это из-за выступления? И я еще со своими шутками, да? Слушай, ну у всех разные способы справляться с проблемами… – Черт с ним со всем, – Фрэнк через силу улыбнулся. – Крис прав, надо ездить со своими мониторами. Они не спеша двинулись через истоптанное поле. Большую часть палаток уже свернули, оставив лишь квадраты примятой сухой травы. Редкие фонари указывали путь к выходу, хотя вечер и без них был на удивление светлый. Под ногами перекатывались пустые банки, клочки бумаги, обрывки афиш, комки сладкой ваты, уже облепленные проворными муравьями. Ветер лениво гонял по траве разноцветные ленты и кружочки конфетти. – Ох, чую, старина Бен задолбается все разгребать, – покачал головой Тэд. – И черта с два согласится в следующем году предоставить свой участок для фестиваля. – Наша жизнь, – сказал Фрэнк, оглядываясь. – Все это. Тебе не кажется? – Фестивали? – Тэд недоуменно нахмурился. – Вот это. Весь этот мусор. Понимаешь? Безумный рок-карнавал восьмидесятых кончился, и мы с тобой медленно идем к выходу с площадки, спотыкаясь о его обломки. Умные люди давным-давно разъехались, а мы все мнемся у закрытой кассы в надежде выпросить последний билет на «чертово колесо». Подбираем ленты на память и храним яблочные огрызки. – А, – сказал Тэд. – Экзистенциальная тоска и все такое. Я уж думал, что-то новое. – Вы еще здесь? Светловолосый парнишка, что ввалился к ним перед выступлением, выскочил перед ними, как черт из коробочки. – Вы сказали, подойти после концерта… так вот! – Парень, – проникновенно сказал Фрэнк, глядя на него. – Найди себе нормальную работу. Ты хочешь быть музыкантом? Серьезно? Лучше иди сдайся в психушку, там хотя бы регулярно кормят. Нет, лучше – иди в колледж, стань бухгалтером или адвокатом. Или спусти все деньги на героин и сдохни в каком-нибудь притоне через три года. Рок-музыка – это то же самое, поверь, только медленней. – Но.. сэр… – с парня мигом слетела былая спесь. У него был такой вид, будто его сейчас хватит инфаркт. – Вали отсюда, – Фрэнк угрожающе наклонил голову. – Чтоб я тебя больше не видел! – Большой вождь сказал свое слово, – произнес Тэд, глядя вслед улепетывающему мальчишке. – Черт, как же я люблю, когда ты такой. Хоть ты и неправ в данном случае. – Думаешь, стоило с ним возиться? Выслушать его бредовые идеи, выдать пачку мудрых советов? А, может, нам его в группу взять? Может, я уже слишком стар, чтобы играть и петь одновременно? Связки-то уже не те… – Эй, ну успокойся уже, – Тэд взял его под руку. – Черт с ним и его идеями. Хотя он успел изложить мне кое-что. Размышления о природе популярности рок-музыки, если хочешь знать. Забавный парень, такой… философ по натуре. Чем-то напомнил тебя, ага. Я вот о чем: откуда нам знать, что хард-рок окончательно и бесповоротно мертв, а? Может, пройдет десяток лет, и его-таки вынут из пыльного сундука? Добавить кое-чего в звук, может, скрестить с электроникой или еще какой хренью*? Знаешь, он говорил про какие-то группы из Европы, что они набирают популярность… – Может, и так, – Фрэнк вздохнул. – Но мы уже точно слишком стары, чтобы застать эту новую волну. – Ну да, я хочу сказать, для этого парня еще не все потеряно, верно? – Что ж, значит, я снова дал хорошему человеку плохой совет. – Снова? – они подошли к полуразобранной сцене, и Тэд остановился, рассматривая неприглядный деревянный остов, без натянутых баннеров больше похожий на эшафот. – Однажды ты спросил меня, стоит ли тебе быть вокалистом. А я ответил, что лучше тебе присоединиться к нашей группе. – Ну да, точно, – Тэд легко рассмеялся. – Помню твою речь, как сейчас! «Потому что мы идем на самый верх, и тем, кто хочет с нами, лучше поторопиться, занимая места в этой ракете» – так, кажется? – Каким же я был напыщенным дураком, – Фрэнк покачал головой. – А ты меня послушал. – Ну и что такого? Думаешь, из меня вышел бы второй Дио*? Ага, как же. Диапазон у меня уже тогда был ни к черту. Гонору много, толку мало. – Я тебе всю жизнь сломал, – Фрэнк прислонился спиной к деревянному помосту. – Я позвал тебя за собой, позвал ребят… и не смог добиться успеха. Я затянул вас в это болото. – Черт, Фрэнки, ну ты и зануда, – с громким топотом Тэд поднялся по лестнице на сцену. Фрэнк отошел на пару шагов, чтобы рассмотреть, что он там делает. Басист бродил вдоль отодвинутых на край сцены столов, на которых грудой валялись таблички – имена фермеров с последнего конкурса. – Ну хорошо, допустим, мы с тобой пели бы в разных группах. И все равно оказались бы в итоге в одной жопе. Как и весь наш гребаный жанр, и все наше бестолковое