Вместе

      Смеситель со скрипом отъехал вверх, и через секунду вода журчащим потоком хлынула из запачканного чем-то белесым крана.       Агиль подставил трясущиеся ладони под мутный поток, после, заметив отсутствие полотенец, вытер руки о грязные от дорожной пыли и копоти штанины. Глянув на себя в зеркало, чертыхнулся и устало привалился на раковину, прикрывая щипающие от яркой лампы глаза.       В этот момент он не хотел жить. Не так.       Когда это началось? Агиль мог назвать время точности до минут. Он помнил, как, ещё зеленый, прятался за спинами родителей и старшей сестры, иммигрировав в столицу совершенно другой для него страны из Азербайджана. Тогда был полдень. Помнил, когда случилась автокатастрофа, унесшая жизни его родителей. Врачи сказали, что смерть наступила мгновенно в 7:45. Виновник, оказавшийся крупной шишкой, несмотря на их горе, взыскал с семьи штраф, оставшись безнаказанным и оклеветав родителей Агиля.       Парень помнил взгляд сестры, когда та умирала от передоза, а он осознавал, что остался один.       А ещё Агиль помнил лицо каждого, кто, задевая его плечом на широкой дороге, морщился, словно парень представлял собой самое омерзительное существо на свете, и гневно шептал о понаехавших невеждах. (Термин «чурка», так горячо любимый всеми людьми, с кем Агиль имел неудачу сталкиваться, прилип к нему ещё при жизни сестры, являясь для жителей столицы словно характеризующим парня звеном.) Парень искренне не понимал подобного отношения: он являлся сыном богатых и высокообразованных родителей, и, не достанься всё наследство пропившему его дяде, оценочная стоимость всего переваливала бы за миллионы манат*, а сам бы он мог поступить на дальнейшую учебу в лучшие вузы России.       Это объяснил парню Антон. Когда Агиля, после его рабочего дня (парень устроился дворником, осознавая, что его десять классов образования являлись ничем, разве что показанием его ущербности в глазах других), зажали семеро наци в темном переулке, когда ему проломили ребра, острая горячая боль разлилась по всему телу, а из его рта вырывался только тихий хрип, именно Антон, будучи ещё незнакомцем, порывался позвонить в скорую, но, узнав об отсутствии у Агиля права на нахождение в стране, привел того к себе домой, и просидел с парнем на старой задрипанной кровати до самого утра, разговаривая ни о чем. Как позже оказалось, впервые за долгое время.       Следующую встречу Агиль запомнил надолго. Обжигающие губы Антона словно клеймили, а руки, медленно блуждая по телу, давали забыться впервые за пять лет.       Они встречались почти каждый день: все встречи проходили у Антона, поскольку Агиль жил в готовящейся к сносу пятиэтажке без отопления и удобств, а парень очень заботился о комфорте. Их пара была странной: Антон, парень славянской внешности, чьи друзья оказались толерантными ко всему иному фриками, и Агиль, ранимый ко всему и болезненно вспоминающий прошлое, горячо исповедующий религию, нетерпимую к его естеству, и не имеющий друзей. Однако, они являлись парой, которая, вопреки всему, имела взаимную любовь.       Агиль нервно теребил большим и указательным пальцами шнурок толстовки, тяжело дыша. Его рабочий день закончился полчаса назад, и всё это время он простоял в пустынном общественном туалете с табличкой «Ремонт» на двери. В этот день его снова оскорбили. Парень устал считать эти случаи после сотого, но за этот день парк словно заполонил негатив. Он разрывался между желанием написать Антону, попросить прийти, или же наконец отстать от парня, поскольку, несмотря на всё, он не верил, что заслуживает любви, и не хотел беспокоить человека по пустякам.       Телефон, предугадывая настроение хозяина, завибрировал. На тусклом экране старого кнопочного Сони отразилось входящее сообщение. «Я могу приехать за тобой?»       Агиль, порывисто вздохнув, неслушающимеся пальцами набрал ответ. «если тебя не затруднит.» «Это не может быть трудным, котик :)» «антон. нам нужно поговорить.» «Когда я приеду за тобой и отвезу домой.»       И в догонку: «Я люблю тебя.»