Подарок

Не знал Слепой, что придется когда-нибудь натерпеться от своей стаи столько всего и разом. Удивительным образом он знал все, но об этом – не знал. Якобы тайные приготовления начались еще ранним утром. Шуршание и перешептывания, обрывающиеся на полу-вздохе, яростные колебания воздуха от жестов, которые никто не понимал и от этого они становились еще яростнее. Хождения туда-сюда из комнаты в коридор и обратно, ползания в тех же направлениях, скрипы и цыканье, смешки и вздохи, невразумительное мычание Толстого, милое сердцу, потому что было обычным, оставалось не тронутым всеобщей взбудораженностью. Услужливый - из угла в угол - топот Македонского, в этот день несколько ускоренный - в темпе всеобщей суеты. Практически осязаемые муки Табаки, который силился сдержать рвущуюся наружу беспорядочную массу идей и предложений. Жутко загадочная неподвижность Сфинкса, его присутствие в комнате выдавал лишь его запах, который Слепой впитал в себя еще с детства и не спутал бы ни с чем и никогда. И вот эта неподвижность на фоне общей немой истерии тревожила Слепого больше всего. Не выдержав болезненно-возбужденной атмосферы, Слепой ушел из комнаты, дав, наконец, стае возможность свободно обсудить насущное. В коридорах было на удивление тихо. Только Логи сновали мимо, слегка пришибленные какой-то странной неочевидной хворью. Слепой шел медленно, по привычке ведя пальцами по стене. Кое-где штукатурка обваливалась от его прикосновений, но он этого даже не замечал. Куда больше его занимала загадка Сфинкса. Он усмехнулся сам себе. Загадка – Сфинкса. Ему не нравился этот невидимый барьер, возникший вдруг между ними. Ему не нравилась эта испуганная настороженная немота. Ему не нравилось догадываться, отчего вдруг так. Ему не нравилось, что выяснить причины дискомфорта удастся только после воплощения стаей всего того, что она секретно задумала. Слепому хотелось поскорее покончить со всем, но он сдерживал себя от возвращения, давая другу время передохнуть и расслабиться. Проходил он так, может, около часа. Он еще раздумывал, достаточно ли, а ноги уже несли его обратно к четвертой. Оказавшись перед дверью, он прислушался: внутри было шумно и пьяно. Он снисходительно кивнул, мол, все вполне логично и ожидаемо, и ему это понравилось. Ему вообще нравилось быть ко всему подготовленным. Он не любил удивляться. Слегка приободренный, он зашел внутрь. И тогда на него обрушились все. Шершавые подушечки пальцев Табаки, цеплявшие к вороту ветхого свитера значок, робкие прикосновения вспотевших ладоней Македонского, вешавшего Слепому на шею амулет, слюнявые лобызания Толстого, пыльные похлопывания по плечу Горбача, неуверенное пожимание никотиновых рук от Курильщика, звонкий чмок в висок от Лорда и - лоб в лоб - молчаливое прикосновение Сфинкса, сопровождаемое ласковым копошением Нанетты в паутине спутанных волос. Все кричали, поздравляли (он так и не расслышал, с чем), пели, смеялись, даже хлопали в ладоши, Слепой подозревал, что это Македонский. Было ощущение, что вместо семи человек в комнате все двадцать, слишком уж много было шуму. Но Слепой улыбался. Он сутулился, голова его стремилась все ниже и ниже, будто пыталась спастись от всеобщего внимания, и тогда он с усилием заставлял себя выпрямиться. Табаки пел песни, которые тут же на ходу придумывал, Нанетта каркала, мычание Толстого перешло в возбужденные выкрики, Горбач пытался – пока безуспешно - выудить из флейты что-то поживее обычного репертуара. И только Сфинкс все молчал. Когда энтузиазм стаи поутих, Слепой ретировался к