***
За семнадцать часов отсутствия программное обеспечение Лилы Росси откатывается минимум на три версии. Он едва улавливает худые ноги в стоптанных кедах ("нет" ботинкам на шпильке) и стянутые в безжизненно повисший хвост волосы ("нет" средствам для укладки). Oн выглядит гораздо короче обычного — так что, вероятнее всего, и накладным прядям тоже "нет". На второй перемене Адриан догрызает последний ноготь. Не выдерживает. Лила выглядит достаточно кошмарно для того, чтобы на неё сыпались насмешки Хлои и немые жалость и беспокойство остальных, но недостаточно для того, чтобы били тревогу учителя. Так что на некоторое время её просто оставляют в покое. Самовосстанавливать механизмы, вестимо. — Лила? Она не отвечает и не отвлекается от созерцания собственных пальцев, так что Адриан осторожно огибает её парту и присаживается на край скамейки. — Кот. — О, — немного скованно отзывается он. — Даже так. Лила снова молчит, и вблизи Адриан рассматривает неаккуратно размазанный консилер, не вполне скрывающий плотные коричневые тени, успевшие за ночь залечь под глазами. Почему-то именно эта незначительная деталь переламывает все его сомнения. Перед глазами стоят механически зачерпывающие жирный плотный крем пальцы и резкие из-за проржавевших суставов движения. — Я знаю Вольпину, — некстати начинает он. Слова медленно продираются сквозь густой от напряжения и нервозности воздух. — Вольпина хитрая, расчётливая и... Адриан замирает. Понимает, что ушёл куда-то не в ту степь, и что срочно нужно исправляться. — Я знаю Лилу Росси, — негромко и неуверенно продолжает он, неотрывно глядя на мягкие контуры её профиля. — Она... Уверенная в себе. Заносчивая. Может быть, — он прикусывает губу, ища нужное слово, — стервозная. Капельку. Лила дёргается, будто порывается уйти, но заряд аккумуляторов стремится к нулю. — Но я не знаю тебя. Она дёргается ещё раз. Как от удара электрического тока — кажется, прикоснешься к ней, и тебя самого пробьют искрящиеся белые молнии, насквозь прошьют болью и не дадут оторвать руки. Но Адриан рискует. И почему-то горячая ладонь чуть ниже лопаток прекращает короткое замыкание. И, к его удивлению, она произносит второе за их беседу слово. А за ним — третье. — Я вру. Запрограммированная установка, с маслом впитавшаяся в пластины и рычаги, даёт о себе знать. Она не рушится даже тогда, когда не осталось почти ничего больше, держит на себе скелет и осыпающиеся остатки пластин и — Попробуй, — доверительно улыбается он. Но ломает её нечёткая и размытая команда от незарегистрированного пользователя. Попробуй не врать? Попробуй рассказать? Попробуй что? Она не понимает. Это не прописано в коде. — Как тебе в Италии? — Хорошо, — коротко шелестит она. И добавляет уже смелее. — Теплее, чем здесь. — Лучше? — Лучше. Адриан довольно кивает сам себе: прежняя Лила, разумеется, рассыпалась бы в комплиментах Парижу и Франции, расписала бы в красках, какая в Италии уродливая архитектура и какое безвкусное мороженое. А у этой Лилы родители хотя и дипломаты, и путешествуют часто, круглыми сутками пропадают на работе. И она почти не врала — да, она может прилететь в школу на личном самолёте. Да, может встретиться со Стивеном Спилбергом. А Адриан может фамильярничать с Верой Вонг и хвастаться рекордным количеством снимков для известных журналов. Но какой в этом смысл, если за привилегии обоим приходится расплачиваться семьёй? С этой Лилой у него тоже мало общего. Но она секунду колеблется, а потом признается, что ввёрнутое в разговоре "Domingo en fuego" — следствие не обучения в языковых школах, а случайного воспроизведения в плеере, что она терпеть не может линейку Агрестов и что быть Вольпиной ей, если честно, понравилось. — Мне понравилось летать.***
Эта новая Лила находит в себе силы, опираясь на кожаное плечо, не открывать плотно сомкнутых глаз и послушно подниматься по ступенькам через лаз на крыше. Эта Лила снова летает — правда, вцепившись в чёрную жилистую спину и крепко обхватив его ногами. Но говорит, что ощущения ровно такие же. И Нуар не видит оснований не верить ей — в конце концов, её голос в кои-то веки срывается, в кои-то веки она захлебывается ветром и отплевывает все ещё слишком длинные волосы и заносимых встречным ветром мошек. В кои-то веки не лжёт: он будто Катаклизмом рушит последние барьеры, переламывает надвое шестерёнки и развеивает их ночным парижским ветром. Ему стоило только доверить себя. Ей — довериться.