Bad trip

      Кавински напоминает ему розового зайчика из рекламы батареек, которую в последнее время крутят по ящику. Кавински, конечно, не такой милый (он вообще далек от понятия «милый»), но смотря на него, Ронан думает, что где-то в его заднице наверняка спрятан моторчик, ну или, – что вероятнее – баллон с закисью азота.       Кавински, – думает Ронан, – спит только тогда, когда хочет что-нибудь спиздить или тогда, когда ему нужна очередная доза адреналина в его отравленной наркотой и травкой крови. Ронан однажды читал статью о bufo alvarius, колорадской жабе – амфибии, обсосав которую можно словить жесткий трип (или отравление). Кавински вполне подходит под описание. Кавински выглядит ядовитым.       Колонки бьются в агонии. Машина дрожит. Машина содрогается под натиском ног танцующего Кавински, который отбивает по металлу яростный, но не стройный ритм и все равно каким-то чудом попадает в бит. Кавински, вымазанный токсичной флуоресцентной краской похож на херову рождественскую ель, которая слепит не гирляндой, а белозубой улыбкой.       Кавински – это отрывной сукин сын, который всем своим видом заявляет, что он имеет этот мир.       Кавински – это конченый террорист, который выстрелит вам в башку из неоново-розового глока.       Кавински – это приход, которому не стоит сопротивляться, чтобы не словить бэд трип.       Ронану кажется, что заставленное машинами поле трясется, как брызжущий пеной эпилептик, а Кавински – светящийся неоном и заходящийся в диком танце – мнит себя богом всего этого безумия, которое кольцами сжимается вокруг Ронана и поглощает его, сплетаясь с его плотью и костьми.       Кавински вскидывает руки к звездному небу и кружится на месте, быстро перебирая ногами по дребезжащей крыше белой «Митсубиши» и скаля в небо свои острые клыки. В холодном свете ультрафиолетовых ламп Кавински похож на бога. На психа. На демона. На воплощение безумия.       Сладкоголосая девочка с южно-африканским акцентом поет о дури, бабле и отрывах. Ронан подергивает ногой в такт скачущего рэп-рейва и дробит пальцами по подлокотнику убогого шезлонга, который Кавински спиздил у Кейбсвотера, заявляя, что это дерьмо стоит кучи бабок, потому что оно сплетено из стеблей ката.       Зубы Кавински фиолетовые в ультрафиолетовом свете.       Губы Кавински – ядовитый излом на скуластом лице.       Глаза Кавински – две бездны, светящиеся проклятым огнем.       Музыка не стихает, музыка долбит, вибрирует в костях и горле. Кавински спускается к Ронану с грацией монаршей особы и развязностью девочки-клофелинщицы, вышедшей на свой грязный промысел. По поджарым бокам Кавински струится неоново-рыжая и кислотно-желтая краска, и весь он движется как херова кобра, притягивая к себе внимание.       Пока Кавински звенит бутылками и подпевает девчачьему голосу, Ронан перебирает кожаные ремешки на своем запястье и ерзает на месте, чувствуя, как безумие поглощает его.       Ночь пропитана запахом травки, алкоголя и машинного масла.       ― Знаешь, как называется этот коктейль, Линч? ― Кавински орет ему в ухо, перекрикивая басы, и качает перед лицом Ронана стеклянным стаканом, наполненным прозрачной жидкостью. Ронан мотает головой в немом отрицании. Ему кажется, что Кавински задевает губами хрящ его уха.       ― Текила-БУМ, детка! ― Кавински перекрикивает музыку и бьет стаканом о подлокотник шезлонга, явно не постаравшись рассчитать силу и замах. Стекло бьется и брызгает в траву осколками. Кавински звонко смеется в ухо Ронана и подхватывает его под подбородок, прижимая его голову к своей влажной груди и жестко фиксируя ее. Он подносит раскрытую ладонь к лицу Ронана. От него несет текилой, «спрайтом» и кровью.       ― Попробуй, Линч. Я знаю, что ты, сука, славный песик, ― Кавински прижимает ладонь к губам Ронана, и он дергается, впиваясь пальцами в руку смеющегося Кавински в попытке оттолкнуть его. Изрезанная ладонь сочится кровью и впивается в губы микроскопическими стеклами.       ― Вылижи это. Давай, эй! Я никому не скажу, что ты повел себя как слабохарактерная сучка, ― Кавински прижимается виском к его виску и Ронан чувствует, как его тело источает жар и терпкий запашок пота. Кавински впивается зубами в его шею и сильнее сдавливает его башку в своих ладонях. Смех Кавински – это дребезжание стекла и треск пламени под присыпанной джанком чайной ложкой.       Ронан рычит и обхватывает пальцами его запястье. Кавински – думает Ронан – хер клал на то, что он может сломать ему руку. Ронан открывает рот и обводит языком края раны, слизывая текилу, кровь и стекло. В его рту горько, в его рту солено, в его рту ядовито.       Кавински смеется ему в шею и отскакивает в сторону, заскакивая на капот очередной «Митсубиши», а после на капот другой и на следующий, чтобы быть как можно дальше от Ронана. Его тело извивается с изломанной грацией и светится рыжим и желтым. Он показывает Ронану свои длинные средние пальцы, в то время как по его груди струится красная как кровь краска, на которой контуром отпечатался затылок Ронана.       ― Иди сюда, чмошник, и получи свой бесплатный приход, ― Кавински влезает на крышу нагреженной им тачки и сует кислотно-зеленую пластинку марки себе под язык, пританцовывая и скользя ладонями по своей груди. Ронан сплевывает в траву розовым и поднимается с шезлонга из ебаного ката, который все равно был для него чертовски неудобным.       ― Кайф за поцелуй, чувак. Если поймаешь, ― орет Кавински и спрыгивает с крыши, спотыкаясь, перекатываясь через плечо и падая в залитую ультрафиолетом траву.       Со стороны они похожи на двух конченных мудаков.       Ронан ловит Кавински в тот момент, когда он ползет на четвереньках, пытаясь съебаться в неизвестность. Кавински смеется ему в лицо и извивается под ним, когда Ронан переворачивает его на спину и прижимает к холодной земле.       ― Ты похож на долбаного педика, Линч. Засосешь меня или зассал? ― Кавински рычит на него и впивается пальцами в горловину его футболки, дергая Ронана на себя и демонстрируя ему вздернутую губу и ряд нереально ровных зубов, которые Ронан был бы совсем не против вбить ему в глотку.       ― Пошел нахуй, ― шипит Ронан и сбивает с рожи Кавински его до усрачки дорогие (тоже нагреженные) очки, заглядывая в черноту его расширенных зрачков и склоняясь опасно низко к его лицу.       Кавински хватает его за шею и подается вверх, впиваясь в его губы. Он проталкивает язык в его рот и перекладывает остаток марки на корень его языка. Кавински сдавливает коленями его бока и толкает его в плечо, опрокидывая Ронана на спину и взбираясь на его бедра. Улыбка Кавински – это улыбка триперной бляди, которая точно знает, что сегодня она станет чьей-то проблемой в будущем. Ронан взбрыкивает, но Кавински давит ладонями на его грудь и сильнее прижимается своей тощей задницей к его паху.       ― Прояви немного благодарности и гребанного такта, ты, урод, ― Кавински, оставляя на коже кровавые подтеки, похлопывает его по щеке и раскачивается из стороны в сторону, похожий то ли на участника родео, то ли на девочку по вызову во время прелюдии. Ронан сплевывает остатки марки в траву и впивается пальцами в его бедра. Бесполезно спорить с богом. Или с психом. Или с демоном. Или с безумием.       ― Знаешь в чем проблема этих сидящих на силденафиле парней? Они не читают херовы инструкции, Линч. Они жрут это дерьмо таблетками, в то время как достаточно половины от половины. Я, кстати, тоже ненавижу все эти инструкции, потому что мне не нравится, когда какие-то сукины дети решают, чем и как мне закидываться, ― Кавински откидывается спиной на его колени и смеется, протягивая руки к небу. Ронан нихера не понимает, что он несет.       ― Не такой уж и простой коктейль, детка. Чувствуешь это в себе? ― Кавински проводит ладонями по его груди и животу, по венам на сгибах его рук и улыбается до тошноты загадочно.       