окну, взобрался на подоконник, уткнулся затылком в прохладное стекло, прикрыл веки. Он крутил в длинных пальцах мешочек на груди, слушал разговоры стаи и, сквозь них, стрекотание сверчков. Почему-то пахло лесом. Сфинкс смотрел на Слепого из своего угла, в котором окопался сразу после приветствия. Ему казалось, он вот-вот пересечет какую-то черту, он надеялся, что это все настойка, которой они дружно принялись наливаться, когда Слепому вздумалось погулять. Как раз в тот момент, когда стая решила, наконец, кто будет вручать подарок. Она уже начала тыкать Сфинкса в спину и шикать, поторапливая, когда Слепой просто взял и ушел. Как и много раз до этого. Но сейчас даже Сфинкс был не готов. Он выплюнул изо рта шнурок с болтающимся на нем амулетом, который они всей стаей полночи собирали. В мешочке были частички каждого: Лордова прядь волос, скорлупа ореха со следами зубов Табаки, невесть откуда взявшаяся красная чешуя от Македонского, пропитанный кровью Сфинкса и перевязанный ниткой кусочек ткани. Курильщик кинул (сюрприз) горсть табака, Лэри - маленький осколок старой, когда-то дорогой сердцу, виниловой пластинки. Горбач наполнил мешочек звуками флейты. Затем он был туго связан и запечатан, прикреплен к шнурку и вручен Сфинксу в зубы для дальнейшего дарения. А потом Слепой ушел, и, чтобы уныние не заполнило образовавшуюся после него пустоту, на свет божий кто-то извлек две бутылки настойки, хранимые не иначе, как для такого вот случая. И Сфинкс пил больше всех. Даже Табаки не осмеливался комментировать, с несвойственным ему тактом обходя эту тему. Все дело было в том, что ночью накануне Сфинксу приснился сон. И все бы ничего, если бы не привычка вожака шляться по чужим снам: потому что Сфинкс теперь не мог понять, что там было от него самого, а что от Слепого. И если от Слепого – то какого хрена? А если от него самого?.. Сфинкс мотнул головой, отгоняя наваждение. Он вообще хотел побыстрее забыть это недоразумение, но оно, как назло, прочно засело в голове, и теперь не давало ему рта открыть при вожаке. Хорошо хоть, что тот был слеп, и пялиться не него сегодня позволялось всем. Повезло, прям как никогда. Сфинкс поморщился и отвернулся. Ночью он спать не хотел, а точнее – опасался. Не желал он более подобных снов. Не знал он, что с ними делать. Стая сопела, храпела и вертелась во сне. Сфинкс откинул одеяло, сел на кровати, пот со лба медленно собирался и еще медленнее тек по скуле. Он прошлепал голыми ногами в туалет и там, открыв подбородком кран, сунул под струю холодной воды голову. Когда кожа на затылке начала неметь, он выпрямился, посмотрел на бледного себя в зеркало и только тогда увидел за спиной Слепого. Он мысленно наказывал себя за то, что вздрогнул. Слепой не мог не почувствовать этого даже на расстоянии. - Ты скажешь мне, что происходит? – это звучало больше как утверждение. Слепой слишком долго ждал, чтобы вежливо интересоваться. Сфинкс в надежде покосился на дверь. – Так не пойдет, - предостерег его вожак. То ли от побега, то ли от дальнейшего сокрытия информации. Сфинкс прочистил горло и заговорил, как ему хотелось думать, сонно и непонимающе: - А что происходит-то? Слепой вздохнул и сделал шаг к нему, протянул руку с длинными белыми, почти прозрачными в темноте пальцами, к лицу Сфинкса. Они забегали по нему, пытаясь передать в мозг Слепого нужные ему сигналы. Удовлетворяющие его ответы. Сфинкс закрыл глаза. Давненько Слепой не прибегал к этому способу выявления информации. Пальцы Слепого застыли на губах Сфинкса. Проникли между. - Скажи, - прошептал