Ком в горле

- Петра. Солдат, что был назначен ответственным, за связь поманил её к себе пальцем, нервно оглядываясь. От отца? Лицо девушки украсила легкая улыбка. Интересно, что написал? Она взяла в руки шероховатую, жёлтую бумагу. Кажется, удивилась, почему она такая. В такой же отправляют обычно похоронки солдат и вообще сообщают родственникам о смерти. Но значения этому Рал не придала. Может, бумага кончилась, и другой не было под рукой? В любом случае она нервно вздохнула, благодарно кивнув связному и пошла к себе, вертя конверт в руках и думая, что в нем написано. Хотя, наверное все обычно. Что он в порядке и хочет узнать как дела у нее. А как у нее дела? Тоже ничего. Петра помотала головой, опускаясь на кровать и от чего то дрожащими руками вскрывая конверт. Прочитав первую строчку она даже глупо улыбнулась. Как её отец скончался? Нет, этого быть не может. Просто на просто не может быть... Это чья то глупая, абсолютно не смешная шутка! Рыжая хотела было уже и идти к связному и требовать объяснений как случайно выхваченная фраза заставила её глаза расширишься и прочитать дальше. "..В результате умышленного удушья..." "...Был обнаружен соседкой..." "...Ведётся следствие..." Фразы выхватывались обрывочно, не желая складываться в один короткий ясный и чёткий текст. Его.. Убили..? Пальцы судорожно сжали листок бумаги и Петра вновь прочитала доклад, потому что письмом это назвать было никак нельзя. Потом ещё раз. И ещё. Перечитывала, пока, наконец, в горле не встал ком, что даже мешал сделать вдох. Получались, какие то судорожные хрипы. Девушка обхватила рукой шею, потирая её. Это не правда. Это все, чья то глупая ошибка. Нет, даже не так. Это все сон. Адский кошмар и сейчас она проснётся, обязательно.. - ну же, Рал, проснись, черт возьми! - вскрикнула Петра вскакивая и обхватывая голову руками, шатаясь по комнате. Проснуться. Просто проснуться и забыть и этого кошмара и этого письма не будет. Но она не просыпалась. Все ходила и повторяла эти слова как заклинание, пока внезапно не замерла. До нее, наконец, дошло. Дошло все в полной мере произошедшего, со всеми последствиями. Отца убили. *** - дети должны хоронить своих родителей, а не родители детей, Петра! На несколько мгновений в доме воцарилась полнейшая тишина. Отец Рал тяжело дышал, а его ладонь, что он только что с силой стукнул по столу, наверняка болела. Это был один из очень редких разов, когда он повысил голос. - Я не собираюсь умирать! Я выживу! - Слова наивного ребёнка, - мужчина устало вздыхает, опускаясь на стул. В этом доме уже какой день идёт спор на заезженную тему. И сегодня вечером все решится, сегодня вечером ей выбирать куда поступать. Но она уже решила, а он все никак не хочет мирится. - Вот увидишь! Я не умру и тебе не придётся меня хоронить, а мне тебя, - с жаром произносит юная Петра, сложив руки на груди, и с непониманием смотрит на отца. Почему он никак не может с этим смирится? С её выбором, пусть и опасным. - И что же нам делать? - мужчина улыбается слабой улыбкой, обречённой и смотрит на дочь. Он сдался. Упёртость этой девочке досталась от матери, а ей её было не занимать. - Умрем в один день, - быстро произносит Петра, пожав плечами, но уже как то торжествующе. Она чувствует что победила. - В один так в один... - он усмехается, поднимаясь и проходя к окну. А было бы не плохо, наверное. Тогда никому из них не придётся страдать от боли потери. *** Наивные детские мечты. Петра упала на колени, прижимая бумагу к груди. Давно забытое чувство вновь поднималось, тяжело, медленно, словно грозовая туча. Она снова потеряла, только вот на этот раз удар пришёл неожиданно. Девушка никогда даже не думала об этом, что будет с ней, когда отец умрет, что вообще тогда будет. Ничего. До определённого времени это был единственный человек, ради которого она возвращалась. Ради глупейшего обещания. А теперь все разбилось, в дребезги, весь чертов мир разлетелся на осколки. Но она все ещё не хотела верить, нет, все ещё не верила. Случившееся было за гранью ее понимая мира, слишком... Просто странное. Как это, без него? Как это не выглядывать его взволнованного лица в толпе после возвращения с вылазки, не писать ему письмо позже, ночью о том, что все в порядке. А по редкому приезду домой не окликать его ещё у калитки. Просто... Как это? Это противное чувство, когда в горле стоит ком. Когда ты пытаешься что-то говорить, бормотать, что не веришь в это. Нет, не так. Что не хочешь в это верить. И даже вырываются, какие то нечленораздельные звуки, отдалённо напоминающие тихое "нет". Но ещё противнее это ощущение слез, которых пока нет. Но в глазах уже колит. Губы кривятся, сглатываешь, стараясь унять это, но хочется лишь заплакать. Разрыдаться у кого-нибудь на плече и побыть простой, разбитой