Проблема в том, что Кавински был не просто ублюдком, он был очень непредсказуемым ублюдком. Он мог лгать в той же мере, что и говорить правду, но цель была не в этом. Цель была в том, чтобы заронить в Линча сомнение, и с этим он прекрасно справился.       ― Эй, мудила, ты же не играл в эту игру со своими пидорковатыми, горделивыми дружками? Нет, а? Если да, то я обижусь, Линч, потому что ты мне отлично подходишь. Я бы, знаешь, спиздил бы тебя у них, о, великий Грейворен, ― в голосе Кавински звучит тень издевательского заигрывания, и Ронан старается концентрироваться на чертах его лица, но перед глазами плывет, и Кавински смешивается в источающее неоновый свет пятно. Кавински продолжает танцевать, сидя на его бедрах, и тянет многозначительное «о», когда результат его «лжи-или-не-очень», упирается ему в задницу.       Девочка в колонках поет о плохих парнях, безбашенности и выебаной системе.       Воздух пахнет мускусом, травкой и краской. Воздух зависает эфиром.       Кавински запускает ладони под его футболку и покачивается в такт бита, изучая его.       Ронан хватает его за поясницу и поднимается, подаваясь вперед и вновь вжимая Кавински в землю.       Кавински больно сдавливает его бока своими коленями, елозя в ебанной грязи.       ― Кем ты хочешь быть в этой гонке, Линч? Ездоком или объезженным? ― Кавински смеется в губы Ронана и впивается пальцами в его плечи, растирая кровь и краску по его плечам, по его шее и лицу. Для Кавински вся жизнь – это игра и соревнование. Кавински – это полный пиздец. ― Как насчет кайфа за игру? Мы оставим это между собой, долбанутый ты сновидец, а? Это силденафил, детка, не сопротивляйся, а просто бери то, что дают. Положить – проглотить – выпить. Помнишь инструкцию?       ― Вали в тачку, Кавински. Я не хочу отморозить себе яйца из-за какого-то озабоченного долбоеба, ― Ронан выпутывается из его рук и смотрит на Кавински сверху-вниз, желая врезать ему ногой под ребра за эту его улыбочку, которая как бы говорит: «я опять уделал тебя, сучонок».       Кавински полный мудак, а еще Кавински сносно трахается. Но Ронан необъективен, потому что ему не с чем сравнивать, но, в любом случае, он вновь произносит в мыслях это «сносно», потому что опустить Кавински – это богоугодное дело. Кавински попадает в херов бит даже тогда, когда усаживается на Ронана сверху на заднем сидении раздолбанной «Митсубиши». Кавински охренительно горячий (во всех смыслах) и это единственное, о чем может думать Ронан, когда его сознание то и дело соскальзывает в сторону из-за химозного дерьма, плещущегося в его крови.       Обведенное флуоресцентной краской тело Кавински перед его лицом. Окровавленные пальцы Кавински на его губах, в его рту. Пальцы на коже, до синяков. Зубы в плоти до кровоподтеков. Это похоже на бой без правил, с той разницей, что боли тут столько же, сколько и удовольствия.       Почти долбясь башкой в потолок Кавински кончает первым, а после Ронан слышит его охрипший от криков, смеха и стонов голос над своим ухом. «Спусти в меня, Линч, будь послушной собачкой». Ронан слушает. Ронан слушается. Краска мешается с кровью, кровь мешается со спермой, Ронан дергается и врезается головой в сиденье под смех и стон не прекращающего двигаться Кавински. Никаких взрывов под веками, никаких фейерверков. Тепло расползается по животу и бедрам, застывая на коже. Кавински ловит его дыхание своими перемазанными в крови и краске губами.       ― Я буду твоей ломкой, Линч. Я буду болью в твоих костях и твоим бэд трипом. Я буду ядом в твоей крови. Слышишь меня?! ― шипит Кавински в губы Ронана и ухватывает его под шею, впиваясь в губы особенно болезненным, кровавым поцелуем, текущим из уголков губ кровавой пеной, осколками и горькой краской.       ― Нагрезь себе противоядие, мудила, или сдохни. Но никогда не забывай о том, что смерть – скучный побочный эффект.