С наступлением весны..

Молодой мулат, привлекательный и бедный, по, данному после вступления на службу, прозвищу — Первый. Зеленоглазый, самый красивый вампир своего времени — Сель Оверлорд встретил его в одном из коридоров Банка. Этот серьезный, рассудительный мужчина, банковский служащий, стал мечтой юноши. До него дошли слухи о прекраснейшем сыне Владельца. Чтобы удача улыбнулась ему, он, простолюдин, начал усиленно работать, желая в следующий раз сдавать отчетность именно Ему. Стать артом — лицом не вышел. Но ведь можно попробовать пробиться, хотя бы в любимцы! Как он был удивлен, когда объект его обожания, сам Сель (!), признавшись Аномалией, предложил стать своим Господином! Всего лишь безмолвное 《Согласен》 из-под опущенных ресниц, и судьба обоих решена. К строгому наряду прибавилась плеть и многочисленные игрушки. Для простого банковского слово «Хозяин» звучало особенно привлекательно… Каждый стон, полувскрик и оргазм принадлежал только Первому. Это чудо принадлежит ему целиком и полностью. Вампир — его Раб. Чувствовать под собой податливое тело, рассекать жёстким кнутом белоснежную кожу. Толстые бетонные стены хранят в себе хриплые крики юной Аномалии, скрывая этот небольшой секрет от завистливых глаз и ушей. Его слезы, улыбка, Всё для Первого. Никто не имеет права даже касаться его. Так романтично, страстно, мило. Союз вампира и человека. Владельца и банковского. Потребителя и Еды. Оверлорд мечтает лишь о его приходе, вызывает, когда кончаются дела. Он хочет запомнить Первого. Как он одевается в темноте. Еще день, но он уходит, желая остаться незамеченным и хорошенько выспаться. Снег аккуратно ложится на его волосы, покрывая белесой пеленой. Банковский раздраженно стряхивает его и уходит куда-то за угол. И так всю зиму. Весной же, смахиваясь на лихорадку, Хозяин приходит все реже. С ее наступлением все изменилось. Эрик приходил раздраженный. На все попытки Селя любовно прижаться к нему, провести ладонью по щетинистой щеке заканчивались строгим «Нет.» и новым ударом кожаных перчаток по оголенным ягодицам. Шлепок. Еще один. И еще, еще. Вампир уже сбился со счета, а человек все продолжал пороть его за плохое поведение, вслушиваясь в хриплые стоны и болезненное шипение. — Я мучаю тебя, — начал брюнет, затягивая ремень на белых запястьях, — И ты источаешь запах боли.- щелчок. Открыт серебристый тюбик лубриканта, — Чем сильнее истязаю, тем явственнее аромат. Словно от только что распустившегося цветка.- под бёдра Аномалии, на удивление аккуратно, подложена перьевая подушка, — Чем он сильнее. Тем больше я хочу погрузиться в тебя. Первый был чертовски нежен. Его предельную осторожность, всю заботу и ласку раскрепощали развратное хлюпанье и шлепки по подтянутой заднице. *** Каждый день, на протяжении зимы, он мучил себя мыслями о суициде. Все казалось до ужаса неверным, неправильным. Но… стоило только слегка зажать курок заряженного пистолета — он все понял. Сель — не просто его раб. Сель — любовь. Любовь всей его ничтожной жизни. Каждая мелкая ссора, расставание оставляли свои шрамы на избитой душе. — Я люблю тебя.- шепотом, на самое ухо. Слова, неуверенно сказанные Эриком, отдавались эхом в голове, вгоняли в ступор. — Ты не можешь. — вампир ошарашен этим, во истину прекрасным, но пугающим заявлением, — Нельзя. *** Прекращая его истязать, Эрик лишь поражался розоватым рубцам на белоснежно-белой коже, когда-то оставленным им же. — Я так люблю тебя! — Ты разлюбил. не можешь ты меня любить не избивая. Насилие — моя мечта. Лишь боль — моя любовь. Ты охладел ко мне, я чувствую. — Но как мне доказать?.. *** Насилие вновь перешло границы. — Еще!..- лишь восклицал вампир, крича от боли, извиваясь под кнутом. В голубых глазах на секунду блеснула радость. Первый одним рывком перевернул любовника на спину, тут же подхватывая и впиваясь в губы нежным, трепетным поцелуем. — Я схожу с ума. *** …И с наступлением весны я понял, что меня к тебе тянуло. И каждый вздох въедался в память, будто навязавшись. Я понял это, стоило лишь к голове подставить револьвера дуло. Я понял это, лишь на пару дней с тобой расставшись. Нет, это всё случайно было — И пистолет, и ссора, и любовь, и расстоянье. Я не заметил, как судьба меня убила, И не заметил, как ожил я от твоих зелёных глаз сияния… И в первый раз я спас тебя от горя. Я принял сущность ненормальную твою. Ну, а теперь весной влюбился я в тебя, тонущего от боли — От рук моих. И я теперь тебя люблю. И верно все считают зиму Ужасным месяцем для радости, любви. Глаза твои зелено-милые Тогда в морозы лютые я ненавидел, теперь, весной, — голубо-страшные свои. Ведь именно весной я не могу смириться, Что ты кричишь, а только после просишь продолжать. И я готов (ты ненавидишь эту фразу) в тумане раствориться… Я так люблю тебя. А ты от рук моих желаешь дозу боли получать. Чёрт, и с наступлением весны ты плавишь моё сердце. И с наступлением весны я не могу тебе сказать — Что я люблю тебя, люблю. Ведь самому не верится, Что ты поверишь мне. Как мне доказать? Ведь помнишь, что наделал я сначала. Я бил, и мучил, и кричал, и снова бил. Ну, а теперь люблю тебя по-настоящему, красиво, как в романах — величаво. А ты наивно говоришь себе: «Он разлюбил». Ну как сказать, что я люблю тебя сильнее, Чем драть ночами тёмными и бить. Ну как сказать, что я люблю тебя благоговее. Люблю ведь так, что о насилии не в силах даже мнить. Ну как уверить, что люблю тебя. Ну как? Ну почему считаешь — охладел. Я просто не могу смотреть на раны на руках, На теле — на тебе, что сделал я. Я лучше бы ослеп. И, Боже, ну когда поверишь, Что вся любовь моя — не раны, не резцы. Моя любовь — твой взор, твой лик, твой голос… Ты не веришь? А я люблю, люблю, как видно, за двоих… И с наступлением весны я понял, что безумен. И с наступлением весны я понял, что люблю. И наступлением весны я понял, что подобен Тем, кто от любви страдает — тебе… Ты — аномалия. А — значит ли — всё время аномалию в себе травлю?