поколение. Только мы бы там были поодиночке. А так мы хотя бы… ну, вроде как вместе. – Что ты там ищешь? – спросил Фрэнк. Тэд подошел к краю сцены, что-то высматривая в траве, и вдруг спрыгнул, едва не грохнувшись при приземлении. – Я пошел за тобой, потому что в тебе был смысл, – сказал он, выпрямившись. – Смысл и содержание. Глубина, понимаешь. Не то, что все эти… пустышки. Книжки, которые ты читал, идеи, которые ты высказывал. Я так охуел от всего этого. Ну, в хорошем смысле. В тебе как будто было… ну я не знаю. Черт, ну ты же знаешь, я со словами не дружу. Дух поколения, что ли? Как это назвать? Как будто они все были марионетками, они плыли по течению, а ты четко понимал, куда течет эта река. – И куда она нас принесла, эта река? – с горечью спросил Фрэнк. Ему вдруг ужасно захотелось рассказать о своем приключении в лабиринте, о своих – что это было, галлюцинациях? Мистических переживаниях? Нет уж, не хватало еще, чтоб Тэд потащил его к психиатрам. – Ты смотри, – басист подошел к нему, любовно прижимая к груди небольшую зеленоватую тыкву. – Выкинули бедняжку. Уж конечно, ей никак было не выиграть конкурс. Там таких монстров выставляли – руками не обхватить! Не представляю, на что рассчитывал ее хозяин, когда притащился с ней на ярмарку. Но зачем же вымещать на ней злость, а? Он повернул тыкву так, что стало видно: ее заднюю сторону пересекает трещина. Наверное, злосчастный хозяин с расстройства пнул ее ногой, сбросив со сцены. – И ведь так, если посмотреть, хороший, здоровый овощ. Могла бы стать украшением праздничного стола. Если б никто не предъявлял к ней этих… ну, завышенных ожиданий. – Я не пойму, ты что-то пытаешься мне сказать? – Фрэнк пристально посмотрел на тыкву. – Я хочу сказать, ну не всем же записывать платиновые альбомы, а? Что толку быть самой большой тыквой на дурацком фермерском празднике? Да хоть самой большой в штате! Все равно на тебе вырежут ножом чужое лицо, выставят в витрину, а через три дня отправят на помойку. – Это рационализация, – вздохнул Фрэнк. – Чтоб сильно не огорчаться неудачам, человек начинает убеждать себя, что не слишком-то желал успеха. – Я не думал об успехе, – Тэд подошел к нему, все еще прижимая к себе тыкву. – Знаешь, о чем я думал последние годы? О том, что давно бы сторчался и сдох в какой-нибудь канаве, если б не ты. Мало ли наших так кончило, а? Горячие парни без тормозов, все как один. Как я. А ты – другой… ты гнулся, но не ломался. И я вместе с тобой. И вот мы здесь, мы вместе, мы играем на чертовом фестивале, мы живы. Черт, ну ты же понимаешь, о чем я, да? – Я – человек осени, – Фрэнк сам не знал, как решился произнести эти слова. От них веяло даже не промозглым осенним ветром, а могильным холодом зимы. – А мне ведь на самом деле нравится эта песня, – Тэд понял его по-своему. – Просто я не люблю ее играть, и парни не любят, знаешь… потому что тебе больно ее исполнять. А когда тебе больно, нам тоже больно. И всей толпе внизу – тоже. Но они не за этим пришли. Дураки, конечно. Штука офигенная вышла. Может, если ее еще мрачнее сделать, что-то получится? Какой-то… не знаю, другой стиль? – Учти, я не буду красить морду в черный и приносить в жертву ворон на сцене, – сказал Фрэнк, и Тэд с готовностью расхохотался. – Давай возьмем ее с собой? – предложил он, перехватив поудобнее многострадальную тыкву. – Не то чтобы я настаивал на хэллоуинском фонаре, это просто вопрос милосердия. – Ее не выбрали лучшей тыквой столетия, и теперь мы должны чувствовать с ней духовное родство? – усмехнулся Фрэнк. Тэд так светился от радости, откопав эту тыкву, что он уже смирился с ее присутствием. Просто не хотел сдаваться слишком легко. – Не понимаю, что плохого, чтобы стать суперзвездой для кого-то одного, – Тэд вдруг опустил взгляд. – И пусть весь мир говорит, что ты не годишься для этого праздника, но что, если найдется человек, для которого ты – король сцены, самая яркая звезда, лучший музыкант всех времен и народов? Несмотря ни на что. – Тэд? – Фрэнк шагнул к нему, улыбаясь во все тридцать два. Забытое ощущение. – Что? Я с тыквой разговариваю, – ворчливо отозвался басист, и Фрэнку пришлось самостоятельно преодолеть оставшиеся полметра, чтобы его поцеловать. Они бы прижались друг к другу с гораздо большей страстью, но чертов овощ упирался в грудь. – Ладно, – наконец сказал Фрэнк и приобнял друга за плечи, потянув к выходу с площадки. – Уговорил. Будет у нас сегодня романтический ужин: ты, я, и тыква-неудачница. – Не слушай его,- прошептал Тэд, наклоняясь к тыкве. – Ты вовсе не неудачница. Ты – суперзвезда.