Пойманные мгновения.

Сидя на скамье подсудимых в Нюрнберге в сорок шестом Эрнст Кальтенбруннер, бывший глава РСХА обращённого в гору битого кирпича Тысячелетнего рейха, защищался от обвинений союзников всеми правдами и неправдами. Он остался в одиночестве, ибо его предшественника Гейдриха прикончили «его чехи» ещё в сорок втором, великий и ужасный Гиммлер трусливо отравился, а Мюллер сгинул в неизвестном направлении. Ненависть к СС, грязь делишек Чёрного ордена излились на голову растерянного долговязого австрийца. Бывшие коллеги по партии, занимавшие соседние камеры-одиночки в тюремном блоке, и те не желали руки ему подать. Обвинители от четырёх стран нападали аки натравленная свора: слаженно, продуманно. Докапывались до мелочей и приводили свидетелей, мешавших подсудимым и их адвокатам карты.  В январе в зал заседаний притащили Шелленберга. Как всегда прилизанный и изящный, он гордо прошествовал к свидетельской кафедре под прицелом двух десятков глаз. Бывшие нацистские бонзы занервничали. Птенчик из-под крылышка Гейдриха, потом перепорхнувший к Гиммлеру, знал предостаточно.  - Интересно, сколько из него смогли вытрясти? - пробурчал Гёринг довольно громко: Кальтенбруннер его ясно услышал. - Уверен, ровно столько, чтобы хватило выкупить одну крысиную шкурку, - высказал он в ответ, чем заставил всех покоситься на него. Никто, кроме рутинно приносящего присягу Шелленберга, не знал, что происходило на изнуряющих ежедневных допросах. Не знал, как осторожно Вальтеру приходилось подбирать слова, сколько имён внезапно повылетало из превосходной прежде памяти. Как злились следователи на скользкие ответы и просьбы переформулировать вопрос, когда непонятно было, кто кого расспрашивает. Русские тоже жаждали поговорить с шефом германской разведки, но британцы вежливо отказали союзнику, считая Шелленберга исключительно своей добычей. Да и мало ли как поведёт себя хитрый немец с коммунистами. Между тем они старательно, порой в грубой форме, внушали Вальтеру, что он никто и звать его никак. «Обласканный фаворит», некомпетентный для разведывательной службы, «начитавшийся книжек романтик», оставшийся без должности, так как старой Германии более не существовало. Он их слушал, улыбался, иногда спорил, отвечал на поставленные вопросы – и всё больше имён и обстоятельств изглаживалось из его воспоминаний. Словно по мановению ластика.  Однако «потопить» Кальтенбруннера ему выборочная амнезия не помешала, и сделал он это с превеликим удовольствием. На гибнущем судне каждый сам за себя, и нет никакого смысла обременяться лишней ложью. Надо дать страждущему желаемое, чтобы, напившись, он перестал уже копать колодец глубже. Глядишь, не до всех тайников доберутся, отложив лопаты. Слушая его неторопливые обдуманные показания, Эрнст жалел, что не сумел наладить с ним человеческие отношения. Знал бы, где упадёшь, так сказать. Шелленберг выступил, и его снова увезли: судить главного разведчика будут потом, после руководителей, словно подчиняясь былой иерархии. На перекрёстном допросе самого Кальтенбруннера обвинители тыкали носом в многочисленные приказы и декреты, завизированные его подписью. Откровенно говоря, бывший глава РСХА вечно что-то подписывал на всевозможных поверхностях: на рабочем столе, порой вовсе на вежливо подставленной спине помощника – упомнить каждый документ практически не представлялось возможным. Однако попадались документы, которые он видел впервые в жизни, о чём без обиняков сообщал трибуналу. Пользуясь столь удобным предлогом, он пытался откреститься тем же макаром ещё от нескольких «гибельных» распоряжений.  - Вы утверждаете, что не подписывали эти документы? - судья Джексон не скрывал скептического настроя. - Совершенно точно не подписывал. - Но тут стоит ваша подпись. - Она определённо выглядит как моя, но я никогда не подписывал ничего подобного. Могу подтвердить под присягой. - Вы заявляете, что подпись – подделка? Это вообще возможно? - Не могу с уверенностью утверждать, но повторю под присягой: я этого не подписывал. - Тогда кто? - наседал Джексон. - Не знаю, - тут Кальтенбруннер был честен. Где-то далеко, в тюрьме, дремавший на жёсткой койке Шелленберг чихнул во сне, разбудив самого себя. Уставившись в тошнотворный белёный потолок, едва-едва освещённый багровыми закатными лучами, пробивавшимися в зарешёченное окошко, он почесал нос. Отчего-то перед ним всплыло лицо одного весьма способного канцелярского чиновника. Они звали его «графологический феномен» за умение подделывать практически любые почерки с непринуждённой лёгкостью. Человек этот успешно строчил для нужд VI управления фальшивые письма, рукописные документы, подделывал подписи при необходимости – и ни один графолог не сыскал бы, к чему придраться.  «С чего вдруг вспомнилось?» - спросил он себя и, перевернувшись на бок, попытался снова уснуть.