***
Не знаю сколько уже пролежала вот так: зажав жемчужину в ладони и свернувшись калачиком на холодном полу, но чувствую, как чьи-то сильные руки поднимают меня. — Китнисс… — в тоне бархатного голоса, от которого толпами валятся тысячи капитолиек, слышится неподдельное сожаление. Финник обнимает меня, окольцовывая в своих руках. Становится немного легче. Понимаю, что я не одна. Неуклюже пытаюсь пошутить. — Энни тебе уже мало, а? Раздается приглушенный смешок, а затем сексуальный голос шепчет прямо в ухо. — Ну, кто же откажется от Пересмешницы? Финник шутит, но мне так горько, что в голову лезут лишь очевидные горькие мысли. — Пит, — твердо возражаю я, прямо как ребенок, не понявший взрослый анекдот. — Ему я не нужна. Слышится шумный вздох. Я знаю, Финник действительно искренне хочет помочь. Наверное, его скребет долг, из-за того, что я попросила амнистию для Энни. Влюбленным сейчас бы нежиться в теплой постели, наслаждаясь обществом друг друга, а не возиться со свихнувшейся девочкой, которая вдруг решила, что сможет выдержать пламя революции. Я не была огненной девушкой, это лишь оболочка, мастерски построенная Цинной. А внутри оболочки — слабая, глупая и никчемная неудачница из самого бедного дистрикта. Люди выбрали не ту, пошли не за той. Вот Пит, чьи одни только слова направили бы всех жителей Панема против Сноу или Финник, красавчик с мужественным лицом, чье лицо отражало всю силу победителя — вот, кто нужен дистриктам. Но никак не я. — Послушай, Китнисс, посмотри на меня. — Финник приподнимает мой подбородок, заставляя заглянуть в глубины океана. — Ты и правда не нужна ему. Непонимающе смотрю на друга. Что он хочет этим сказать? Пришел констатировать факты? Я и сама отлично разбираюсь. — Переродку. Но не Питу. Питу ты нужна. Понимаешь разницу, — Финник говорит медленно, вкрадчиво, будто задался целью вдолбить мне в голову урок. На последнем вопросе я отрицательно машу головой. Он говорит бессмыслицу. Пит всего один. И он ненавидит меня. — Тому Питу, который еще остался там, глубоко внутри, который еще любит тебя. Вот ему-то ты и нужна. — Но… как же, как же достучаться до того Пита? — Ответ известен только тебе, — говорит Финник таким тоном, будто ему по меньшей мере тысячу лет. — Но я не знаю, Финник! Что могу сделать я, если лучшие врачи тринадцатого не знают ответ! — В том то и проблема, правда? Они лечат лишь тело, а нужно ведь душу. Обследуют лишь оболочку, мозговые реакции, но им не подвластны чувства и эмоции. Я смотрю на друга, и пытаюсь понять все, что он говорит. Представляю на секунду смерть Финника на арене и дальнейшую жизнь без него. Как бы я справилась? Как могло произойти то, что этот человек, всего несколько месяцев назад казался мне злейшим врагом, а сейчас я нахожусь в его объятиях? Какой же странный мир. — Китнисс? — продолжает Финник, — знаешь, я думаю только девушка, которую он любил, и любит где-то там внутри, способна усмирить его демонов. — Мне нужно идти к нему, — говорю я твердо, полная решимости. — Только не одной, я помогу.***
Проблески слишком яркого, искусственного света резали по глазам, заставляя всякий раз болезненно жмуриться. В некоторых палатах до сих пор не наступила ночь, хотя весь дистрикт уснул несколько часов назад. Но у больных свой распорядок дня, и остается только надеется на то, что у Пита в палате выключен свет. Мне придется вернуться назад и ждать следующего удобного случая, если это не так. Руки трясутся, пока я опасливо выглядываю из очередного угла, убеждаясь в полном отсутствие людей в коридоре. Я боюсь. Не Койн, с ее комендантским часом и даже не тюрьму, в которую меня, несомненно, посадят из-за несоблюдения приказа. Нет, я боюсь Пита. Или, если верить Финнику, переродка внутри Пита. И чем ближе я подхожу к палате, тем сильнее меня пожирают сомнения. Может все же оставить все как есть, ведь врачи должны лучше знать… В голове звучат слова Финника: « Только девушка, которую он любил, и любит где — то там внутри, способна усмирить его демонов». Хорошо, я в долгу перед Питом. В неоплатном долгу. И мне нужно вытащить его оттуда, нужно спасти. Еще несколько коридоров я миную, особо не задумываясь ни над чем. А затем, как мы с Финником и договаривались, я пускаю солнечного зайчика на противоположную стену часами, которые он мне дал, поймав тусклую лампу под потолком. Двое охранников, приставленных к палате Пита, его не заметят, зато для Финника это будет знаком к действию. Только успеваю спрятать часы за рукавом рубашки, как слышу глухой