девчонкой, на которой случайно оказалась форма Разведывательного корпуса. Потому что таковой она сейчас и являлась. Девушкой, которая лишилась всего. Ей говорили - не привязывайся. Она сама себе это говорила, клялась сглатывая этот самый противный ком и слезы. Не привязывайся. Не люби. Будет хуже. Но нет, она привязалась давно. Она дорожила одним человеком всю свою жизнь, ещё короткую, но не сказала об этом ни разу. Думала, так часто думала, что осталась одна в этом мире - жестоком, но прекрасном. Хотя в то время... Он не был для неё прекрасным. Она забывала об одном человеке, который всегда ждал её. Для которого, что бы не случилось она всегда оставалась маленькой девочкой, что ужасно нервничала, когда произносила "Я решила стать солдатом, пап. Решила поступить в Легион" Мы никогда не осознаем своё счастье, пока оно не исчезает. Пока оно не растворятся в тумане боли и одиночества. Вернее, делаем это редко, но, как правило, молчим. Потому что зачем говорить о чувствах, которые очевидны? Но сейчас, именно сейчас лёжа на полу и сжавшись в комок, она осознавало все это и ей становилось не выносимо тошно. От слез, которые катились из зажмуренных глаз. От холодного и смятого листка бумаги, который явно писался с деловым равнодушием. От самой себя. От своего отношения к такому дорогому человеку. От того, что она никогда не думала, почему он так яростно отговаривал её от поступления в Разведку, когда был шанс уйти в Военную Полицию. Вот поэтому. Потому что в случае её смерти все это испытал бы он сам, он бы наверняка рвал бы на себе волосы от мнимого чувства вины, что не сумел отговорить дочь. Наверное, заслужила. Заслужила испытать это чувство вновь. Какую-то пустоту, которая наваливалась тяжело, медленно, но одновременно и сразу, все расширяясь. Но почему.... Почему он должен был умереть, что бы она все это осознала? - Дура! - таки прохрипела Петра, почти прошептала. Яростно, с остервенением. Какая же она дура, глупая и наивная девчонка. Нужно встать. Нужно подняться, хотя бы попытаться это сделать. Но нет, ноги словно отнялись как и вообще все тело. Она ничего не чувствовала кроме проклятого чувства в груди. Словно там что то сжалось. Словно чьи-то пальцы сжимали не внутренности, а заодно и душили так, что было трудно дышать. Умереть в один день... Да уж, это было бы прекрасно. Но сейчас она, наверное, уже повзрослела. - Дети должны хоронить своих родителей, а не родители детей, Петра, - проговорила, нет, скорее прохрипела рыжая. Горькая правда жизни под раздачу которой, попадают почти все, а теперь и попала она. Думать о том кто, за что, не получалось. Мыслить прямо не получалось вообще - все спуталось. Все кончено. Она больше не услышит его тихого голоса, не увидит, как тот выходит на порог двери, что бы помахать ей рукой. Не зачем станет возвращаться домой, потому что ездила она исключительно к отцу. Такие вещи, которые кажутся привычными... Их больше не будет, не будет никогда. И это, наверное, и было самое пугающее. Пустой дом, без трав, что слушаться подоконнике на деревянном подносе, с закрытыми окнами. Плечи её затряслись, согнулись и Петра, наконец разрыдалась, осознавая все оставшееся. Потому как только это и остается – думать. Вспоминать. Возможно представлять. Она так хотела снова его увидеть. Вернутся как разведчица домой и обнять его. И сказать что все хорошо. Но Рал знала – теперь все никогда не будет хорошо. По крайней мере, для нее. Ее разбили. Снова растоптали ту стену, что она старательно возводила в последнее время. Некоторым потери близких придают сил для борьбы, некоторых же ломают. Ломают безжалостно, не просто по полам, а на маленькие осколки. Швыряют об стену до тех пор, пока они не в состоянии даже подняться. И Петра из таких, как не прискорбно для ее самой. Когда-то ей сказали, что ее доброта ее погубит. Ее умение привязываться к людям, привыкать к ним. А может и правда, пора изменится? Сломать себя в последний раз, уже самой? Перестать улыбаться, заботиться о других как раньше? Нет. Из глаз прекращают литься слезы, и Петра замирает, прикрытыми глазами смотря куда-то в пустоту. Вряд ли отец хотел… что бы этим кончилось. Нет, он бы упрекнул ее. Посмотрел укоряюще, может быть, даже покачал бы головой. Она даже представляет это. Приподнимая голову и слабо, едва заметно улыбается. Ком в горле продолжает мешать дышать. После слез осталось только противное их ощущение, что она вот-вот расплачется. Она ненавидит всей душой это. Но нужно подняться. Она же всегда поднималась. Цеплялась за любую возможность. Падала без сил после тренировок, потому что так получалось забывать хоть на какое-то время. Но сейчас она не представляла, что сделает даже в ближайшую минуту. Все стало каким-то абсолютно безразличным и не важным.