"Hell girl"

      Девочки шушукались, рассматривая вышедшую к турнику Хельгу Патаки, которая, затянув свои светлые волосы в тугой хвост на макушке, приготовилась бежать стометровку на скорость. Выглядела она агрессивно и неухоженно, в сравнении с ожидающими своей очереди принцессами, которые расстегивали мастерки, демонстрируя свои девичьи прелести ничего не замечающим парням, играющим в футбол на соседней площадке. Они через одну ссылались то на критические дни, то на многочисленные вывихи, желая избежать пробежки, но потом все-таки, покачивая бедрами и особо не торопясь, трусцой преодолевали эти жалкие сто метров.       Хельга из этого косяка хихикающих дурочек определенно выбивалась: футболка на несколько размеров больше нужного, штаны от старого спортивного костюма и стертые до дыр кроссовки, которые видали всякое: от погони за хулиганами до капитуляции с крыши полицейского участка. Футболка была, судя по всему, куплена на бейсбольном матче, потому что на ней красовалась эмблема Нью-Йорк Янкиз. А на штанах, у кармана, был черный шов, контрастный серому трикотажу.       Главная красавица класса Ронда, поправив бретели топа, со снисходительным придыханием довольно громко сказала подругам:       — Порой мне становится жаль Хельгу. Ни груди, ни задницы. Но, наверное, так удобнее бегать.       Естественно, девочки засмеялись, понимающе оценив взглядом самую грозную грубиянку города. Тощая и костлявая, она не могла похвастаться аппетитными формами. Но она особо не горевала на этот счет, потому как была способна сразить наповал любого. Только в отличие от остальных девочек, в прямом смысле слова.       Выросшая во дворе и общавшаяся в основном с мальчишками, Патаки поняла, что никак не сможет и дальше быть авторитетом, не подкрепляя свои угрозы силой. А потому в двенадцать лет начала заниматься боксом.       Фиби, ходящая в тот же центр, но на восточные боевые искусства, удивлялась, откуда в Хельге столько сил и злости. Раз за разом, выходя на ринг, она размазывала по нему спортсменок, которые были больше, старше или опытнее, за счет своего умения нападать. Но защита у Хельги была слабенькая, а потому дважды получив в живот или в голову, она быстро перегорала и, сосредоточив все силы в одном ударе, добивала противницу. Иногда, конечно же, Патаки проигрывала, но побед у нее было значительно больше.       Стометровка далась Хельге не так легко, как хотелось бы, потому что в тайне от родителей она таскала отцовский Winston Gold, и легкие уже были неплохо подкопчены. Отдышавшись, она подошла к своей верной низкорослой подруге Фиби, держащей наготове полотенце, предусмотрительно намоченное водой из бутылки.       Благодарно кивнув, Хельга вытерла лицо, наспех заплела косу и, отпросившись у тренера, присоединилась к мальчишкам на футбольном поле. Сам учитель физкультуры разрешал Патаки играть с парнями, потому что в дамском волейболе она могла запросто зашибить кого-то до полусмерти.       Выйдя на поле, она одним своим видом заставила всех прекратить игру. Члены обеих команд окружили ее, ожидая решения.       — Чья команда проигрывает? — властно спросила Хельга, глядя в лица без тени смущения.       Джеральд, как капитан, поднял руку.       — Какой разрыв?       — В одно очко.       — Пока что, — задорно крикнул Гарольд, придерживая мяч.       — Когда мы выиграем, с вас, парни, мороженое.       — Да хоть пиво, — согласно кивнул Джеральд. — Мы играем на голый марафон по главной улице в субботу. А мне что-то неохота светить задницей у места работы отца.       — Кстати, продуешь — побежишь голая с этими неудачниками, — напоследок сказал Гарольд перед тем, как продолжить игру.       Команда Джеральда успела лишь сравнять счет, когда прозвенел звонок. Парни, решив, что ничья означает, что никто голым не побежит, мирно разошлись, разбирая свои сумки.       — Эй ты, горе-капитан, где обещанный магарыч?       — Ничего не знаю, мы не победили. Уговор был на победу.       — Слушай ты, трусливый хлюпик, на мороженом не разоришься, ясно? — Хельга схватила Джеральда за грудки и потрясла. И тут вмешался тот человек, у которого на роду написано разрешать конфликты.       — Успокойся, Хельга. Убивать за пломбир — это что-то новенькое.       — Заткнись, репоголовый, пока я еще добрая. А то сам у меня в должниках окажешься.       — Ладно-ладно, куплю я тебе это чертово мороженое. Только отпусти Джеральда, у нас сейчас зачет по математике, — Арнольд раздраженно потер переносицу. Его утомляли эти разборки, потому что каждый раз он оказывался крайним.       Хельга, презрительно отодвинув Джеральда, направилась к запасному входу школы, который давно стал для учеников курилкой. День должен был быть длинным.       — Эта венгерская бестия хоть когда-нибудь бывает в хорошем настроении? — спросил у приятеля Джеральд, растирая затекшую шею.       — Один раз я даже видел, как она от радости плясала. То еще было зрелище, — со смешком ответил Арнольд.       — Быть не может. А по мне, так она похожа на Беспощадную Стерву из Доктора Хауса.       Рассмеявшись, Арнольд кивнул головой и поднял с земли свою сумку.       — Здравствуй, Хельга. Думаю, ты уже в курсе, как должны проходить наши с тобой занятия. Так что, прошу, начинай, — пропела школьный психолог. Патаки, как одну из самых неконтролируемых учениц школы, направили сюда c целью коррекции ее безобразного поведения. На самом деле это было ни что иное, как наказание. Притом особо жестокое, ведь явка была обязательна. Прогулять незамеченной не вышло бы, а потому Хельга, решив, что все лучше, чем возвращаться домой, приходила на занятия.       — Ну, жизнь — кусок дерьма, теплая такая лепешка коровьего навоза. И людишки, которые во всем этом дерьме возятся, никто иные, как навозные мухи. Я смотрю по сторонам, и мне хочется отхаркиваться и облевать твои отвратительные, безвкусные и нелепые лакированные туфли. Пожалуй, это все, — меланхолично протянула Хельга, рассматривая свои пальцы. Казалось, они единственные вызывали ее интерес.       — Как у тебя с успеваемостью на этой неделе?       — Понедельник прогуляла, во вторник проспала четыре урока, в среду явилась вовремя, но зря. Была работа по химии. Я завалила ее. Ненавижу эти дурацкие реакции окисления. Сегодня выгнали из класса за то, что делала из конспектов кораблики и запускала в аквариум. Завтра не приду, буду спать дома.       Психолог, изображая интерес, делала пометки у себя в папке и временами качала головой.       — Как с друзьями?       — Были бы — сказала бы.       — Хорошо, с одноклассниками ты в каких отношениях?       — Девочки тщетно пытаются остроумно пошутить. Потом пудрят носы и замазывают синяки на лице тональными кремами на два тона темнее нужного, сраные куколки. С парнями как обычно. Играем во что-нибудь на площадке, иногда потягиваем пиво на крышах. Но в целом ничего особенного.       — Как обстоит ситуация дома?       — Как всегда.       — А как всегда?       — Ну, ты же знаешь, Элисон, — фамильярно и раздраженно крикнула Хельга, — как у меня всегда дома. Отец пашет, мать дома, сестра черт знает где.       — Неужели твоя мама не заботится о тебе?       — А с чего она должна? Она не умеет, у нее руки из жопы растут. Пьянь, — тихо, чтобы психолог не услышала, сказала последнее слово Патаки. — Сколько еще осталось до конца сеанса, тетя Фрейд?       — Еще полчаса, — абсолютно спокойно ответила психолог, подписав что-то и перевернув страницу личной карточки Хельги. — Есть ли для тебя кто-то особенный? Возможно, юноша, в которого ты влюблена?       — Я что, похожа на героиню твоих любимых романчиков? Да-да, Элисон, я знаю, что ты читаешь эту херню во время обеда.       — Ты пытаешься перевести стрелки на меня и сменить тему. Честно говоря, мне плевать, кто там тебе нравится. Хоть твоя одноклассница, хоть почтальон. Суть моего вопроса в том, что мне нужно узнать, кто у тебя вызывает хоть какую-то положительную реакцию.       — Никто, — резко оборвала психолога Патаки, закинув ноги на журнальный столик.       — Мисс Томпсон принесла мне твои стихотворения. Любовная лирика. Они были у тебя в тетради по географии на последних страницах. Отпираться глупо, Хельга.       — Старая карга, чтоб ее черти в аду драли.       — Кому стихи, Хельга? — с нажимом спросила психолог.       — Они не мои. Я записала их потому, что они мне понравились. Нашла в сборнике современной поэзии, — соврала Хельга, следя за тем, как пишет психолог. По движению рук она смогла определить, что та написала в карточке «чрезвычайно скрытна». — Я устала от твоего допроса, Элисон. Давай я пойду? Тебе все равно болт класть на мои душевные терзания и прочую херню, отметь, что я приходила, и разойдемся по-тихому.       — Как знаешь, Хельга. Можешь идти, но то время, что ты не досидела, досидишь на следующем занятии.       — Это только через неделю. Я пойду.       — Увидимся в следующий четверг, Хельга.       — К сожалению, — буркнула Патаки, захлопнув за собой дверь.       Идя домой, Хельга заглянула в кафе, где в детстве обожала жареную картошку и гамбургеры. Сев за единственный свободный столик, она попросила официантку, одетую в стиле пятидесятых, принести ей горячий бутерброд с ветчиной и большой стакан какой-нибудь газировки. Ожидая заказ, Патаки начала делать из салфеток все те же кораблики, которые в ее руках распрямлялись и никак не желали становиться флотилией, как вдруг ее окликнул знакомый голос.       — Хельга?       От этого голоса она вздрогнула, как от разряда тока, пущенного прямо в живот. Вечер откровенно портился.       Это был Арнольд. Он стоял перед ней с порцией салата и стаканом сока и рассматривал свою одноклассницу, которая портила казенные салфетки. Неизменная рубашка в клетку, голубая футболка под ней, узкие джинсы и чистенькие, словно только что купленные кеды. Он явно был удивлен такой неожиданной встрече, но, кажется, неприязни не чувствовал, что Хельгу порадовало. Но она, не в силах изменить своему амплуа, злобно рыкнула:       — Чего тебе? Следишь за мной что ли?       — Нет, конечно. Я со своими стариками поужинать пришел. Вон, видишь, в том конце зала сидят бабушка с дедушкой.       Проследив за кивком, Хельга заметила, что за одним из дальних столиков действительно сидят родственники Арнольда. Дед рассматривал меню, а бабушка воинственно размахивала вилкой и хотела собственными руками распотрошить ту рыбу, что заказала.       — А ты что тут делаешь? Ждешь кого-то?       — Нет. Поесть пришла.       — А, вот как, — учтиво протянул Арнольд. Он явно сказал это из вежливости, что Хельга заметила. — Если хочешь, присоединяйся к нам, у нас столик на четверых.       Хельга уже собиралась отказаться, но тут к ним подошел дедушка Арнольда, потрепав его за волосы кулаком и спросив:       — Эй, коротышка, ты чего тут застрял? Тащи эту девицу к нам за стол, раз не намилуешься.       Арнольд, смутившись, укоризненно посмотрел на дедушку, и, подождав, пока Хельга встанет, вернулся к своей семье.       Младшей из Патаки досталось место между Арнольдом и его эксцентричной бабушкой, которая теперь увлеченно поливала маслом принесенный внуком салат. Общество было ей приятно, несмотря на примесь эдакой сумасшедшинки, которая, кажется, была чертой семейной.       — Кто эта юная леди, Арнольд? — скрипучим, но бодрым голосом поинтересовалась бабушка. Она добродушно осмотрела Хельгу с головы до ног, чем ее немного смутила, а затем беззатейливо протянула руку для рукопожатия:       — Гертруда, могучая как Ё!       Дед, покрутив у виска, тяжело вздохнул.       — Хельга Патаки. Я учусь с вашим внуком в одном классе.       — Коротышка, это случаем не та Патаки, которая ходила с большущим розовым бантом на голове?       — Да, это была я.       — А сейчас в старой шапке какой-то. Может, снимешь за столом? — дедушка на самом деле просто хотел, чтобы она в кои-то веки показалась на людях без дурацкого головного убора, но сказать так не мог, зная, что Арнольд его упрекнет.       Хельга услужливо сняла шапку. Ее золотистые волосы растрепались и немного пушились, чего никто, кроме самой Патаки, не заметил. И на протяжении всего ужина она то и дело их приглаживала.       — Проводи девушку, коротышка, поздно уже, — подсказал внуку дед, толкнув того локтем.       — Всего лишь девять вечера, сама дойду. Это лишнее, — всеми силами отпиралась Хельга, встав из-за стола и оставив за себя десять долларов в кожаной книжечке с чеком. Она не боялась вечером ходить по улицам, потому что была уверена в себе и поставленном на занятиях боксом ударе правой.       — Неужели тебе так не хочется с моим помощником идти? Ты ее обижал? — обратилась к внуку Гертруда, указывая на него десертной ложкой.       Подумав, что это скорее она главная по обидам, Хельга попыталась разуверить старушку:       — Нет, что вы. Мы с Арнольдом отлично ладим, он замечательно себя ведет. Я все-таки пойду, желаю вам приятного вечера, — девушка пыталась вести себя как можно вежливее, чтобы не обижать стариков и отказаться от этого сопровождения. Но Арнольд, встав с места, задвинул за собой стул.       — Дед, как доедите — возвращайтесь домой. Я сразу пойду туда, хорошо?       Железный Фил уверенно кивнул и попытался успокоить свою сумасбродную жену, которая уже ходила от столика к столику и расспрашивала что-то у посетителей.       Выйдя на улицу, Хельга и Арнольд неспешно направились к ее дому.       — Больше не зови меня за стол к своей семье, — раздраженно, уже своим обычным тоном, буркнула Патаки, надевая шапку.       — А что такого? Ты же, вроде, уже давно деда знаешь. А бабушка вообще любит знакомиться с новыми людьми.       — Со стороны это вообще черти как выглядело. Я вообще у вас за столом была не в кассу. К тому же задержалась вот допоздна, хотя планировала только по-быстрому поесть.       — Если я оторвал тебя от каких-то дел дома, то извини, — примирительно сказал Арнольд, заворачивая по памяти за угол.       — Нет, не в этом дело, придурок. Просто ты так сильно меня бесишь, что аж трясет. Видеть тебя не могу, руки так и чешутся тебе врезать. Знаешь, как будто аффект наступает, хочу натянуть ремень твоих узеньких джинс в облипку до самого подбородка, а эту сраную клетчатую рубашку сжечь в крематории вместе с этой гребаной кепкой. Кеды такие безобразно белые, что похожи на зубную пасту в тюбике, так и жду, когда обляпаешься. А еще твой дурацкий характер. Тряпка, честное слово! Тебе же не хотелось со мной до дома плестись, а тебя дед заставил. Я отказывалась, а ты все равно пошел, бестолочь ты безнадежная. Глаза б не видели, терпеть не могу просто. Наверное, нет на свете человека, который бы меня раздражал больше тебя. Хотя, вру, Лайла, эта безупречная дрянь, меня просто из себя одним своим существованием выводит, ненавижу ее, — выдала Хельга, растянув свою гневную речь на целую улицу.       — Раз я тебя так раздражаю, могла бы просто со мной не общаться, — констатировал Арнольд, начиная потихоньку злиться. Его, как обычно, благородные мотивы в очередной раз оборачивались для него самого боком.       — Еще чего. То, что ты меня бесишь, еще не повод, чтобы тебя игнорировать. В отличие от львиной доли смертных, тебя я даже не ненавижу. Запомни то, что я тебе сейчас скажу, потому что больше от меня ты такой доброты никогда не дождешься.       Посмотрев на Хельгу, которая собиралась с духом, Арнольд удивленно приподнял брови.       — Спасибо за ужин с твоими бабушкой и дедушкой, они хорошие люди. У меня давно не было такого замечательного вечера, — немного грустно улыбнувшись, Хельга взглянула на свои старые кроссовки и на новые — Арнольда.       А затем, изменившись в лице, как обычно грубо сказала:       — Если кому-то растреплешь, что я с тобой ужинала — натяну твои семейники тебе на уши и узлом на макушке завяжу.       Улыбнувшись, Арнольд махнул на прощанье рукой.       А Хельга Патаки, вздохнув поглубже, зашла в дом, где ее отсутствия никто никогда не замечал, и закрылась в своей ярко-розовой комнате с плакатами из боевиков и ужастиков, чтобы исписать очередную тетрадку стихами о неразделенной любви к человеку, которому на роду написано решать конфликты.