Ты опять не спишь?

В пустых коридорах Тринадцатого всегда тихо. Даже патрули, которые циркулируют по этажу, почти не слышны. Люди двигаются осторожно и синхронно, не произнося ни звука. Проходят мимо, цепким взглядом оглядывая бело-серые стены. Настойчиво жужжит лампа под потолком, словно что-то рассказывает. Девушка кутается в одеяло и прикрывает глаза. Хочется спать, но сон не идет. Воспоминания терзают душу и заставляют ворочаться с боку на бок. Не помогает ни снотворное, ни бесконечные и изнуряющие тренировки, ни исписанные ломаным почерком листы. Врач обещал, что если Китнисс напишет все свои страхи, то станет легче. Не стало. Девушка достает сложенные пополам листы и начинает читать. Вторник. Мне опять приснились переродки. Глаза тех, кто хотел убить меня, глаза тех, кто хотел мне помочь. Окровавленные пасти. С клыков капает кровь, тягучей смолой расползаясь по земле. Они всё ближе и ближе. В голове бьется мысль: «Я не спасусь. Я умру на этой арене, в окружении чудовищ. Я не спасусь!» Жажда жизни сильнее страха… И я бегу. Легкие разрываются от нехватки воздуха, но я из последних сил бегу. Пытаясь обогнать свою смерть. Среда. Мне снится луг перед лесом. Грязно-коричневые крыши домов Двенадцатого. Шум листвы и отдаленный стрекот насекомых. Вдыхаю полной грудью, но вместо привычного запаха земли и травы в легкие врывается едкий аромат роз. Четверг. Я не могу уснуть. Даже под тремя одеялами, которые мне удалось стащить со склада — я мерзну. Ледяные руки почти не чувствуют твердость карандаша, и мне приходится делать усилие, чтобы удержать небольшой огрызок. Я не могу уснуть. Страх поселился во мне. Выжег всё, что связывало меня с той Китнисс. Все силы уходят на то, чтобы не сорваться, чтобы вести себя нормально. Чтобы никто не заподозрил, что ТОЙ Китнисс больше нет. Пятница. Изматывающая тренировка. Дрожат руки, из-за чего я сама не могу разобрать, что тут пишу. Не гнутся пальцы. Во сне ко мне приходит Пит. Тот Пит, которого я когда-то знала. Смотрит на меня своими внимательными голубыми глазами и молчит. Протягивает ко мне руки в попытке обнять, но я уклоняюсь в каком-то безотчетном страхе и еще долго бегу от парня прочь. Суббота. Мне снятся джунгли. Удушливый запах влажной земли. Даже если дышать ртом, это не помогает — воздуха всё равно мало. Финник вытягивает руку, чтобы почистить свой трезубец, а на запястье мужчины блестит браслет. Союзники. Пит откидывается на спину, прислоняясь спиной к толстому стволу какого-то дерева, и скованно улыбается мне. Мы ведем неспешный диалог, а за нашими спинами клубится смерть. Туман. Белой пеленой, легкой и невесомой, словно качественный шелк, он тянет к нам свои щупальца и вгрызается в податливую плоть. Если кто-то скажет, что самое страшное — боль, не верьте. Самое страшное, когда тебя предает твое тело, когда ты перестаешь чувствовать свои руки или ноги. Омертвение нервных окончаний. Потеря того, что, как тебе казалось, не может предать. Просыпаться пришлось с громким криком. Воскресение. Мне снится Пит. Он часто приходит в мои сны. Иногда главным персонажем, иногда находясь где-то на периферии сознания. Это именно то самое чувство, когда не видишь, но знаешь — он тут. Но это не тот Пит, которого я знала. Не милый и добрый парень, который любил меня. Это искаженная проекция дорогого мне человека. Ярко-голубые глаза, когда-то согревающие меня, сейчас — два кусочка льда. Смотрят презрительно, оценивают мой каждый шаг. И нет страшнее этого кошмара. — Ты опять не спишь? Он входит в двери неслышно, вертит в руках обрывок веревки. Больничная пижама давно сменилась на темно-серую военную форму. Финник хмурится и не видно его привычной ласково-насмешливой улыбки. — Выполняю задания врача, — глухим голосом, словно не разговаривала много дней, произносит Китнисс. — Описываешь страхи? — он протягивает руку, и она покорно протягивает исписанные листы. Финник пробегает глазами, не вчитываясь в строчки. Там нет ничего, чтобы он не чувствовал сам. Страхи