звук. А затем в ноздри ударяет едкий запах дыма. Финник решил отвлечь охранников с помощью огня. Умно. Они еще долго будут устранять его, а я тем временем проникну к Питу. Мне повезло — свет не горит и дверь не заперта. Внутри тихо. Да так, что я слышу неспокойное биение своего сердца, и гулкие шаги. Даже годы, проведенные в лесу на охоте, здесь проигрывают. Когда глаза привыкли к темноте, различаю в самой середине палаты кровать. На ней слабо вырисовывался силуэт мужчины. Внутри все замирает. Даже не знаю из-за чего больше: из-за ощущения того, что Пит, наконец, рядом, или из-за парализующего ужаса от осознания, что переродок тоже рядом. Подхожу ближе. Руки и ноги Пита сковывают кожаные ремни. В темноты не видно следов борьбы, но слабый металлический запах крови выдает то, что Пит пытался вырваться. От этого становится еще более жутко. Руки снова начинают дрожать, а нутро скручивается в тугой узел. Пересиливаю себя, медленно, стараясь двигаться как можно меньше, развязываю ремни. Один за одним, сначала ноги, потом руки. На последней меня одолевают сомнения: может все же оставить мне хоть малейший шанс на спасение? Быстро трясу головой. Нет. Это все тот же твой Пит. Все тот же твой мальчик с хлебом. Вспомни, он спасал тебя несколько раз. Теперь настала твоя очередь. Немного резким движением отстегиваю ремешок, он поддается. Теперь Пит свободен. Переродок тоже. Плохо соображаю, что делаю дальше, что вообще нужно делать, но руки сами тянутся к его лицу, как будто исполняя давно заученный план. Тонкими пальцами они взъерошивают чуть свалявшуюся челку, убирают ее с лица. В полутьме вижу, как нахмурен лоб Пита, как напряженно сжаты кулаки, а под веками мечутся глаза. Не выдерживаю, наклоняюсь к его лицу, к его губам, прижимаюсь своими, нежно, но настойчиво. Целую каждый шрамик, каждый синичек на так внезапно ставшем родным лице. Двигаюсь медленно, стараясь не обидеть каждый сантиметр. Руки же в это время блуждают по груди, некогда бывшей мне надежной защитой от кошмаров. Что же я делаю? Я ведь… еще не выбрала кого… любить. Или выбрала? Кажется, я все решила для себя еще на песчаном пляжу. Ни секунды сомнений. Припадаю губами к его плотно сжатым. Чувствую, как они раскрываются навстречу моим, как начинают двигаться в такт. Только сейчас начинаю понимать, как же я скучала по поцелуям Пита, по его губам. Разве можно скучать по какой-то части тела человека? Не замечаю, как оказываюсь сверху Пита, оплетая ногами бедра. Его руки вдруг оказываются на моей талии, иногда доходя до поясницы. Кажется, этот поцелуй длится целую вечность. Мне так невыносимо хорошо. Я стала забывать, зачем сюда пришла. Вдруг все невысказанные сомнения, все слова любви, что я твердила про себя, все чувства вылились наружу, подобно извержению. Я не могла насытиться, не могла отпустить его. И все стало таким простым и понятным: я люблю Пита. Не знаю, проснулся он или нет, но движения становятся более резкими, более страстными. Мое тело покрывается мурашками, когда он прикусывает мою нижнюю губу. Кажется, будто я вся объята пламенем, мне вдруг становится очень жарко, а воздуха в палате не хватает, чтобы сделать вздох. Не понимаю, что происходит. Мне нужно остановиться. Наверное. Мы с Питом, буквально, пожираем друг друга. Пит сжал мое плечо, слишком сильно и больно. Это буквально отрезвляет меня. С трудом заставляю себя отодвинуться от разгоряченного Пита, разжать губы, руки, восстановить слишком сбивчивое дыхание. Мысли лихорадочно проносятся в голове, не желая никак собраться воедино. Я купаюсь в чувствах, совсем забыв, что Пит теперь не тот, наслаждаясь его близостью. Слишком долго занимаюсь собой, не замечая явной угрозы, исходящей от него. А когда наконец поворачиваюсь, со светящейся улыбкой на лице, то замираю от ужаса. Охотника не обманешь — дыхание Пита лихорадочно, слишком быстрое, так дышат люди от ярости. Он медленно поворачивает голову в мою сторону, смотрит на меня заметно почерневшими глазами. Не успеваю сказать хоть слово, как человек, минуту назад страстно целовавший меня, набрасывается и припечатывает к холодному полу. От удара я, кажется, теряю сознание, потому что когда опять открываю глаза, то вижу перед глазами лишь кулак Пита. В последнюю секунду успеваю увернуться, а про себя благодарю годы охоты, за хорошую реакцию. Мне нужно заставить Пита поверить мне, вылечить своей любовью, но вместо этого я отхожу к противоположному углу, вся сжимаясь там. Мне не победить, не выжить здесь, я не смогу уничтожить зверя. Липкий