Не хорони меня

Куинн просыпается с утра и понимает, что лучше бы не. Один чуть сбившийся вдох и муж понимает, что она не спит. — Надеюсь, ты помнишь, что сегодня вечером мы идем в ресторан? Куинн тянет блевать от его наиграно-нежного тона, но она грациозно потягивается и давит из себя улыбку. — Конечно, милый, я помню, — девушка поднимается и накидывает на плечики шелковый халат. Мягкая ткань соскальзывает, оголяя острое плечо, которое тут же обжигают нелюбимые губы. — Ты у меня такая прекрасная, — говорит Ноа. А Куинн так хочется его придушить, что аж ладони чешутся. Пакерман пытается ее соблазнить, выцеловывая какой-то ему одному понятный узор у нее на спине. Куинн знает, что она у него не единственная. Но не знает, почему до сих пор не сожгла этого урода, который клялся ей в верности. * Фабрей злится на весь мир — все дедлайны гордо проигнорированы, а номер журнала отвратителен до тошноты. И в дополнение ко всему на место младшей ассистентки предлагают девушку, которая настолько далека от моды, что если бы её заставляли надеть модные вещи, угрожая расправой, она, казалось бы, предпочла умереть. Но была какая-то изюминка в этом растянутом свитере из вискозы, хотя Фабрей всегда казалось, что белье, выглядывающее из-под одежды — вульгарщина. А сегодня, смотря на эту девчушку, блистающую своей несуразностью, почти готова признать, что некоторым это — бретелька лифчика — идет. * Иногда Куинн думает, что Пакерман — законченная истеричка. Особенно когда он орет на нее, распиная за очередное опоздание. Куинн смотрит на вазу и понимает, что срок за убийство её совершенно не прельщает. А Рейчел, запутавшаяся в поручениях и случайно ставшая свидетельницей их ссоры, вместо привычного равнодушия, удостаивается огорченного взгляда. И это от нее, от Куинн Фабрей, которую называют железной леди за тщательное скрывание истинных эмоций. Куинн так умело скрывает свои чувства к Рейчел, что та почти уверена, что Куинн ее ненавидит. Но Фабрей все сложнее сдерживаться. Почему-то именно несуразная Рейчел Берри вытащила крепежную деталь из механизма, сдерживающего эмоции. И теперь вся эта годами выстраиваемая многоуровневая конструкция рушится, как карточный домик. * Куинн достает из бара бутылку белого полусладкого и подходит к панорамному окну, через которое видно огни Эйфелевой башни. Но не видит пейзажа. Перед ее глазами мелькают лица всех тех, кто был от нее без ума. Высокий и нескладный футболист, белобрысый серфер, длинноволосый музыкант… И нескладная Рейчел, которая, не без помощи, научилась стильно одеваться, похудела и поняла себе цену. И не то что бы Фабрей ее сама запомнила или полюбила. Даже немного. Но пресса не зря называет ее железной леди: она казнит всех внутри себя, не позволяя себе ни толики эмоций. Куинн никого не любит. Она просто хоронит почитателей в своей душе. У Куинн внутри уже целое кладбище. Вот только. Рейчел ушла. А могила в душе кроме нее больше никому по росту и не подходит. И теперь Фабрей ходит с разрытой могилой в душе и пытается найти кого-нибудь, кто заполнит эту мертвую пустоту. Но никто не может. Да. Ни у кого и не выйдет. * Рейчел мерещится Куинн повсюду. В супермаркете, у входа в Элайз Кларк, в кофейне — куда бы Куинн не пошла, она везде видит ЕЕ. Куинн даже кажется, что однажды ночью, забывшись, она позвонила Рейчел. И та ей ответила. Сказала, что сейчас не в Нью-Йорке, но в октябре обязательно заедет в гости. Но Куинн более чем уверена, что это был сон… вещий (?) а может и не сон?.. Ведь такого просто не может быть. * Деревья сбрасывают свой летний убор, наряжаясь в осень: по сезону. Ведь на дворе октябрь. Рейчел смотрит осторожно, как пугливый зверёк. — Ты удивлена, Куинн? Ты ведь сама пригласила меня в гости. /я тебя, конечно, люблю не хорони меня ну, пожалуйста/ Куинн хватает девушку за запястье, чтобы притянуть к себе и обнять как можно сильнее. Рейчел счастливо выдыхает куда-то ей в шею. — Ты что, вообще есть перестала? И что это на тебе? Летнее платье? Рейчел, я думала, ты сама уже в состоянии о себе позаботиться, но, видимо, я ошибалась. /больше я никогда никуда тебя не отпущу/ И такое счастье застывает у них между ребер, что часы в прихожей останавливаются, чтобы случайно не разрушить хрупкое счастье.