на деле не настолько разнообразны. У всех выживших они похожи. — Станет легче, — усмехается он, растягивая слова, копируя речь прикрепленного к ним доктора. — Ты сам-то в это веришь? Вопрос повисает в воздухе. Мужчина еще немного разглядывает замершую на кровати Китнисс, смотрящую на него, но явно не видящую. И выходит за дверь. Та с тихим щелчком закрывается, выводя девушку из задумчивости. Дни текут вяло, словно мед из банки. Листы со страхами исписаны вдоль и поперек, но там одно и то же. Переродки, туман, Пит. Агония, боль, страх. Одиночество, стыд, потери. — Ты опять не спишь? Финник приоткрывает дверь и заглядывает в её комнату. Китнисс сидит на полу, закутавшись в одеяло, и точит карандаш. Пытается точить. Нож слишком тупой. — Дай я. Девушка покорно отдает ему и нож, и карандаш, а сама замирает, разглядывая стену напротив. Пита выпустили из лазарета, он обедает вместе со всеми и вместе со всеми ходит на тренировки. За ним тенью следуют охранники, но парень не обращает на это внимания. Китнисс следит за ним взглядом. Вот Пит крошит хлеб, задумчиво уставившись в тарелку. Вот долго вертит в руках нож, словно не зная, для чего он. Вот сидит в сторонке и что-то рисует на клочке бумаги. Они не встречаются взглядами. Пит смотрит куда угодно, но только не на свою бывшую возлюбленную. Мужчина протягивает поточенный карандаш и быстро собирает деревянную стружку. Китнисс кивает, словно это максимум, на что она способна, и возвращается к своим мыслям. Финнику остается только уйти. Её всё равно нет в этой комнате. Она умирает на Арене. Вторник. Рута. Её темные глаза превращаются в осколки битого стекла, жизнь покидает их. Тонкая, словно тростинка, рука теряется в моей истерзанной ладони. Девочка смотрит в небо, а я клянусь самой себе, что выживу. Так, наверно, клялись в древности — на крови. Среда. Я стою на лесной опушке и жду Гейла. Легкий ветер шевелит выбившуюся из косы прядь, и мне приходится снова и снова поправлять волосы. Я улыбаюсь, замечая в отдалении мужскую фигуру. Широкий шаг и прямая спина. Гейла невозможно ни с чем спутать. Он идет и идет ко мне. Минуту, десять, час, два. Я остаюсь на опушке, а парень никогда не дойдет до меня. Четверг. Кровь покрывает мои руки тонкой пленкой. Потрескавшейся, рваной, резко очерчивающей вены на тыльной стороне ладоней. Обычно кровь пахнет чем-то металлическим, но эта — только смертью. Пятница. Волна утаскивает с побережья тела убитых, и розовая вода остается в небольших углублениях между камнями. Я иду по песку, и отпечатки моих следов тоже заполняются этой окровавленной водой. Она, словно под влиянием какого-то красителя, становится всё ярче и ярче, пока не превращается в кровь. Весь пляж пропитан кровью. Суббота. Мне снится Финник. Он протягивает мне кусочек сахара и улыбается. Открыто и тепло. От бирюзовых глаз расходятся лучики морщинок, а на щеках образуются ямочки. Я теряюсь под его взглядом и, наверно, краснею. Вокруг вырастают деревья, и вместо куска сахара в его руке убитая сойка-пересмешница, а вместо улыбки – искаженное мукой лицо. — Ты опять не спишь? — Финник вертит в руках обрывки веревки, не глядя, заплетая и расплетая узлы. — А ты сам-то спишь? — Китнисс поднимает глаза на мужчину. Потухший взгляд бирюзовых глаз и нездоровая худоба. Финник совсем другой. — Иногда, — честно признается он. — Ну, вот и я — иногда. Он садится рядом и забирает из её рук помятые листы, пробегает взглядом и хмыкает. — Ты покраснела. — Ты был слишком навязчивым. — Это упрек? — усмехается мужчина, и Китнисс разглядывает его ямочки. — Возможно. — Мы изменились. Китнисс кивает и, повернувшись спиной, опирается на его плечо. Они сидят в молчании, каждый погруженный в свои мысли. Финник ищет причину остаться, Китнисс плутает в закоулках своей души. — Можно ли что-то вернуть? — спрашивает девушка. — А есть что возвращать? Глупо, но это помогает. Он остается у нее. Укутывает Китнисс в одеяло и прижимает к своей груди. Она засыпает и впервые не видит кошмаров.