страх поселяется прямо в горле, немедленно парализуя его, отчего я не могу сказать и звука. Это Пит всегда любил меня, а я всего лишь пользовалась. Я и правда заслужила все это. Пит подходит медленно, словно смеясь над моей беспомощностью. Я — птица в клетке. Пытаюсь поменять свою тактику. Это я пришла к Питу, не он ко мне. Бегу навстречу, с размаху врезаюсь в широкую грудь. Он явно не ожидал этого, потому что даже не попытался оттолкнуть. Нащупываю и сжимаю его руку, переплетая трясущиеся пальцы. Я умоляю его остаться, почти кричу: — Пит! Пит! Ты слышишь? Останься здесь, со мной! Когда его руки с легкостью подняли мое тело в воздух, а затем швырнули в стену, я поняла, что словами мне не победить внутреннего зверя. Голова сильно кружится, а во рту ощущаю вязкую кровь. Я снова поднимаюсь. На гнущихся ногах иду к Питу. — Хочешь, чтобы Сноу победил? Да? Ты так долго боролся! Помнишь, ты не хотел быть их пешкой? Ты не пешка, Пит! Не дай ему победить! — я почти повисаю на его шее. Мне больно, мне страшно, мне уже нечего терять. Глажу волосы Пита, пока он колотит по спине, и пытается оторвать меня от себя. Слезы текут буквально ручьем, я уже не понимаю, что происходит, когда снова оказываюсь на полу. В ноге неприятно хрустит. Мне нельзя проиграть. Я уже смирилась со смертью Пита однажды, я не хочу, чтобы это повторилось вновь. Снова встаю, игнорируя почти невыносимую боль в коленке, но Пит итак уже идет на меня. Кулаки крепко сжаты, да так, что на руках вздулись голубоватые вены. Ужасаюсь его ярости, его злости на меня и бешеному желанию убить. В голове мелькают чередой картинки, воспоминания, где Пит нежен и ласков, добр, и смотрит на меня так, будто я самое прекрасное сокровище на земле. Как можно было заставить Пита забыть его любовь ко мне? Не даю ему шанса убить меня, когда я распластана на полу, поэтому встаю. Лицом к лицу, и у каждого свои цели на этот бой. Начинаю первой: — Вот так это закончится да? Я умру, Сноу победит, а ты что? Что останется от тебя? — я смотрю ему прямо в глаза, точнее то, что от них осталось. Мой голос тверд, но в душе разыгрывается буря, и смертельно хочется заплакать. — Ты убила мою семью. Мой дом. Мой дистрикт. — Вижу, как нелегко даются ему слова, как он буквально выплёвывает их в меня, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться в шею. — Сноу здесь не причем. Ты — переродок, который убивает все, что мне дорого. Тебя нужно убить. Меня трясет, настолько, что трудно стоять. Я не верю, что это происходит сейчас здесь, со мной. Его слова как будто врезаются в меня раскаленными стрелами. И каждое попадает прямо в сердце. Я как будто попала в кошмар, от которого никак не проснуться. Пит не просто ненавидит меня. Он даже не верит, что я человек. — Это Сноу тебе так сказал? — Нет. Он просто раскрыл мне глаза. Раньше я не замечал твою истинную сущность. Никто не замечал. Лишь он. Но теперь я все вижу, все знаю. Он показывал мне видео, — последнее он произнес, будто защищаясь. — Пит, пожалуйста, послушай меня, — я сделала шаг к нему, протягивая руку. Все происходит быстрее, чем я успеваю понять. Пит кидается на меня, его руки мгновенно сцепляют шею, пригвождая меня к стенке. Я пытаюсь высвободиться и вдохнуть, но безуспешно. — Пит, Пиит — хриплю я на последнем дыхании. Нет, это не может вот так закончиться. Неужели я умру от рук человека, который спасал меня тысячу раз? Который признавался мне в любви? Поцелуи которого разжигали ныне неведомый мне голод? Бью Пита под дых, и это на мгновение ослабляет его хватку. Это еще один маленький шанс. Обхватываю лицо Пита обеими руками и целую. Стараюсь вложить в поцелуй всю нежность, всю любовь. Целую как никогда раньше, примешивая туда еще и мои слезы, которые я не в силах остановить. — Останься со мной. Не дай ему победить. Останься. Помнишь? Всегда. Кажется, на секунду я увидела в глазах Пита просветление. Они стали яркими и глубокими, совсем как раньше. Они смотрели на меня совсем как раньше, и в этот момент в груди расцвела некая надежда. И я даже на миг подумала, что все кончилось, и что прежний Пит вернулся. А затем все пропало. Пит снова окольцовывает мое горло, теперь еще сильнее вжимая в стену. Больше я не сопротивляюсь. Таким и должен быть справедливый конец сойки. Сколько Пит страдал из-за меня? Но теперь все кончено. Больше никто не умрет из-за Китнисс. Все-таки я не справилась. А я ведь даже не попрощалась с Прим. Воздуха осталось совсем мало, в глазах почернело, лицо Пита расплылось и, наконец, исчезло.