Слепой, раздвигая губы, упираясь в плотно сжатые зубы. Сфинкс отшатнулся от его руки, сделал шаг назад. - Я хочу спать, - солгал он, уже зная, что Слепой эту ложь различит еще до окончания фразы. Но повернуться к Слепому спиной и уйти Сфинксу не позволяла совесть. Страх. Привязанность. Ответственность. – Проклятье, - прошептал он. - Зачем ты мучаешься, скажи мне, и забудешь обо всем, обещаю, - произнес Слепой странным монотонным голосом. Это не может быть в его силах. Или может? Сфинкс недоверчиво посмотрел на вожака исподлобья. Вздохнул. Набрался смелости и спросил: - Ты был в моем сне? Пауза перед ответом была слишком долгой. Слепой думал, сказать ли правду? Или эти секунды жестоко растянулись специально для Сфинкса? - Да, - ответил Слепой равнодушно, - но раньше все было иначе. - Раньше? – Сфинкс забыл, что хотел рассказать Слепому, слишком уж его заинтриговало это «раньше». – Что… Что ты там делал? – Сфинкс уперся ягодицами в мокрую раковину, вода из крана все еще лилась, щедро окропляя брызгами его спину. Ему показалось, что Слепой пожал плечами. - Я просто был там. С тобой, - его лицо не выражало ровным счетом ничего. Только глаза, распахнутые вопреки обыкновению, казались такими ранимыми. «Да он удивлен», - подумалось внезапно Сфинксу. - Это не просто «быть», знаешь ли… Это… так не правильно, - спина совсем взмокла, но если Сфинкс отойдет от раковины, он приблизится к Слепому. А расстояние между ними и так было минимальное. - Где? – вопросы Слепого порой ставили с тупик. – Разве во снах возможно не все? «Разве я трогаю тебя, когда ты бодрствуешь? Разве я досаждаю тебе? Разве мешаю?» - перевел для себя его вопрос Сфинкс. Отчего стал понимать не больше. - Тебе этого хочется? – тихо спросил он, не отдавая себе отчет в том, что не очень-то желает услышать ответ. И тогда Слепой улыбнулся и повел плечом: - А разве сегодня не мой день подарков? Сфинкс смотрел на него, не веря своим ушам. Он оставил ему, Сфинксу, память о том сне, чтобы сделать себе подарок. Никогда он не позволял себе этого раньше. Никогда Сфинкс не помнил об их совместных снах. Слепой оберегал его бодрствование, запрещал себе такую роскошь, как надежда, у него не было ни шанса узнать, что было бы если… И вот сегодня он позволил себе маленькую слабость. Подарок. Память Сфинкса. А Сфинкс, как последний засранец, своей гомофобской реакцией испортил человеку праздник. Он не знал, что сказать. Слепой стоял, худой, робкий, уязвимый. Открывшийся, пусть и загадками, здесь, в грязном туалете, пропахшем сигаретным дымом и мочой. Сфинкс знал, что таким он его больше не увидит. Ведь теперь Слепой получил ответ на свой так давно мучивший его вопрос. - Я не потревожу тебя больше, - произнес тихо Слепой. Но ведь он мог бы просто забирать воспоминания Сфинкса об этих снах, как и раньше. Нет, это так в духе Слепого – наказывать себя, а заодно и всех остальных, неравнодушных. - Я не… - «я не против», скажи, это так просто, скажи «я не против», оставь ему этот маленький клочок своей жизни, который ты даже не помнишь, где Слепой улыбается, где его руки – руки Сфинкса, и глаза общие, где тела – сплетены, где никого больше. Ни воспоминаний, ни Богов, ни страха. Но он так и не закончил предложения. Слепой кивнул, будто заранее знал ответ, и произнес фразу просто, чтобы все разъяснить. Но он все еще не двигался с места. Сфинкс промок основательно. Повернулся, выключил кран и, не глядя на Слепого, направился к двери. Открыв ее, остановился. Не оборачиваясь, прошептал: - Я хочу помнить. Пусть это будет мой подарок.